Лена Элтанг - Картахена
– Добрый вечер, сестра, – окликнули меня из уличного кафе, и я обернулась.
Это был пожилой незнакомец странного вида, лицо его висело прямо над краем стола, как будто в стуле была дыра и он в нее провалился.
– Вы ведь сестра из гостиницы? – Он кивнул на мое голубое платье. – Вы меня не знаете, я новый постоялец, приехал два часа назад. Полони, к вашим услугам.
Я подошла поближе и увидела, что он сидит не на стуле, а в инвалидном кресле, и ноги его укрыты гостиничным пледом. Волосы незнакомца были белыми, а глаза голубыми, как будто его нарочно выкрасили в цвета «Бриатико».
– Рада знакомству, синьор Полони. Я и не знала, что у нас новый жилец. В списке процедур вашего имени пока еще нет.
– Я заказывал комнату на первое июня, но вчера вечером мне позвонил ваш управляющий и сказал, что один номер досрочно освободился. – На слове досрочно он немного запнулся, и я подумала, что он уже поговорил с нашими стариками и знает, в чем дело. – Я взял билет и приехал, чтобы не потерять свой шанс.
– Вы ведь заняли комнату с угловым балконом? – спросила я из вежливости. Ясно, что новенький получил комнату капитана, я даже огорчилась за него немного. Там еще девять дней будет жить дух покойника, и надо зажигать свечку в нише с Мадонной. У нас в каждом номере такая ниша есть, с тряпичными цветами.
– Никакого балкона у меня нет. – Он пожал плечами. – Это же первый этаж с патио!
И верно, с какой стати они будут селить наверху человека в коляске, подумала я, прощаясь с ним и направляясь в сторону отеля. Но откуда на первом этаже взялся свободный номер? Убили еще и синьора певца, уже полгода живущего в этой комнате с патио? Это один из моих любимцев – бывший баритон из Генуи, оставшийся без голоса в пятьдесят лет из-за обычной простуды и с тех пор совершенно помешавшийся. У себя в номере он крутил пластинки с операми, где ему доводилось петь Эскамильо или Скарпио, и часами раскрывал перед зеркалом рот, не издавая ни звука. В отеле он жил на деньги своей партнерши, которую называл моя Тебалъди, из чего мы сделали вывод, что она была колоратурное сопрано, не меньше.
Что там происходило, пока я спала в сестринской без задних ног? Когда я подходила к отелю, мимо меня пронеслись два заказных такси, свернувшие в сторону шоссе. Оба желтые, с черными пчелиными полосками на бампере. Похоже, сегодня кого-то навещали родственники, странное дело для буднего дня.
– Где тебя носит? – Фельдшер Бассо увидел меня в начале дубовой аллеи и быстро пошел навстречу. – У нас тут такое творится, а ты являешься к полудню. Четверо съехали, и это еще не конец! Ди Фабио все утро звонит своим детям и, кажется, будет пятым.
– Это из-за полиции? – Я села на скамейку, почувствовав, что ноги вдруг ослабели.
– Это из-за всего! – буркнул он, садясь рядом. – Вторая смерть в благопристойной гостинице для старых буржуа. Кому охота жить в проклятом месте?
– Третья смерть.
– Бретонец тут ни при чем. – Он покосился на меня, прикуривая сигарету. – Он человек пришлый. А вот хозяин и бедняга капитан – это наши, от них не открестишься.
– Все равно третья. – Я махнула рукой, отгоняя дым. – Вы забыли про хозяйку поместья?
– Да, верно. Думаю, ей невесело глядеть на все это с небес. Говорят, деревенская гадалка Стефании так и сказала: быть сему месту пусту! К черту в болото провалится! Так старуха ее чуть с лестницы не спустила, бедную.
– Что же теперь будет?
– Я-то найду себе работу, – он выпустил несколько кривых колечек, – а вот вы с Пулией вряд ли, не видать вам белых чулок и бесплатных бутербродов. Пойдете обратно в деревню коз пасти. И вдова вместе с вами, хватит ей тут красоваться.
Как же, знаем, подумала я, тебе эта вдова уже целый год покою не дает. Что и говорить, длинные ноги, высокая грудь, а волосы до самого копчика достают, прямо как струя оливкового масла. Говорят, что покойный хозяин два года на нее поглядывал, пока ей не стукнуло восемнадцать, а потом окончательно тронулся умом и купил ей белое платье в салоне для невест.
– Эй, Петра, – фельдшер помахал ладонью у меня перед носом, – ты что молчишь, за коз обиделась? Так ведь ты деревенская и есть, что тут такого.
– Да нет, что толку на вас обижаться. А с «Бриатико» все будет в порядке. Сегодня уже новый постоялец приехал, его управляющий уговорил.
