Аркадий Вайнер - Петля и камень на зелёной траве
– Какую подписку? – мягко спросил я его. – Не волнуйтесь, Иван Людвигович…
– Я дал подписку о неразглашении… Позавчера приходили два человека и долго расспрашивали о вас…
Снова заверещал, словно с цепи сорвавшись, телефон. Прогремел один звонок, другой.
Я не успел испугаться, я только удивился. Испугался потом.
– Успокойтесь, Иван Людвигович. Кто эти люди?
– Они сказали, что из милиции, и даже показали удостоверение уголовного розыска. Но они не из милиции… я это сразу почувствовал… Милиция не отбирает никаких подписок о сохранении тайны…
– А что они спрашивали?
Оголтело звонил телефон в коридоре – он меня почему-то парализовал.
– Они спрашивали, как вы живете, на какие средства, бывают ли у вас иностранцы, часто ли устраиваете дома пьянки, ходят ли к вам женщины…
Телефон звонил неутомимо.
– Подождите, Иван Людвигович, я спрошу, – и быстро пошел к телефону. Я испугался – как всякий наш человек, узнавший, что о нем СПРАШИВАЮТ. Мне надо подумать, мне надо вырваться из оцепенения ужаса, которым меня заражал Лубо.
– Слушаю! – сорвал я трубку с рычага.
– Алешка! Привет, братан, это я, Антон.
– Здорово! Где ты?
Он помолчал, уклончиво ответил:
– Неподалеку. Давай вместе пообедаем?
– Принято, – немедленно согласился я, мне было одному страшно, с Антошкой хоть и не посоветуешься по моим делам, но все-таки рядом с ним – не так жутковато.
– Если можешь, езжай прямо сейчас к Серафиму, закажи. Только в «аджубеевку» не садись. Я минут через сорок подъеду…
Зачем меня так срочно вызывал Антон? Может быть, он знает, что ко мне приходили? Нет, чепуха это! Откуда ему знать.
Я медленно вернулся в комнату, уставился на бледного перепуганного Лубо, спросил зачем-то:
– А как они объяснили, что пришли именно к вам?
– Они, Алешенька, пришли собственно не ко мне, а к Евстигнееву, но его дома не было, он запил крепко. Тогда один из этих молодчиков говорит мне: «А ваша фамилия, если не ошибаюсь, Лубо?» Прошли ко мне в комнату, показали красную книжку, поговорили, потом дали расписаться на бумажке – там было написано, что я подлежу уголовной ответственности за разглашение государственной тайны, и на прощанье второй, который помалкивал, сказал: «Не вздумайте болтать, мы о ваших похождениях в Швеции помним». И ушли…
Он сидел, сжав лицо худыми длинными ладонями, смотрел мне в лицо доверчиво и затравленно. Прошептал обессиленно:
– Господи, что же они с нами делают? Как мы все запуганы! Как мы всегда виноваты!
И пронзительно-больная мысль сокрушила меня: я мало чем отличаюсь от Лубо, я так же напуган, затравлен, беспомощен.
Почему Антон не велел садиться в «аджубеевке»?
А Лубо продолжал шептать мне, закутываясь в непроницаемо синие клубы ужаса:
– Я не знаю, что вы сделали, Алешенька, я не хочу вас спрашивать, я об этом знать не желаю, но умоляю вас – ложитесь на дно, не шевелитесь, будьте, как мертвый, не злите их, может быть, они забудут о вас, с ними нельзя конфликтовать, они могут все…
Ну, что, Гамлет, – достукался? «За каждым углом грозит удар кинжала».
Я подкатил на чудовищно грязном «моське» к Дому журналистов, долго парковался, втискиваясь в узкую щелку между золотисто-шоколадным «жигулем» Серафима и надраенным разукрашенным фордиком «кортино» директора спортмагазина Изи Ратца. Вылез на тротуар, подставил лицо частому холодному дождю, и от щекотного струения капель по лицу, прачечного шипения проносящихся по лужам машин, серых глыб низких медленных туч, от пугающей закукленности людей в плащи, их атакующей отгороженности зонтами – охватило меня странное чувство, что больше я никогда не вернусь за письменный стол, я никогда ничего писать не стану, больше не быть мне писателем, поскольку никогда меня больше не посетит такое полное, острое и невыносимо страшное ощущение несущей меня жизни.
Проникала ледяная вода через куртку, слиплись волосы, текло за шиворот, и я не мог сдвинуться с места, будто втекала в меня парализующая громадная стужа конца всех дел, стремлений, неосознанных надежд. Я увидел конечность своей суетни. Я слышал визг стальных зубьев, подпиливающих подмостки. Соломон, как доиграть последний акт, если Гамлет болен?
