Мария Амор - Скажи «Goodbye»
— Нам доподлинно известно, что в его смерти замешан человек, который вам тоже был знаком…
— ?…
— Вадим…
— Вадим? Вы с ума сошли?
Собеседник только покачал красивой седой головой.
— Нет. Вадим был российским агентом. И он перешел границы дозволенного. В нашем деле бывает, что агентов арестовывают, выменивают, выдворяют, так поступили в свое время и с ним, но их не убивают. Мы верим, что это была его частная инициатива… Мы просим вас только назначить с ним встречу, на нейтральной территории, и мы все выясним…
Каждое новое откровение ранило Муру, но было и что-то утешительное в сказанном. Значит, Вадим исчез тогда потому что его «выдворили»? Оказывается, родной Моссад вмешивался в жизнь Муры больше, чем она себе представляла!
— Вы ошибаетесь! Я хорошо знала Вадима! Это исключительно мягкий, спокойный и миролюбивый человек!
— Посмотрите вот эти документы, — мягко, но настойчиво сказал Игаль, и пододвинул к ней толстую папку.
Мура растеряно протянула руку к папке, но в последний момент остановилась. В глубине души она ему уже поверила, но в то же время поняла, что если ознакомится с этими документами, то тем самым превратится в участника всего совершающегося, вновь войдет в эту жестокую игру. Она закрыла лицо руками и некоторое время сидела без движения, взвешивая свои чувства и ситуацию. И когда Мура вновь посмотрела на агента, ее решение было принято, и оно было неколебимым.
— Простите, может все так и есть, как вы сказали, может что-то или все — не так. Наверное с вашей точки зрения вы имели право ворваться в мою жизнь, и принести мне эти ужасные новости… и даже… — она тяжело сглотнула, — потребовать от меня мстить моему бывшему возлюбленному за моего погибшего друга…
— Упаси Бог, — поспешно замахал руками Игаль, — никакого мщения, только помощь в создании контакта…
— Нет. Нет, нет и нет. Я больше никогда не буду принимать участия в этих делах. Я стала другим человеком. Сам Арнон советовал мне начать новую жизнь, и я последовала его совету. Если это действительно было убийство, а не несчастный случай, я его, разумеется, категорически осуждаю, но возврата к прошлому для меня не существует. Теперь мой долг прежде всего перед моими детьми, моим мужем и моей новой страной… — последнее Мура сказала немного дрожащим голосом, потому что прекрасно понимала, что никогда Игаль — бывший штурман Арнона, прошедший с ним сирийский плен, не простит ей отказа отозваться на призыв Израиля.
— Никому из ваших близких совершенно ничего не грозит!
«А Вадиму?» — подумала Мура, вспомнив слова Арнона: «Думаешь, твоего иранца по головке погладили?…»
— Я больше не беру на себя права что-либо решать, как либо вмешиваться, и творить суд и справедливость. Даже во имя самых дорогих мне людей. Прощайте, — Мура решительно встала, зацепившись за стул, и вышла из кабинета. Ее никто не остановил.
Всю последующую зиму она думала о встрече с Игалем, и вновь и вновь обдумывала свой ответ. Разумность ее решения не вызывала у нее сомнения. Она меньше была уверена в том, что оно было достойным и справедливым.
Каждый раз при мысли о том, что на свете нет больше ее мудрого, доброго, великодушного ментора и друга, сердце мучительно сжималось, а когда она вспоминала неуловимую улыбку Вадима, сияние его спокойных глаз, устремленных куда-то поверх ее головы, его тихое полувнимание, наклон его головы, его равнодушие, его внезапное и необъяснимое исчезновение, Муре становилось еще хуже. Неужели этот человек мог быть хладнокровным убийцей? И даже теперь, когда любовь давно прошла, нестерпимо мучительно было осознать, что он обманывал и использовал ее. Но Мура твердо решила оставить это на совести Вадима. Ее решение самой не поступать с ним подобным образом было твердым. Не каждый может быть мстителем.
И когда глаза ее встречались с любящими ласковыми глазами Сергея, она понимала, что поступить иначе она не могла.
* * *Весной Мура решила навестить родителей. Со времени переезда в Америку она видела мать три раза. Первый раз, вскоре после рождения Матюши, Анна приезжала на конгресс в Чикаго и заглянула на три дня к дочери. Внук был очень симпатичный — толстенький, беленький, с голубенькими глазками, умненький, веселенький. Но тратить жизнь дочери на смену детских пеленок по-прежнему представлялось Анне забиванием гвоздей микроскопом. Тысячи матерей рожали детей «без отрыва от производства», сама Анна в свое время сумела, несмотря на двух малышей, защитить кандидатскую. А для Муры с переездом в Америку все в жизни кончилось.
