Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2005)
Впрочем, редактор справедливо замечает, что нынешних исследователей привлекает цельный взгляд на творчество Иванова как на некий “синтез поэзии, философии и богословия”. Не случайно открывается первый том статьей Сергея Аверинцева “Стратегия цитаты в поэзии Вячеслава Иванова”, где, сопоставляя принципы отношения Иванова к проблеме интертекстуальности с “тысячелетними навыками старой гомилетической экзегезы Библии”, автор на ряде конкретных примеров рассматривает особенности словоупотребления как в шуточных, так и в “серьезных” стихах поэта.
Не менее интересны и другие материалы первого тома. Католический богослов Иван Голуб и православный — отец Михаил Меерсон с разных точек зрения анализируют проблему диалогичности в творчестве Иванова. Андрей Архипов прослеживает судьбу комментария Иванова к Новому Завету, над которым поэт работал в начале 40-х годов. Джон Мальмстад и Денис Мицкевич рассматривают отдельные стихотворные тексты Иванова, а Анджей Дудек, Василий Рудич и В. Устинова изучают, как преломлялись идеи блаженного Августина, Вергилия, Платона и Данте в его эстетическом сознании.
Работы, включенные во второй том, методологически более традиционны. Николай Богомолов реконструирует один малоизученный эпизод из жизни поэта, Андрей Шишкин публикует записи Фейги Коган, проливающие свет на деятельность ивановского “Кружка Поэзии” 1920 года, а Маргарита Павлова исследует творческие связи Иванова и Сологуба в 1905 — 1906 годы. Международным контактам Иванова посвящены сообщения Майкла Вахтеля и Марко Ронкалли. Заключают второй том фрагмент неоконченной ивановской трагедии “Антигона” (публикация Филиппа Вестбрёка), фундаментальная работа А. Топоркова “Фольклорные источники „Повести о Светомире царевиче” В. И. Иванова” и “Материалы к описанию библиотеки Вяч. Иванова”, подготовленные Геннадием Обатниным.
Алексей Скалдин. Стихи. Проза. Статьи. Материалы к биографии. Составление, подготовка текста, вступительная статья, комментарии Т. С. Царьковой. СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2004, 528 стр.
В пореволюционную эпоху Алексей Скалдин арестовывался трижды, в последний раз — в 1941 году. По официальным данным, он умер летом 1943 года в Карлаге. Вместе с писателем погиб и его архив, включавший восемь романов, малую прозу, переписку. Поэтому подготовленный Татьяной Царьковой том можно назвать полным собранием дошедших до нас сочинений Скалдина. В него вошли все художественные, публицистические и литературно-критические произведения писателя, издававшиеся при его жизни либо сохранившиеся в архивах, за исключением двух детских книжек и одной неоконченной статьи.
Стихи Скалдина (их уцелело около ста, включая и те, что вошли в единственную прижизненную книгу поэта — “Стихотворения” 1912 года) не вполне самостоятельны, их образные ходы и формальные решения свидетельствуют о зависимости автора от Вячеслава Иванова, которого Скалдин с момента их знакомства в 1909 году числил своим учителем. Николай Гумилев отзывался о Скалдине-поэте как о “бедном, захудалом двойнике” символистского мэтра — при всей несомненной детерминированности этой характеристики литературными спорами того времени, нельзя не признать за ней своеобразной справедливости. Можно выделить в античных и фольклорных стилизациях Скалдина и другие влияния — Юрия Верховского, Сергея Городецкого, Александра Кондратьева.
По-своему любопытно центральное прозаическое произведение Скалдина — роман “Странствия и приключения Никодима Старшего”, хотя мнение Вадима Крейда о влиянии этой книги на “Мастера и Маргариту” представляется более чем спорным. Исключительно густонаселенный и перенасыщенный неожиданными сюжетными поворотами, построенный на смешении времен и пространств, перетекании снов в явь и наоборот, роман этот манит читателей своей непонятностью и заставляет историков литературы рассматривать Скалдина как предшественника литературы абсурда, перекинувшего мостик от символизма к авангарду.
Хотя, возможно, дело, как это часто бывает, обстоит несколько проще. Известно, что “Никодим Старший” задумывался автором как трилогия, по-видимому, она даже была закончена, однако до нас дошла лишь первая ее часть. Рискну предположить, что это до некоторой степени пошло произведению Скалдина на пользу — не отсюда ли загадочность романа и та причудливость, которая выделяет его даже на фоне многочисленных фантасмагорий серебряного века?
