Хари Кунзру - Без лица
Она покидает Джонатана, давая ему возможность одеться. Когда он повязывает галстук, Гиттенс просовывает голову в дверь и справляется о его здоровье. Они обмениваются несколькими репликами, и к концу беседы Джонатан приходит к мысли, что просто неправильно понял Гиттенса. Насвистывая, Джонатан чистит щеткой пиджак и бережно кладет обручальное кольцо в левый боковой карман. Он чувствует себя спокойным и готовым ко всему.
Стар, одетая потрясающе, ждет в вестибюле. На руках у нее браслеты фоце. Волосы обрамляют лицо, как на рекламной картинке. Она говорит: «Сегодня, Джонни, у нас будет волшебный вечер». Такси везет их мимо ряда оживленных уличных кафе вверх по холму, по направлению к Монмартру. Здесь Париж неожиданно многолюден: торговцы сигаретами, велосипедисты, элегантные дамы, несущие маленьких собачек, горожане всех видов, спешащие по улицам. Этот город не имеет ничего общего с решеткой из пустых переулков, по которым он шел прошлой ночью. Париж переполнен. В нем бурлит жизнь.
Стар просит водителя высадить их на углу и ведет Джонатана по улочке к двери, украшенной красными бумажными фонариками. Через занавеску из бусин они проходят в темный зал с низким потолком. За стойкой мужчины с косичками, одетые в белые куртки с высоким воротом, режут овощи и кидают их на чугунные сковородки. Здесь очень дымно и очень шумно. Столы в полумраке жмутся друг к другу. Джонатан впервые в китайском ресторане.
— Мы действительно собираемся тут обедать? — спрашивает он. Место не кажется ему подходящим для романтического ужина.
— Именно так. И оба закажем чоп суй[201]. Разве это не чудесно?
Джонатан в этом совсем не уверен. В маленьком зале тесно и дымно. Им подают большие бело-голубые чашки с едой, которые так трудно донести до рта, не забрызгав соусом рубашку. Морщинистые китайцы за соседним столом постоянно подмигивают ему и показывают большой палец. Стар, похоже, ощущает себя в своей стихии. Она ест, широко расставив локти, и то и дело широко улыбается. Он улыбается в ответ, нащупывая пальцами коробочку с кольцом. Сейчас?.. Нет. Лучше подождать.
— А теперь, — говорит Стар, когда они снова выходят на улицу, — пришло время для настоящего веселья.
Они подзывают еще одно такси и направляются по рю Пигаль в район низких, полуразрушенных домишек. Почти в каждом из них, похоже, есть бар или кабаре. Пьяные, спотыкаясь, выходят на проезжую часть, а безвкусно одетые проститутки небольшими группами стоят по сторонам дороги, пока их сутенеры в смокингах сидят в машинах, курят и прихорашиваются. Джонатан неосознанно проваливается в более юную версию самого себя. Среди белых лиц непропорционально часто попадаются черные. Джонатана бьет дрожь. Он уже поднялся над прошлым. Кольцо в кармане вот-вот скрепит это печатью. Так почему Стар привела его сюда, в район полукровок? Это кажется ему дурным предзнаменованием.
Кэб высаживает их возле маленького бара под названием «Le Grand Duc!»[202]. Над дверью — подсвеченная вывеска, на которой одно-единственное слово, красными буквами — «БРИКТОП!».
— Я очень горжусь «Дюком», — говорит Стар. — О нем еще почти никто ничего не знает.
Швейцар в мундире приветствует их у входа. Здесь тоже мало места — дюжина или около того столов, расставленных по комнате, и барная стойка с одной стороны. В центре зала поет высокая рыжеволосая женщина, ей аккомпанируют ударник и пианист. Большинство столиков заняты, но официант проводит их к свободному, втиснутому в угол. Джонатан беспокойно оглядывается по сторонам. Все, кого он видит в «Le Grand Due», — певица, музыканты, персонал и посетители, — все темнокожие.
— Хм… Стар, — беспокойно шепчет он, — но ведь это, судя по всему, место для негров?
— Оксфордские мальчики — такие наблюдательные. Алло, Рыжик! Брик, дорогая!
Она машет рукой певице, и та отправляет ей воздушный поцелуй.
— Я хотел сказать, а что мы-то тут делаем?
— Празднуем, Джонни. И не смотри на меня так.
Они заказывают шампанское. Джонатан пытается побороть нарастающее дурное предчувствие. Певица затягивает грустную песню:
Почему люди верят старым приметам?
Слышишь совиное уханье — значит, покойник где-то…
У нее американский акцент. Вокруг их столика растянутые гласные американского английского смешиваются с французским. Откуда родом все эти люди? Джонатан чувствует себя так, будто Африка уже тянется к нему, а он не успел еще увериться в прочности своих позиций в Европе.