На третий день своего визита Анне стало скучно наблюдать за безоблачным семейным счастьем молодых родителей, и она заторопилась к куче своих неотложных дел — к недописанным статьям, недополученным грантам и недоученным студентам. К тому же она принялась давно откладываемый проект — написание книги, подводившей итог ее многолетним научным изысканиям в области средневекового права, и внук не мог претендовать на драгоценное время профессора Иерусалимского университета. После рождения второго внука — копия первого — Анна вновь прибыла в Милуоки с благородной целью облегчить дочери первые дни после родов. Эта неделя сидения самоотверженной бабушки с внуками всем далась нелегко, и все вздохнули с облегчением, когда ей пришлось улететь. Мура договорилась с местной старушкой, Евгенией Борисовной, и наконец-то ей помогал с детьми кто-то, перед кем не надо было извиняться за чинимые ими трудности, о ком не надо было в свою очередь заботиться, и чью жертву не надо было ценить так высоко. Как часто бывает, деньги оказались самым дешевым способом расплаты. Спустя полгода Евгения Борисовна отбыла в Вашингтон, вслед за своим сыном, получившим там работу, но к тому времени Мурка уже привыкла к новой жизни, и со всем справлялась сама.
Мура не видела мать уже больше года, а отца — все три. Совесть замучила вконец, и Анна ей даже снилась:
— Мам, мы с тобой почему-то идем по Нью-Йорку, и больше всего напоминаем пару погорельцев: я в кожаном пальто и в тапочках, и зачем-то с багетом под мышкой, а ты — в твоей нейлоновой куртке в розах и тащишь за собой колясочку с барахлом… Целеустремленно куда-то так идем, торопливо…
— А мне тоже приснился такой странный сон, что я сижу где-то, на вокзале, что ли, — охотно подхватывала Анна. — И чемоданчик у меня, с вещами. И я открываю его, и вижу, что это вещи-то — из моей прежней жизни. А потом смотрю, а там и детские вещички, и я их узнаю. Это твои детские одежки. И я думаю — батюшки, а ребенок-то где? Где же я ребенка-то оставила?
Из- за этих тоскливых материнских снов Мурка и решилась после шестилетнего отсутствия поехать в Израиль и навестить родителей. Близких друзей там осталось на удивление мало. Некоторые о ней забыли, о некоторых забыла она, с некоторыми была бы и рада встретиться, если бы этому не препятствовали сложности с детьми. С кем-то, например, с бывшими коллегами, не хотелось сталкиваться, потому что Мурка боялась подвергнуться остракизму как «изменница родины». А того, кто ее никогда не судил, там уже не было…
Об Александре Мура мало что слышала, но знала, что та проживает сейчас в Москве, где успешно снимается в различных фильмах. Переписка их оборвалась. Мурка несколько раз писала, но ответа не получила, даже пыталась позвонить, но Александру застать не могла, а на оставленные сообщения та не откликалась, так что Мура в какой-то момент обиделась и перестала ей надоедать. Циничная Жанка, которой все было подробно описано, вместо сочувствия только плечом пожала:
— Странная ты такая, Мура. Она же сама тебе признавалась, что никого никогда не любила? Чего же ей было для тебя-то делать исключение?
— Мы были как сестры. Дня не могли прожить, не пообщавшись друг с другом.
— А что ж ты о ней так мало заботилась?
— Как это мало? Не было разговора, чтобы я не пережевывала все ее жизненные ситуации и проблемы!
— Ну, знаешь, разговоры — они дешевы. Ее все кавалеры норовили тоже поддерживать в основном морально, и всех их пришлось бросить. О ней надо было заботиться и материально.
— Ну вот, видишь, тут-то я, наверное, и подкачала. Все норовила на бесплатку проехаться! Отделаться мелкими посылочками!
Так закончилась девичья дружба, и ничего страшного не произошло. Через пару лет, когда прошла первая волна боли и обиды, оказалось, что прекрасно можно жить и так. И есть кому и себя и новые шмотки показать, и с кем в кафе сходить, и с кем свои проблемы обсудить… Дети, муж, хлопоты, новые подруги, новые радости, — все это вытеснило из сердца Александру, которая больше так и не вернулась в ее жизнь. Только жаль, что писать больше некому, и что старые письма, в которых остался большой кусок собственной жизни, уходят в небытие со сменой компьютера…