– Да видел я, что наш тосканец носится как умалишенный, за убыток небось ему отвечать. Обзванивает всех, кто заказывал комнаты на зиму, обещает бесплатные процедуры, шампанское и скидки. Разоримся как пить дать.
– А вы чужие деньги не считайте, – сказала я сурово. – Обещает, и правильно делает. В пустом отеле вмиг поселится разруха, все номера должны быть заполнены, даже если их даром отдавать придется.
– Детка!
Обернувшись на голос Пулии, я увидела ее стоящей на заднем крыльце и делающей мне знаки. Я бросила фельдшера и побежала к ней, еще издали заметив, что лицо у старшей сестры было спокойное, как будто постояльцы отправились на прогулку по побережью, а не удрали, наспех побросав вещи в такси. Пулия – вот кто настоящая кариатида, на которой все держится, а те жилистые греки, что поддерживают навес над парадной дверью, просто гипсовая труха и позолота.
– Петра, пойди займись новым постояльцем, уболтай его на несколько процедур, иначе нам нечего будет делать вечером. Все сидят по своим комнатам, даже термальную грязь отменили! Скажи, что по случаю приезда он получит все за половину цены. Пусть старики увидят, что жизнь продолжается.
– Пулия, ты его вообще видела? Он в коляске сидит.
– Тем более, – кивнула начальница. – У него же целая куча проблем. Ему непременно нужен массаж. Сначала хорошая ванна с травами, а потом массаж с горячими камнями. И не меньше часа термальной грязи.
Она резко повернулась и исчезла в глубине коридора, а я взяла список процедур и пошла искать синьора Полони, еще не подозревающего, что две лучшие сестры отеля «Бриатико» и прелестная китаянка нынче вечером будут ублажать его одного. За половину цены.
* * *Всю ночь шел дождь, я совсем не спала, а утром море показалось мне тяжелым, как ртуть. Длинные гряды песка засыпали пирсы, скрепер у причала, когда-то ярко-желтый, покрылся ржавчиной, я знаю, что краска отстает там сухими рыбьими чешуйками. Из окна процедурной мне был виден один из портовых закоулков: двое стариков в брезентовых куртках расхаживали там вокруг лодки, затягивая какие-то шнуры, мне почудилось, я различаю их лица.
О чем только я думала, когда шла за капитаном, сжимая в кармане чулок, набитый камнями? Меня могли заметить из этого окна, не считая двух соседних, принадлежащих массажному кабинету. Дикий пляж отсюда не виден, его загораживает ребро поросшей барбарисом скалы, еще недавно там белели палатки школьного лагеря, о котором я в тот день тоже не подумала. Зато отлично видна ведущая в каменоломни дорога, по которой я шла за капитаном в своих голубых бахилах.
Какой же дурой я кажусь себе теперь. Мне казалось, я знаю все, что нужно знать, чтобы вынести Ли Сопре приговор. Мне не хватало только одного: объяснить историю с запиской, найденной в учебнике для игры в покер. Но я не знала самого главного. Я не знала, что капитан живет под чужим именем, я не знала, что ему приходилось хромать и красить волосы в седину, я не знала, что он вырос в доме Стефании и ходил по парковым аллеям задолго до того, как я появилась на свет.
Когда я сказала, что ему придется ответить на мои вопросы – не здесь, так в полиции, – он улыбнулся и показал мне вниз, на ворота «Бриатико», у которых стояла машина полицейского комиссара. Он едва заметно улыбался, он чувствовал себя победителем, потому что я первая поджала хвост и прервала наше молчание жалкой угрозой. Следить за врагом и мечтать по ночам об убийстве – это одно, а вытащить из кармана бахилу и надеть человеку на голову – это другое. Теперь я знаю, что не смогла бы этого сделать, будь он даже беспомощным старцем, на которого дунешь – и упадет.
Там, на обрыве, мне было страшно не оттого, что, начни я с ним бороться, могу сама полететь в воду с разбитой головой или разорванным горлом. Мне было страшно оттого, что в тот момент я стала на него похожа. Я ничем не отличалась от того капитана, который волок окровавленного человека по плитам рыбного рынка, прихватив его петлей за шею, а потом положил в соль еще живого.
– Полиция? – сказал он, улыбаясь. – Вот и она. Зачем же далеко ходить?
Я знала, что люди, стоящие на обрыве, снизу не видны, их закрывает кипарисовая поросль. Я также знала, что комиссар приехал к своей китаянке, как он делает каждую субботу, и теперь он, скорее всего, у нее в кабинете, а машину оставил у ворот. Но моя ярость сломалась, наткнувшись на спокойствие Ли Сопры, и я вернулась ни с чем, оставив его одного на уступе скалы. Он стоял там с таким видом, как будто прыгал оттуда тысячу раз, а сегодня передумал.
