Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2
— Ну, я думаю, хватит?
— Да, — сказала Марина, протягивая к нему руку. — Пойдемте.
Они дошил до двери, как вдруг услыхали задыхающийся голос Обманова.
— Теперь расскажу про Павлушку Берзина…
Марина резко повернулась:
— Не хочу. Ничего не хочу слушать! Какое вы право имеете жить?
Но она вернулась, готовая узнать все до конца. Всю правду. Она осталась стоять, опираясь на твердую руку своего спутника.
Обманов, часто мигая, глядел на окно, залитое густым светом заката. Крупные капли пота выступили на его висках и на толстой переносице. Облизав запекшиеся губы, он сказал:
— В таком вот полушалке, зоревом, мать его хаживала, когда еще девкой была. А Павлушка Берзин мне родной сын.
— Нет! — протестующе воскликнула Марина.
Он повторил:
— Павел Сергеевич Берзин — сын мне, а Петру — брат.
— Врете вы все, — сказал Виталий Осипович.
— Не вру, — ответил старик так же уверенно и резко, словно он с самого начала разговора ждал возражений и приготовился доказать правоту своих слов. — Я в молодые-то годы хват был. Ой, хват…
— А я сказку вашу про рыбку помню. И про двух друзей, которые счастья не поделили.
— Не помню, — упорствовал Обманов, — сказку эту не помню.
— Хотите, расскажу?
— Я жизнь рассказываю, а вы какие-то сказки…
— Врать не надо. Теперь уже видно: Берзин никогда сыном вашим не был, — убежденно проговорил Виталий Осипович.
— Докажу, — устало протестовал Обманов, поворачивая лицо к своим слушателям. — Мать его, жена Сергея Берзина, беднейшего из нашей деревни мужика, померла. Как мужа на войне убили, так она и померла. А Павлушка у ее брата вырос. Брат ее на сользаводе у череньев ворочал, соль варил. А уже после революции начальником стал. Председателем сельсовета. Вот вам и все доказательство.
— Не богато, — небрежно отметил Виталий Осипович, не глядя на Обманова.
А он смотрел на своих гостей и, чувствуя недоверие в их тяжелом молчаяии, тоскливо просил:
— Вы бы уж поверили мне в последний раз. Никогда так не просил. Скажите им мое последнее слово. Скажите: братья вы, сволочи, братья. Держитесь вы друг за дружку. Крепче держитесь. Белый свет велик, людей много, каждому хочется побольше схватить. Люди друг дружке добра не хотят. А вы-то почто между собой грызетесь? Почто злыдничаете? Эх, ребятка! Места вам мало? Жизни мало? Зависти вас кто научил? Кто?
— Не верю, — перебила его Марина, — ни одному слову не верю и не знаю, зачем вам надо еще и Берзина очернить? Зачем?
Но старик сидел, держась дрожащими руками за край лавки, не мигая глядел на своих гостей злыми глазами и молчал.
— Зачем? — потребовала ответа Марина.
— А затем, — вдруг зашипел Обманов, — что ненавижу я вас, таких чистеньких. За что вам все? Все радости земные? За какие заслуги? Каким богам поклоняетесь? А я всю жизнь в грязище, в болотище. Вам на меня и плюнуть противно. Вот зачем… Сватьюшка…
Не слушая его, Марина выбежала из избушки. Виталий Осипович догнал ее на узкой тропинке и молча пошел по ее следам.
МЫ СТРОИМ!
За рекой Весняной, за далекими лесами, еще догорал прожитый день.
А Марине показалось — прошли часы, а может быть, и годы.
И воздух был чист и сладок.
В тишине, какая бывает только зимой в тайге, слышалось могучее дыхание комбината. В черном небе зажглась красная звезда.
— Про Берзина он соврал, — сказал Виталий Осипович.
Марина спросила:
— Который час?
Виталий Осипович осветил папиросой часы:
— Скоро шесть…
Когда кончилась таежная тропка, он взял Марину под руку. Она снова спросила.
— Как вы живете с такими людьми?
— А вы?
— Это правда, и мы живем, — согласилась она.
Проходя широкой и пустынной улицей деревни, между черных избушек, по крыши утопающих в снегу, Виталий Осипович говорил:
— Понятие медвежий угол перестало быть понятием географическим. Есть люди, которые ухитрились сохранить в себе, в своей душе такие медвежьи углы, куда не проникает никакая живая мысль. Там свалена вся вековая дрянь. Вот и здесь, в этой деревушке, освещенной электрическим светом, рядом с комбинатом существует секта. Старообрядцы, что ли. И на войну они ходили, и на стройку ходят, а кто знает, что там в мохнатых их душах гнездится?
— Он тоже сектант? — спросила Марина, думая о своем.
— Нет. Не поладил он с ними. Настолько жуликоват оказался, что даже они, боголюбы, выгнали его.