Какой-то незнакомый человек крикнул: «Алешка, простудишься!», за локоть вволок меня в вестибюль и пропал. Улыбаясь, шла навстречу метрдотель Таня -красивая, большая, статная, когдатошняя моя любовница. У нее и сейчас в глазах было прежнее желание – взять меня на руки, закопать между грудей и баюкать.
Но она не стала брать меня в вестибюле на руки, а только поцеловала, спросила заботливо:
– Обедать будешь?
– Чего-нибудь на зуб кину…
Она повела меня в «аджубеевку», но я попросил:
– Посади где-нибудь в зале, я с Антоном, вдвоем, в уголке…
В «аджубеевку», названную в честь некогда всесильного зятя Хрущева, принца-комсорга нашего гнилостного королевства, допускаются только привилегированные гости. Не потайной кабинет в глубине ресторана, куда можно пройти незамеченным, а выгородка, отделенная от зала тонкой деревянной ширмой – так, что можно и людей посмотреть, а главное, – себя показать. У нас секретов нет, у нас все по-простому – кто начальник, кто хозяин, тому позволено все. Как однажды при мне милицейский генерал Колька Скорин кричал по телефону: «Выполняй без разговоров! Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак!»
Аджубея никакого уже пятнадцать лет нет, а название сохраняется.
Таня подозвала официантку, и они вдвоем быстро очистили сервировочный стол, накрыли его свежей скатертью. Таня скомандовала официантке:
– Я тебе заказ сама продиктую. Сейчас беги вниз – в бар, принеси кувшин бочкового пива. – Официантка умчалась, а Таня ласково улыбнулась мне: – «Зашел бы когда ко мне, Алешенька? Я ведь новую квартиру получила…
Я посмотрел в ее выпуклые круглые глаза прекрасного животного, в них было прощение всего былого, было обещание тепла, ухода, мягкой кровати, чистых рубах по утрам, гарантированной выпивки – порционной – там была бездна. Беспамятство.
– Приду, – сказал я. – Когда-нибудь приду…
– Так ты не тяни, дурачок, – горячо бормотнула Таня. – Приходи скорее…
– Наверное, скоро, – кивнул я, – мне уже мало осталось…
Из «аджубеевки» доносился чей-то жирный скользкий голос:
– Представляете, Беляев совсем из ума выжил! На прошлом секретариате говорит – у нас в туристских поездках ограничены возможности контактов с зарубежными писателями…
Официантка принесла кувшин с пивом, я жадно нырнул в твердую холодную пену, а голос за стеночкой волновался:
– …Нет, он просто совсем обезумел! Контакты у него ограничены! Эдак и врачи захотят контактов! И инженеры! Пойди-ка уследи за ними, кто с кем там контактирует!
Не заметил, как исчезла куда-то Таня.
35. УЛА. КАТАСТРОФА
Захлопнулась дверь за Алешкой, и щелчком вырубилось ощущение защищенности, чувство укрытости, иллюзия нашей соединенности – надежда слабая на то, что ничего не произошло, приснился долгий, сложный сон в фиолетово-стальных цветах. Но хлопнувшая дверь не дала пробуждения от кошмара – он надвинулся со всех сторон неотвратимо, и лишь еле светила слабенькая цель: «Приду часов в шесть»,– шепнул Алешка. Надо дождаться шести часов – придет Алешка, и с ним вернется мир утраченный, нереальный, спасительный.
Зазвонил телефон, я сняла трубку и услышала сырой насморочный голос:
– Мне нужна Суламифь Моисеевна Гинзбург.
– Слушаю.
– Здравствуйте, это говорит инспектор ОВИР Сурова…
Сердце дернулось, подскочило, заткнуло глотку – нечем дышать. Я плохо слышала ее серые насморочные слова, скользкие, будто перемазанные соплями.
– Я собралась отправить ваши документы для рассмотрения по существу, но вы не представили справку о том, что вы не состоите на учете в психдиспансере…
– Но вы мне не говорили, что я должна представить такую справку!
– Это новое положение, без справки не будут рассматривать ваше дело…
– Что же делать?
Она помолчала, будто раздумывала, что мне делать без справки, или вычитывала из какого-то закрытого справочника – что надо делать, если у подготовленного к аукциону в торговой палате еврея нет справки из диспансера. Потом медленно сказала, и в ее сопливом гундосом голосе мне послышалось сочувствие:
– Если вы сегодня не сдадите мне справку, рассмотрение вашего дела будет отложено на месяц…
На месяц! Еще месяц – руки за голову! Не переговариваться! Сесть на снег!
– Но мне же не дадут справку без запроса! – севшим голосом выдавила я.
Она снова помолчала, будто раздумывала над чем-то, или на что-то решалась, потом все так же гундосо, но очень быстро приказала:
– Вот что! Бегите сейчас в диспансер, я позвоню туда. Возьмете справку – вы ведь не состоите на учете?
– Нет! Нет! Нет! – всполохнулась я.
