Истории, нашёптанные Севером (сборник) - Коллектив авторов
«Где ты, мама, — думал он почти так же часто, как звал ее Ларс, — где ты, мама, где ты, помоги мне». Когда голод становился невыносимым, он запихивал в себя бутерброды на хлебцах, но заставить себя есть настоящую еду не мог.
Ларс тоже не ел.
Полиция совсем ничего не хотела делать, тогда, в первые сутки. Про констебля Биргера, у которого был красный от выпивки нос и дребезжащий голос, говорили, будто он закрывает глаза на то, что оленеводы порой находят в лесу рога, шкуры и кишки, хотя еще не сезон забивать оленей. Или на жалобы женщин, которые приходят в участок в слезах и с разбитой губой. Нет особых причин полагать, что ребенок не находится со своей матерью, заявил Биргер, хотя Ларс таскался за ним по дому, показывая, что вся одежда Ниласа на месте, и собранная сумка в том числе. Да, все осталось, кроме того, что было на Ниласе в тот день.
Когда Биргер ушел, Ларс подсел к Хокану, опустив голову на руки. Прошло много времени, прежде чем он поднял мокрое, красное лицо и повернулся к мальчику.
— Что она тебе сказала, Хокан? Где она? Ты знаешь?
Хокан не мог выдавить из себя ни слова. Он покачал головой. Конечно, он не мог сказать, что она просила его взять Ниласа с собой. Ларс глядел на Хокана, приблизив к нему лицо, взволнованно, испытующе, и пока Хокан все молчал, взял его за плечи и стал трясти, как будто пытался вытрясти из него слова. Он то умолял, то кричал.
— Она должна была тебе что-то сказать! Скажи, Хокан, надо сказать, не защищай ее, где она, так больно, сердце она мне вырвала, — говорил он, ударяя себя в грудь кулаком, — где она? Я-то знал, что не нужен ей, но малого-то, мальчонку моего, забрала ведь мальчонку, где она?
Хокан только мотал головой, язык все так же не двигался, окоченел, как все внутри.
— Не знаю, — прошептал он наконец, и хотя бы это было правдой, он действительно не знал. «Мама, где ты». Ларс вцепился в него, повис на нем, прислонился к нему, и тоже заплакал. Они плакали вместе. И наверное, Ларс думал, что плачут они по одной и той же причине.
Если бы Ларс не звонил в полицию так настойчиво, те, быть может, просто оставили бы все как есть; если бы он не привлек к себе внимание этим нытьем. Если бы мама не исчезла так надолго и не Биргер вел дело. Если бы все вещи Ниласа не остались на месте. Может быть, может быть, их жизнь сложилась бы совсем по-другому.
Наконец Маргарета объявилась. Никто не знал, где она была, и никто уже не ждал, что она вернется. Хокан так и не разобрал, кого и в чем подозревали, если вообще подозревали. Понял только, что его никто не подозревал. Ларс сам говорил с полицейским, пока Хокан мучился в доме.
Хокан с Ларсом сидели в доме у пастора и его жены, когда мама вернулась на велосипеде. В груди как будто застучал дятел, упорно колотя по ребрам. Если она и была напугана, то не показала этого. Никто из них не сказал ни слова, пока она не обняла его.
— Мама, я…
Она шикнула на него и прохладными пальцами убрала ему челку со лба. Хокан закрыл глаза, и она прошептала ему в ухо:
— Я знаю, Хокан. Что бы они ни спросили — мы в то утро были одни. Запомни. Нилас был с Ларсом. Мы с тобой оставались одни.
Когда Маргарета заявилась без Ниласа, никакого шума не поднялось. Скорее все как будто задерживали дыхание, пока ждали ее, и вдохнули, ощутив нехватку кислорода. Маргарета тоже вела себя тихо. Не плакала. Не кричала, не выла, не горевала. Не делала ничего из того, что делал Ларс. Понемногу поиски продолжились. Полицейские, дружинники и немало добровольцев прочесывали местность, выстроившись цепью. Несколько дней только и было слышно, как зовут Ниласа, к крикам примешивался лай собак, стрекот вертолета, отдававшийся эхом от берегов реки, шум лодок, сновавших туда-сюда и искавших в воде. Ларс так долго кричал, что в конце концов сорвал голос. Он единственный не прекращал поиски и в сумерках.
Наконец нашли шапку Ниласа, не участники поисковой группы, а какая-то женщина в Сандселе, которая гуляла с внуками у железнодорожного моста. «Это прям удача, что не труп нашла!» — фыркнула та с облегчением, что это просто шапка, и, не заметив, что удачей это показалось далеко не всем.
