Бертон Уол - Высшее общество
По возвращении на виллу до них дошло, что они забыли о пикнике, на котором так настаивала Вера. Обессиленные купанием, прогулкой по скалам и тем, что произошло между ними, они бросились напропалую вымаливать прощение.
Но Вера и слушать их не хотела. Она неверно истолковала их отсутствие и решила, что им было не до пикника, что им вздумалось остаться наедине на вилле, что они похожи на молодых эгоистичных любовников, не желающих знать никого, кроме самих себя.
– Я вне себя от возмущения, – сказала она с улыбкой, но вполне серьезно. – Вы вели себя просто возмутительно.
– Но, дорогая, – оправдывалась Сибил, – мы…
– Мы… – вторил ей Пол.
– Слушайте меня. У вас есть пять минут на сборы. И захватите теплую одежду.
Через полчаса Пол и Сибил присоединились к остальной компании, с нетерпением ожидающей восхождения на Этну.
Вера арендовала, видимо, сохранившийся еще со времен первой мировой войны, невероятно потрепанный, весь в пятнах и вмятинах лимузин, такой же высокий, неуклюжий и неустойчивый, как идущая бакштаг – древняя каравелла. Сиденья покрывала безнадежно растрескавшаяся кожа, от которой исходил резкий запах, напоминая о животных, которым она когда-то принадлежала. Однако это неудобство оказалось преходящим, так как все остальные запахи перебил запах бензина, как только двигатель астматически закашлял. Это началось сразу же после того, как шофер, коренастый таксист из деревни, пожевывая окурок сигары, обошел автомобиль вокруг, удостоверясь, что «синьоры» находятся в безопасном заточении за плотно закрытыми окнами; он набросил на дверные ручки петли из прогнившей веревки, остановился на минутку у каждой шины, осмотрел их и вздохнул, как бы убедившись в их неизлечимой болезни. Проделав это, он встал на колесо, вынул из кармана распятие и приладил его к крылу. Через минуту они отъехали.
Сибил пришлось сильно ткнуть Пола в бок, чтобы предотвратить очередной приступ смеха.
Поскольку беседа стала невозможной из-за грохота и тряски, грозившей совершенно развинтить любую челюсть, не закрытую достаточно плотно, участники пикника устроили немое шоу, округляя глаза, делая комические лица, и вообще, ведя себя, словно дети, хорошо знающие безумие мира взрослых и чувствующие, что они никогда так не подвластны его капризам, как при езде в школьном автобусе.
Около часа они ехали вверх в темноте, накреняясь и покачиваясь на бесконечных подъемах и спусках, пока не остановились на отдых на более или менее ровном участке. Это была площадь небольшой деревушки, и когда они прильнули к окнам, то обнаружили, что снаружи к окнам прильнули деревенские жители. Некоторые из них отставили тележки с домашней утварью, чтобы вблизи посмотреть на автомобиль. Другие же подошли поглазеть с поклажей на спине. Внутри автомобиля было холодно и тревожно. Выражение на лицах крестьян не оставляло сомнений – они полагали, что синьоры сошли с ума. Как частенько происходит в жизни, миф подтвердился. Конечно, все господа сумасшедшие – так полагали крестьяне, и этот тезис переходил от поколения к поколению. Но в реальной жизни мифы, которые время от времени не подтверждаются, становятся хрупкими и безликими. А вот и вовремя полученное подтверждение: когда после многих дней и ночей фатальной нерешительности деревенские жители наконец приняли решение собрать пожитки, скот, детей и бежать от огненной угрозы, идущей сверху, они увидели автомобиль, карабкающийся вверх к тому ужасу, от которого они бежали. Сумасшедшие. Лунатики. Идиоты.
Они стояли полукругом, молча наблюдая, как шофер и его помощник наполняли винные фляжки водой из деревенского колодца, переливая воду в дымящийся радиатор автомобиля. Наконец мужчина с перевязанной рукой отделился от толпы, с некоторой торжественностью сплюнул в окно, вытер подбородок и пошел прочь.
Сибил передернуло. Пройдет немало времени, прежде чем что-нибудь, столь же хрупкое, как это запыленное оконное стекло защитит ее от почти что физического ощущения презрения. Пол прижал ее к себе, но лицо его оставалось пустым, безразличным. Вера нарушила молчание. Натянув на голову черную шаль, подобную тем, которые носили крестьянки, она почти скрыла под ней лицо; голос ее, то ли измененный этим укрытием из черной шерсти, то ли по иной причине, стал низким и резким.
– Он ненавидит нас, – медленно проговорила она, – потому что его несчастье для нас – забава. Мы идем в гору от скуки. Но горю не присуще ощущение категорий справедливости и несправедливости.