Федор Сологуб. Мелкий бес. Составление, статья, комментарий М. М. Павловой. СПб., “Наука”, 2004, 892 стр. (“Литературные памятники”).
Трудно сказать, какое еще из классических произведений русской литературы XX века издавалось у нас с таким тщанием. Сочинения Горького, удостоенного за заслуги перед соцреализмом академического собрания? “Петербург” Белого в тех же “Литпамятниках”? Ремизовский “Пруд” в недавнем десятитомнике “Русской книги”? Но даже на этом фоне нынешнее издание явно выделяется и полнотой материала, и уровнем текстологической подготовки, и объемом научно-справочного аппарата.
Кроме канонического варианта романа в том вошли авторская инсценировка “Мелкого беса”, главы, исключенные писателем из окончательного текста, но напечатанные им в 1912 году в газете “Речь”, а также ранняя редакция центрального произведения Сологуба. В приложении опубликована работа Маргариты Павловой “Творческая история романа „Мелкий бес””. Заключает книгу подробнейший комментарий.
Есть своего рода высшая справедливость в том, что подобным образом издали именно Сологуба, которому после 1917 года, когда появился отличный том “Неизданный Федор Сологуб”, почему-то особенно не везло. Одновременный выход двух редкостной халтурности собраний сочинений (постарались московский “Интелвак” — это просто стихийное бедствие какое-то, а не издательство! — и питерские “Навьи чары”) привел к тому, что в обозримом будущем едва ли кто-то решится издать наследие писателя с надлежащей полнотой и на достойном научном уровне. Так что остается утешаться академическим изданием “Мелкого беса”.
Шмуэль Йосеф Агнон. Новеллы. Редактор-составитель Елена Римон. М., “Мосты культуры” — Иерусалим, “Гешарим”, 2004, 544 стр.
Если нобелевского лауреата 1966 года, крупнейшего ивритоязычного прозаика минувшего столетия Шмуэля Йосефа Агнона1 и можно издавать на других языках, то только так: с сопроводительными статьями, именным указателем, глоссарием и многостраничными комментариями. Ибо сюжеты Агнона, его символика, наконец, сама его лексика — все в этих рассказах отсылает к еврейской религиозной традиции, к книгам Танаха, талмудическим трактатам, агадическим преданиям и народным легендам.
Агнон относится к тем “эзотерическим” писателям, которые в рамках своей культуры кажутся безусловными классиками, а носителям иного языкового сознания зачастую просто непонятны — прямая противоположность, скажем, супермодному космополиту Этгару Керету, израильскому Мураками, проза которого в минимальной степени привязана к национальному контексту, да и вообще к определенной культурной среде. Тем не менее Елене Римон удалось подготовить образцовое во всех отношениях издание. Отдельного упоминания заслуживают очень разные, но одинаково удачные переводы Исраэля Шамира, Светланы Шенбрунн, Натана Файнгольда, Михаила Кравцова и других.
Лесли Поулс Хартли. Посредник. Перевод с английского М. Загота. М., “Б.С.Г.-Пресс”, 2004, 478 стр.
На склоне лет скромный библиотекарь Лео Колстон вспоминает о девятнадцати днях, проведенных им в июле 1900 года в поместье школьного приятеля. Тем летом подросток оказался в центре любовного треугольника, вершинами которого были сестра его друга Мариан, ее жених лорд Хью Тримингем и ее любовник Тед Берджес. В равной степени симпатизируя всем троим и не слишком понимая суть происходящего, Колстон стал посредником между Хью и Мариан, между Мариан и Тедом…
Во многих британских школах, не говоря уже об университетах, “Посредник” входит в списки для обязательного чтения едва ли не с самого момента своего появления в 1953 году. Классический статус главной книги Хартли был окончательно закреплен знаменитым одноименным фильмом Джозефа Лоузи, получившим в 1971 году Гран-при Каннского кинофестиваля.
Однако в России судьба этого и других произведений Хартли складывалась не слишком удачно и в советские годы, и в постсоветское десятилетие — хотя и по разным причинам. Советская критика смотрела на британского прозаика с понятным подозрением: на фоне многочисленных сочинений “прогрессивных” западных литераторов его романы выглядели чересчур камерными и эстетскими. А в 90-е годы, когда к российскому читателю с полувековым опозданием пришла наконец европейская модернистская классика, неторопливая манера Хартли казалась безнадежным анахронизмом — его современниками были Джеймс Джойс и Вирджиния Вулф, а он писал так, будто жил во времена Генри Джеймса, если не Джейн Остин. Недаром английские рецензенты утверждали, что романы Хартли вызывают в памяти произведения авторов викторианской эпохи.
