Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна
— Милок, а мясе свежее? — допытывалась она.
— Свежее. Берите скорее, а то мне трудно стоять.
— Скорее, милок-то, скорее… Цена-то какая?
— Пятьсот рублёв за кило, бабуля.
— Што?! — И, отшатнувшись, она засеменила прочь. Я остался с калекой наедине. Он свирепо вращал единственным глазом и, не обращая на меня внимания, продолжал:
— Покупайте мясо, очень вкусная печень.
— А можно по сто рублей за килограмм? — выдавил я, стараясь не смотреть на этого человека.
— Как по сто? — прошипел он. — Я ноги лишился, печень вырезал, жить не на что, а ты — по сто за кило? Мальчишка! Только пятьсот и ни копейкой меньше. Не хочешь — не бери.
— Ха-ха, как будто вы тело своё продаёте, торгуетесь, — фальшиво засмеялся я, стараясь скрыть дрожь в коленках, — печень небось ослиная, а мясо — говяжье.
— Ослиная?! Говяжье?! — вдруг заорал необыкновенный продавец. — Я торгую своей печенью, своим мясом.
Он ткнул себя в правый бок, покопался там и, вынув бьющееся сердце, бросил его на ящик. Оно попульсировало немного и затихло.
— Вот и сердце своё продаю. Бери, дорого не возьму.
— Чёрт возьми, — прошептал я.
— А может быть, ты и мозги хочешь купить? Я и это могу продать.
С этими словами он взял себя левой рукой за волосы и резко дёрнул вверх. Что-то хрустнуло, и через несколько секунд я увидел шевелящиеся мозги, похожие на маленьких серых червячков, у меня перехватило дыхание. Я, не отрываясь, смотрел на ящик широко раскрытыми от ужаса глазами. Человек, стоящий на костылях, торгующий своей печенью, вытаскивающий из груди сердце, копающийся в своих мозгах… Мне стало дурно. Чуть не стошнило. Оглядываюсь. Люди спокойно проходят мимо, равнодушно спрашивают о цене сердца, мяса, печени и, возмущаясь дороговизной, уходят прочь. Не видят? Не понимают? Не интересуются?
Ни слова не говоря, шатаясь от слабости, я побрёл домой.
Когда я рассказал об увиденном и пережитом, мне не поверили, приняли за выдумку. Больше всех происшедшее удивило мою младшую сестрёнку Анюту. Она постоянно переспрашивала о подробностях. Её симпатичное личико вытягивалось так, что было смешно.
— Не веришь? Пойдём, покажу, — предложил я.
Было уже время обеда. Едва дождавшись конца обеда, я потянул Анюту на рынок. Она сначала отнекивалась, но, прочитав на моём лице неподдельный ужас, согласилась. Пришли. Сколько ни ходили, человека на костылях не увидели. Я пробовал было расспросить бабулек, торгующих неподалёку от этого места, но никто ничего не видел и не слышал. Никаких калек, по их словам, не базаре не появлялось. Идём назад. Сестра посмеивается надо мной, конечно. Я молчу, плетусь рядом.
Прошло несколько дней. Все уже стали забывать мои россказни, один я помнил. Снова мать послала меня на базар за овощами и фруктами. Просила никуда не ввязываться и не фантазировать. Хожу между рядами, а сам по сторонам зыркаю, выискиваю одноногого. От напряжения и страха даже икать стал. Ничего необычного не происходило. Рынок как рынок… Хотел было приняться за покупки, но вдруг вижу, немного поодаль сидит на земле непонятного вида существо. Ног и правой руки нет. На голову надет мешок с прорезью для правого глаза и небольшой дырочки для рта. Тело завёрнуто в чёрную материю. Рядом стоит потрёпанный магнитофон, и хриплый голос вещает:
— Купите, Христа ради, мясо, почки, печень, кости, ноги для холодца…
Очнулся я дома. Как добежал, не помню. Помню только, что кричал: надрывно и страшно. Хотя дома уже не удивлялись…
Прогулка заключённых
— А ну, вставай, каналья! — раздался резкий голос, и что-то обрушилось на мою спину.
«Плеть…» — сразу догадался я и вскочил. Вокруг стояли оборванные грязные люди и, показывая на меня пальцами, смеялись.
— Где я, что такое? — возмущённо закричал я. — Почему вы меня бьёте?
— Ты, свинья, слишком много задаёшь вопросов, — произнёс тот же голос. Он принадлежал надсмотрщику, лощёному типу в чёрном мундире.
— Как вы смеете меня бить? Я требую начальника! — снова заговорил я.
— Я — твой начальник, — захохотал тип и ударил меня кулаком в челюсть. Я упал, затем вскочил, хотел броситься на своего мучителя.
Внезапно ко мне подбежал мужчина в испачканной жёлтой краской блузе, очень похожий на того, который совсем недавно подошёл ко мне в музее.