Черная деревушка сидит в белых сугробах, выстелив на снегу перед каждым окошком светлый клетчатый коврик. Под ногами скрипит подмерзший к ночи снег. Впереди между сосен горят-переливаются тысячи огней. Рубиновая звезда взошла над комбинатом.
А там, где-то в своей берлоге сидит умирающий от зависти старик, которого даже сектанты не хотят признавать своим. Даже сектанты, которые ходят на стройку. Именно ходят. Они не строят коммунизм, они ходят на работу по строительству коммунизма. Они и на другие работы способны.
Отсюда, из этой черной старой берлоги пришел человек, снедаемый завистью, и произвел работу по сочинению доноса на своего друга. Ему важно самому всплыть повыше. Безразлично, какая волна подхватит, он к любой пристроится. И это, подумать только, ее родня.
И, как бы споткнувшись о такую корявую мысль, Марина негромко рассмеялась.
Виталий Осипович вздохнул. Он-то уж знал: что касается Марины, то женский смех не всегда означает радость. У Жени — нет: она плачет от горя и смеется от радости. Там все ясно. На всякий случай он спросил:
— Ну, что?
— Родня? — невесело посмеивалась Марина. — Моя родня!
— Чепуха, — нахмурился Виталий Осипович.
— Сватьюшка. Вы только подумайте!..
Они миновали пустую поляну, исчерченную по всем направлениям лыжными запутанными следами, и приблизились к городу. Виталий Осипович, чтобы отвлечь свою спутницу от мрачных размышлений, обратил ее внимание на широкую траншею, пробитую в глубоком снегу. В темноте там горели ослепительные огни прожекторов и блуждающие глаза машин. Слышалось тяжелое урчание моторов и металлический лязг. По временам раздавались глухие удары, словно кто-то могучий, гулко выдыхая широкой грудью, бил в нутро земли чудовищным молотом, и от ударов гудела и вздрагивала дорога под ногами.
Марина спросила:
— Что это?
— Мерзлоту разбиваем, — неохотно, как показалось ей, ответил Виталий Осипович и вдруг, воодушевясь, воскликнул: — Строим! Есть у нас каменщик Иван Козырев — умнейшая голова! Он предложил строить сразу целую улицу!
Заметив, что Марина слушает его со вниманием, он как можно оживленнее начал объяснять:
— Если бы мы строили каждый дом в отдельности и в разных концах города, то каждый раз заново пришлось бы начинать все подготовительные работы, разбирать и перевозить самоходные краны. Вон видите: здесь роют котлован, а там дальше бетонируют фундамент, а еще дальше уже кладут стены. Поточный метод! Понимаете, что это такое?
— Понимаю, — вздохнула Марина. — Разбиваете мерзлоту. Строите. Это очень правильно. Знаете что — проводите меня домой и бросьте на произвол судьбы.
Она печально улыбнулась, как бы прося простить ей безволие, которое вдруг овладело ею.
Дежурная подала ей телеграмму. Марина прочла ее по пути в своей номер. Вся телеграмма состояла из одной фразы, похожей на подпись: «Ожидающий вас Берзин».
Марина так и восприняла эту телеграмму, как подпись, скрепляющую все, что до сих пор было им сказано для нее и что не было сказано, что она сама узнала о нем, о его жизни. Марине показалось, что он спрашивает ее: «Ну как вы решаете теперь свою судьбу? Вот вы увидели все — и кое прошлое, и будущее, вот на какую беспокойную и сложную жизнь зовет «ожидающий вас Берзин». И еще ей стало понятно, что Берзин, как и всегда, не навязывает ей своего решения, и он не торопит ее, просто ждет. Он не похож на человека, истосковавшегося по любви. Настоящая любовь не будет ждать. Она сломает все препятствия. Она добьется своего. Вот как вы начали рассуждать, Марина Николаевна. Она бросила телеграмму на стол и, снимая пальто, небрежно и чуть вызывающе предложила:
— Прочитайте.
Виталий Осипович прочитал и нерешительно сказал:
— Вот и хорошо…
Грея руки о горячие кирпичи голландской печи, Марина вздохнула:
— Не знаю. Хорошо ли, плохо ли. Ничего не знаю… Можете вы уделить мне еще немного времени? Раздевайтесь, будем пить чай. Я привезла из Москвы массу вкусных вещей. Мы с Женей не все еще прикончили.
Марина вышла, чтобы заварить чай. Виталий Осипович снял пальто и, в ожидании, закурил.
Скоро она вернулась с двумя стаканами. Дежурная внесла за ней залихватского вида чайник, который, даже будучи поставлен на тарелку, долго еще не мог утихомириться. Дежурная, осторожно поглядывая на Виталия Осиповича, узнала, что больше ничего не надо, и ушла.