Шапка совсем потеряла вид. Ее купила мама — ярко-синий саамский колпак с красным помпоном — в сувенирном магазине где то между Елливаре и Арвидсъяуром, когда они в первый и единственный раз ездили навестить сестру Ларса с семьей — в основном потому, что Нилас не переставая хватал за шапку своего двоюродного брата. Ларс шапку не одобрил. В его семье такого не носили, сказал он, и у Ниласа уже была тюппа, тюбетейка, которую ему и следовало носить. Но Ниласу шапка полюбилась, он надевал ее каждый раз, выходя из дома, какая бы ни была погода.
Теперь она лежала на берегу реки, грязная и мокрая, с водорослями, набившимися в красный помпон, и стало понятно, что Нилас утонул. Сразу после этого поиски завершили. Ларс сидел, держа шапку в руках, и плакал.
Расследование продолжалось несмотря на находку, несмотря на то, что все, включая полицию, думали, что Нилас утонул. С Хоканом побеседовал констебль с мягким голосом и приветливым лицом, и это был не совсем уж допрос. Но все же Хокан отвечал тихо и односложно.
Почти все, что он рассказал, было правдой: как он собрал узелок и снасти и думал переночевать у старых изб в Мокаване и как поехал обратно, потому что потерял блесну, старую блесну Хеббе. Констебль спрашивал и о Ниласе с Ларсом. Почему сумка Ниласа оказалась собрана, но осталась дома. Был ли Ларс в то утро дома. Часто ли Ларс напивался пьяным. «Я не знаю, может, не понадобилась, может, Ларс забыл, — отвечал он. — Да, немного, и да, случалось», — отвечал он. Когда он произнес это, голос как будто сорвался. Было сложно снова вернуть его.
— Ларс Юнссон и Нилас покинули дом вместе?
— Да. Мы с мамой с утра остались одни.
Хокан сказал именно так, как она ему велела. Иногда ему хотелось рассказать, как все было, впустить солнечный свет и отпугнуть тень, которая легла на его жизнь. Но одна мысль об этом пугала его. Может быть, тень только выросла бы от этого. Он не выдал ничего, ни во время первого допроса, ни во время второго. Ларса и маму допрашивали еще больше. Хокан так и не узнал, о чем их спрашивали.
Расследование быстро завершили, доказательств преступления не нашлось. Постепенно шумиха в местных газетах улеглась, были и другие темы, помимо утопленников в глубинке. Но деревенские сплетни — другое дело. Одного того, что могло существовать подозрение, было достаточно, чтобы пошли разговоры, так-так, сам шеф полиции, стало быть, тут точно что-то нечисто. И все, конечно, прекрасно знали, что и как у этих лопарей.
Хокан ни разу не слышал, чтобы Ларс наорал на маму. Потом он иногда думал, что тому стоило это сделать, усомниться, спросить, почему ее не было, что она сказала на допросе, почему она соврала про него, про него и про Хокана. Но Ларс этого не сделал. Он как будто сдался, как будто думал о чем угодно, кроме того, что Нилас так и не вернулся.
После исчезновения Ниласа скорбь накрыла дом мокрым войлоком. Морщины на лице Ларса стали глубже, на его плечи будто давила невидимая тяжесть. В деревне он вовсе не показывался. «Люди шепчутся, — сказал он. — Говорят, я это», — добавил он, согнувшись, как ветка под тяжестью снега. Хокан тоже замечал, как все затихали, когда они входили в лавку Сигурда, видел взгляды, которыми обменивались, будто чтобы сказать — как они смеют тут показываться. «Все пройдет», — говорил Сигурд, заворачивая их покупки. Хокан не был уверен, что тот прав.
Гуннар переехал до того, как они перешли в старшую школу. «Папа нашел новую работу, — сказал он и, улыбнувшись, показал дырки на месте выбитых зубов, их еще не вставили. — Посмотрим, как долго он там выдержит, перекладывая бумажки, — добавил он. Но он радовался, что увидит, как „Юргорден“ играет домашние матчи. — Это тебе не спортклуб „Блаттникельсе“», — добавил он, наклонив голову. И Хокан кивнул, почувствовав облегчение: уезжал единственный, кому он еще мог бы решиться обо всем рассказать. Но внутри его грызли подозрения, что все это связано с Ниласом, а может, и тот случай с Куно — тоже. А еще стало пусто. Будто исчезало все, что было ему небезразлично.