Вера пожала плечами, потуже натянув на себя шаль, – становилось все холоднее и холоднее. Она слегка стукнула своим кольцом с фамильным гербом по стеклянной перегородке, и через мгновение автомобиль вновь карабкался вверх.
После выезда из деревни дорога стала круче и тяжелее. Они оказались в полной темноте, и, несмотря на отвратительную вентиляцию салона, озябли. Неуклюже нагибаясь, они надели свитеры, подняли воротники. О беседе не могло быть и речи – они потеряли вкус к болтовне. Слабые желтые фары подобно бабочкам порхали вверх-вниз на переднем бампере автомобиля, и Сибил боялась, что ей станет плохо. Временами при повороте дороги они видели проблески огня на высоте. Огонь выглядел удивительно призывным, даже веселым.
Затем они оказались в другой деревне. Автомобиль остановился. Пора было выходить из машины. Еще днем Вера договорилась, что снизу пригонят мулов. Животные с двумя погонщиками оказались единственными живыми существами в поселении. Все жители покинули деревню два дня тому назад. Автомобиль молчал, и свист холодного ветра казался жутким среди немых улиц.
Эта деревня была, пожалуй, поменьше предыдущей. Около дюжины домов расположились на крохотной, впору теннисному корту, площади. В верхнем конце деревни в нескольких шагах от ближайшего дома лежала безобразная груда серых булыжников. Вера, неуклюже передвигаясь от холода, ткнула в них тростью, и, ко всеобщему удивлению, вытащила тлеющий уголек. Она пробормотала что-то, то ли с отвращением, то ли с удовлетворением (вряд ли кто-нибудь понял) и подала знак седлать мулов.
Бодрящий, холодный воздух избавил Сибил от чувства тошноты, ей было действительно приятно ехать верхом на маленьком муле, в безопасности и молчании, нарушаемом лишь постукиванием копыт по камням. Когда глаза ее привыкли к темноте, она узнала в передней фигуре Клоувер. Она была слишком далеко, чтобы можно было поговорить с ней. Пол ехал позади нее, последним в группе; Баббер и Гэвин – впереди. Мул вдруг закричал, чередуя невероятно громкие стоны и завывания. Сибил испуганно вскрикнула. Но Гэвин засмеялся, а с ним и все остальные. Они продолжали восхождение.
Они миновали скудные виноградники, пастбища, поля, и оказались в лесистой местности, где тропа становилась уже и круче. Проводник, который вел под уздцы мула Сибил, прошел вперед, чтобы тянуть за повод, когда мулу вздумается остановиться. Она вдруг услышала, как проводник издал нечленораздельный звук, похожий на крик мула. Сибил начала было размышлять, что же он за человек, но вскоре бросила это занятие; проводник ни разу не взглянул на нее, она даже не видела его лица.
Они достигли гребня горы и увидели яркий оранжевый нимб, отсветы огня на фоне облаков дыма и пара. Сибил изумилась – ее руки были кроваво-красного цвета, а лицо Пола буквально потрясло ее. Его лицо стало таким же, как у дяди Казимира, которого она, будучи ребенком, представляла в аду перед Сатаной. Видение настолько захватило ее, что, испугавшись, она позвала Пола.
– Пол!
– Привет! С тобой все в порядке?
– Что? – Сибил поняла вопрос, но хотела еще раз услышать голос Пола.
– Я спросил, у тебя все о'кей?
– Да, – ответила она, чувствуя, как мул движется вперед и вниз. Они начали спуск в ущелье и потеряли огонь из виду. Они скрылись от ветра, но холод донимал их. Сибил начала шептать: «Пресвятая дева Мария, дева милосердная…», но зубы стучали, и она боялась, что ее услышат. В кромешной тьме они достигли дна ущелья и вновь начали подъем. Переплетения веток скрывали звездное небо, а мулы мягко ступали по сырым листьям. Более сильно и яростно свистел ветер, наполняя ночь звуками стихий и разрушения, – и вдруг они осознали, что это не просто шум ветра, но также и рев огня.
Мгновение спустя огонь предстал перед ними, – ослепляющий, оранжево-красный, устрашающий, словно сердце солнца. Они остановились где-то не ближе трех четвертей мили от вершины горы. Более недели Этна извергала из недр сгустки огненной магмы и осколки расплавленных камней, которые падали на каменные плечи горы. Тягучий поток огня тянулся вниз по склону. Последнее извержение произошло в этот полдень. Огненный поток покрыл уже расстояние от вершины до их местонахождения, заполняя долину на сотни футов в ширину и до двадцати футов в глубину.
Не твердый и не жидкий, медленно двигался поток огненной грязи. Она была горячая, горячее, чем что-либо другое на земле, она не излечивала, но разрушала, на века делая бесплодной землю, по которой проходила.