Видишь сны о грязной воде — значит, беда стучится в дверь,
Твой мужчина тебя покинет и не вернется теперь…
Женщина за ближним столиком поглядывает на Стар и говорит что-то своему другу. Джонатан вопросительно смотрит на них, но Стар как будто не замечает ничего. Она зачарованно слушает музыку.
— Разве от этой песни у тебя внутри ничего не звенит? Сразу понимаешь, как они страдали.
— Кто?
— Негры, дурачок. Они не такие, как мы с тобой. Ведь худшее, с чем нам когда-либо приходилось мириться, — это если поутру нам не нагрели воды для ванны.
Когда твой мужчина приходит злой,
говорит тебе: ты стареешь —
Это верный знак, что кто-то кормит его
пирожком с вареньем.
Что она сказала? «Пирожок с вареньем»? В его памяти вспыхивает вечер в эллинге, возня в темноте и бормочущая что-то Стар. Как давно она сюда ходит? В этот момент в зал входит компания хорошо одетых белых людей. Бриктоп сразу же переключается на легкий популярный мотивчик, пианист подхватывает. Джонатан наблюдает за белыми. Они очевидно хвастаются «Le Grand Due» перед друзьями. Бриктоп стоит возле их стола и поет исключительно для них.
— В них что-то есть, правда? Что-то, что мы утратили.
Стар, похоже, полна решимости говорить о неграх. Джонатан стискивает кольцо в кармане. Сейчас или никогда.
— Стар, дорогая моя. Я хочу задать тебе вопрос.
— Да, Джонни?
— Понимаешь, Стар, мы уже давно знаем друг друга, и ты знаешь, как я…
— Эй, милочка! И как я догадался, что найду свою крошку в «Дюке»?
Одним движением, по-кошачьи гибким, на стул рядом со Стар устраивается какой-то мужчина. Он обнимает ее за талию, притягивает к себе и крепко целует в губы. У Джонатана останавливается сердце. Этот человек. Целует. Ее. Целует Стар. И он (нет, это совершенно исключено, этого не может быть) — он черный. Черный, как деготь, как уголь, как смола и лакрица. Кожа его лоснится при свете свечей, будто сделана из полированного дерева. Пальцы его черных ладоней, по контрасту, — розовые, а толстые губы прижаты к ее губам. Они целуют ее, целуют Стар. Черный мужчина. Он целует Стар.
— Стар? — спрашивает Джонатан.
— Свитс! — задыхается Стар. — Что ты здесь делаешь?
— Детка, — укоризненно говорит Свитс, — я пришел, чтобы повидаться с тобой. Зачем бы еще я бродил по этому городу в темноте?
У Джонатана начинает болеть челюсть. Он осознает, что не закрыл рот. Свитс оборачивается и протягивает ему розовую ладонь. Он смеется. Громкий, насыщенный смех, полный юмора и самоуверенности.
— Элвин Ти Бэйкер, к вашим услугам. Но все зовут меня Свитс. А вы — друг моей звездочки Стар?
Джонатан сидит так, будто прирос к стулу. Он не касается протянутой ладони. Хорошее настроение Свитса начинает испаряться.
— Свитс, — возбужденно говорит Стар, — я, кажется, просила тебя не появляться здесь, пока мой отец в городе.
— Это твой отец? Выглядит слишком молодо.
— Не дури. Это Джонатан. Он мой… друг. — У нее помертвевшее лицо.
— Стар, — говорит Джонатан, — кто этот человек?
— О-о-о! — вмешивается Свитс, повышая голос. — Вы хотите знать, кто этот человек? Это ее человек, вот это кто.
— Свитс! — Стар почти кричит.
Мир остановился. Джонатан впитывает детали: сузившиеся глаза Свитса, бриллиантовые запонки, покрой его восхитительно сшитого пиджака. И другие подробности: головы, поворачивающиеся на шум, чтобы полюбоваться спором, рыжеволосая певичка, делающая знаки швейцару.
— Джонни, — говорит Стар, — послушай…
Но Джонатан уже поднимается со стула:
— Что ты делаешь? Что ты делаешь с этим… с этим…
— Мальчик, если ты скажешь слово на букву «н», я тебя убью, — холодно говорит Свитс. — Ты не на английском чаепитии.
— Свитс! — кричит Стар. Потом кричит: — Джонни!
Джонатан направляется к двери, Стар — за ним:
— Джонни, подожди!
Он оборачивается.
— Я собиралась сказать тебе, Джонни. Я правда хотела. Я не знала, что он придет сюда.
— Что ты имеешь в виду — не знала? Он… он же черный, господи прости. Что ты с ним делаешь? Ты же не можешь… О боже… ты? И как… как давно?