— Мсье, не сопротивляйтесь. Идите в круг. Я потом всё объясню, — тихо произнёс он.
Тут же нас окружили другие надзиратели. Они многозначительно переглядывались.
— Покоритесь, мсье, не выпендривайтесь. Се ля ви, — стали раздаваться голоса.
Я нехотя подчинился. По команде, вместе со всеми, поплёлся по квадратному тюремному двору.
Зелёные скользкие стены, окружавшие меня, дышали безысходностью.
«Куда я попал?» — думал я, но от происшедшего ничего не мог вспомнить. Вдруг осенило. Ах да, картины. Я пришёл на выставку полотен художников девятнадцатого века. Ходил, наслаждался. Подошёл к одной из картин Ван Гога, художника-мессии.
— Вам нравится эта работа? — вдруг раздался сзади незнакомый приятный голос. Я оглянулся. Передо мной стоял молодой мужчина в запачканной одежде.
Я, улыбаясь, ответил, что ещё не рассмотрел её как следует. Незнакомец изумлённо поднял брови, стал пристально всматриваться в меня.
— Что-то не так? — заговорил я.
— Нет. Просто вы очень похожи на… О, пардон…
Неизвестному, вероятно, стало плохо, он побледнел, схватил меня за плечи и потянул за собой на картину.
— Прогулка окончена, — заверещал надзиратель и щёлкнул хлыстом.
Заключенные остановились. Я по инерции налетел на впередистоящего здоровяка в лохмотьях.
— Что, спятил, приятель, — зашипел тот.
— Простите, задумался…
— Я тебе задумаюсь, собака. Это тебе не Монпарнас и не Елисейские Поля, — закричал мужчина и хотел ударить, но тут к нам стремглав подбежал тот, в блузе.
— А ну не тронь! — закричал он.
— По камерам, — скомандовал надзиратель. — А ты, новенький, — он ткнул меня хлыстом, — иди за мной!
— Погодите, мсье, — горячо заговорил мой заступник, — определите его ко мне. Я очень прошу вас.
Надзиратель смерил мужчину презрительным взглядом, затем произнёс:
— Ну ладно, только смотри за ним. Он кажется мне подозрительным.
Вот и камера. Я присел на краешек топчана.
— Простите, — заговорил я, — как вы себя чувствуете и почему мы оказались здесь?
— Мсье, — заговорил мужчина, — прошу извинения. Вы так похожи на моего брата Тео, я даже чуть сознание не потерял.
— Что?! — закричал я, поражённый. — Вы приняли меня за Тео? Так вы… Винсент Ван Гог! Боже, как я сразу же не догадался!
— Да, я Винсент. Что в этом удивительного? Вы же рассматривали мою работу. Я увидел вас, сначала принял за брата, но, когда подошёл ближе… Со мной иногда случается такое, но сейчас всё отлично. Я вижу, вы тоже не в своей тарелке, но это поправимо. Пойдёмте, я вытолкну вас обратно.
— Подождите, — сказал я.
Удивительно, вижу живого Ван Гога, разговариваю с ним. Не об этом ли я мечтал, перечитывая «Жажду жизни» Стоуна.
— Знаете, Винсент, как я вам завидую! Ваша жизнь — это пламенное служение искусству. Вы — загадка двадцатого века.
Он недоумённо посмотрел на меня и отвернулся.
В это время лязгнул запор, дверь отворилась, и на пороге появился человек в белом халате с небольшим чемоданчиком в руке. Он деловито подошёл к Винсенту и произнёс:
— Ну-с, молодой человек, пойдёмте на процедуры.
Я мельком взглянул на Ван Гога.
— Нет. Ради Всевышнего, не надо, — Прошептал художник. — прошу вас, доктор. У меня нет припадков. Не надо, прошу вас. Это мучительно. — Он посмотрел на меня, моля о помощи.
— Не трогайте его, — заговорил я и заслонил Винсента. — Я — свидетель. У него нет припадков. Уходите.
— Вы кто такой, чтобы здесь командовать? — огрызнулся вошедший. — Бедняге положены процедуры, и отойдите в сторону. Он болен. Ведёт чёрт-те какую жизнь, а вы его защищаете. Прочь! Вы, наверное, такой же полоумный маляр, как и он.
Доктор схватил меня за рубашку, но двери отворились, и в камеру ворвались какие-то полубезумные мужчины и женщины. Сразу же поднялся дикий визг. Винсент заткнул уши и забился в угол. Я попробовал их утихомирить, но тщетно. Тогда Винсент достал из-под топчана кисть, в углу отобрал одну из своих работ и закричал:
— Смотрите, господа и дамы. Это мои картины.
Шум затих, и гости исчезли. Остались только я и бедный художник.
— Ничего не понимаю, — спустя несколько томительных секунд проговорил я.
— А что понимать? Их напугала моя живопись. Даже чокнутые арлезианцы и те её не воспринимают. Горе мне. — Плечи Винсента затряслись. Я подбежал к нему.
