Законы границы (СИ) - Серкас Хавьер
Прогулка через парк Ла-Девеса помогла мне почувствовать себя лучше. Когда я явился в игровой зал, он все еще был открыт, и, проходя мимо каморки сеньора Томаса, я поздоровался с ним кивком, но не остановился поговорить. Я направился прямиком в туалет. Там посмотрел на себя в зеркало: я был бледный, глаза красные. Я все еще чувствовал себя будто в густом тумане. Чтобы избавиться от этого ощущения, я помочился и, сняв очки, ополоснул лицо и руки. В тот момент, когда я снова взглянул на себя в зеркало, мне вспомнились расспросы Сарко и Гилье про сеньора Томаса и игровой зал. Выйдя из туалета, я столкнулся со стариком и вздрогнул. «Что с тобой? — спросил сеньор Томас. — Тебя опять стошнило?» Я покачал головой. «Вид у тебя какой-то больной, парень. Тебе нужно сходить к врачу». Мы направились к его каморке. В игровом зале еще было много посетителей, но сеньор Томас объявил мне: «Через десять минут закрываемся». В тот момент я подумал, что должен был рассказать ему все, что выболтал Сарко с Гилье и остальным в «Ла-Фоне», и признаться, что все это казалось мне подозрительным. Только тогда я понял, что, видимо, у него самого подозрения зародились намного раньше, чем у меня — с того самого дня, когда Сарко и Тере впервые появились в игровом зале, — и именно поэтому старик предложил мне стать его помощником. Однако я так и не решился сообщить ему о своих подозрениях: это означало признаться в том, что я встречался с Сарко и его компанией, что в каком-то смысле делало меня их сообщником или, во всяком случае, указывало на мою вину. В общем, через десять минут, так ничего не сказав, я помог сеньору Томасу закрыть заведение.
В тот же вечер у меня произошла первая ссора с отцом. Первая достаточно серьезная ссора, потому что раньше у нас случались лишь незначительные размолвки, довольно редкие, ведь я вел себя как примерный мальчик. Конфликты дома затевала моя сестра — старшая и, вероятно, потому более строптивая. Из-за того, что я был паинькой и никогда не перечил родителям, она называла меня трусом, лицемером и конформистом. Однако в последнее время ситуация начала меняться, и трения между мной и родителями — особенно между мной и отцом — стали уже постоянными. Думаю, это было закономерно: в конце концов, я был подростком. Кроме того, поскольку ничто не приносит такого облегчения, как возможность возложить на кого-нибудь вину за наши беды, я подсознательно стремился обвинить родителей в своих несчастьях или, во всяком случае, в том зле, какое причинял мне Батиста. Я словно пришел к выводу, что неизбежным результатом воспитания меня родителями как покорного «чарнего» и был тот ужас, в котором держал меня мой мучитель, или, возможно, этот ужас был заключен в естественной природе вещей, и Батиста лишь проделывал со мной все то, что его отец делал с моим отцом.
Долгое время во мне зрела невысказанная злоба против родителей, глухая ярость, выплеснувшаяся наконец наружу в тот день, когда я выпил несколько бутылок пива и впервые покурил гашиш с компанией Сарко. Я не очень отчетливо помню, что произошло в тот вечер — возможно, потому что за лето было несколько подобных эпизодов и в моей памяти все они слились воедино — в картину одной из тех ссор между родителями и детьми, со шквалом взаимных упреков, когда друг другу говорятся ужасные вещи и обе стороны правы. Впрочем, я хорошо помню, что, когда в тот вечер вернулся домой, было уже девять часов и родители с сестрой ужинали. «Поздно возвращаешься», — заметил отец. Я пробормотал сквозь зубы извинение и уселся за стол. Мама положила мне еду и снова села. Они ужинали перед телевизором, где показывали новости, но звук был включен так тихо, что не мешал вести беседу. Я принялся есть, уткнувшись в тарелку и лишь изредка бросая взгляд на экран. Внимание родителей было полностью поглощено моей сестрой: она только что закончила годичный курс в институте Висенса Вивеса и, занимаясь подготовкой к поступлению в университет, нашла работу на лето в фармацевтической лаборатории. Когда сестра закончила говорить, отец повернулся ко мне и поинтересовался, как у меня дела. Избегая встречаться с ним взглядом, я ответил, что хорошо. Потом он спросил, где я был, и я сказал нечто вроде «да так, гулял». «Ой-ой-ой! — воскликнула моя сестра, словно не желая расставаться с прерогативой быть центром внимания за ужином. — Но какие у тебя глазки! Уж не курил ли ты гашиш?» В столовой повисла тишина, нарушаемая лишь звуком телевизора, где передавали новость о теракте. «Заткнись, дура!» — вырвалось у меня. «Не нужно ругаться, — вмешалась мама. — К тому же твоя сестра права, — добавила она, положив ладонь мне на лоб. — У тебя красные глаза. Ты хорошо себя чувствуешь?» Отстранившись, я пробормотал, что со мной все в порядке, и уткнулся в тарелку.
Краем глаза я видел, что сестра наблюдает за мной, насмешливо изогнув брови. Прежде чем она или мама успели что-то добавить, отец спросил: «С кем ты был?» Я не ответил. «Ты пил сегодня? Курил?» Я подумал: «Твое какое дело?», но не произнес этого вслух, и внезапно мной завладело безграничное спокойствие, появилась необыкновенная уверенность в себе, будто в одну секунду из моей головы улетучился туман от пива и гашиша и осталось лишь приятное опьянение, придававшее мыслям ясность и легкость. «Это что — допрос?» — невозмутимо промолвил я. Отец переменился в лице: «Что с тобой вообще происходит?» «Оставь его, Андрес», — вмешалась мама, снова пытаясь восстановить мир. «Помолчи, пожалуйста», — оборвал отец. Теперь я уже не отводил взгляд и смотрел ему в лицо. «Я спросил: что с тобой происходит?» «Ничего», — сказал я. «Тогда почему ты не отвечаешь?» — настаивал отец. «Потому что мне нечего ответить». Отец повернулся к маме, которая в тот момент прикрыла глаза, молчаливо умоляя его не продолжать это препирательство. Сестра наблюдала за разворачивавшей сценой, с трудом скрывая удовольствие. «Послушай, Игнасио, — произнес отец. — Не знаю, что с тобой происходит в последнее время, но мне не нравится, что ты ведешь себя так. Раз уж ты живешь в этом доме…» «А мне не нравится, чтобы мне читали нотации! — перебил я его и продолжил, взвинченный: — Ты сам-то когда начал пить пиво? А курить? В четырнадцать лет? В пятнадцать? А мне уже шестнадцать. Оставь меня в покое». Отец не прервал меня, но, когда я закончил говорить, положил вилку с ножом на тарелку и, не повышая голоса, заявил: «В следующий раз, когда станешь разговаривать со мной таким тоном, получишь по лицу». Я почувствовал как будто удар в грудь, у меня перехватило горло. Я посмотрел на свою, почти пустую тарелку, а потом на экран телевизора, где министр внутренних дел — человек с суровым лицом, в квадратных очках — выражал от имени правительства негодование в связи с террористическим актом. Затем я поднялся из-за стола и процедил: «Да пошел ты…»
Крики отца неслись мне в спину, пока я направлялся к себе в комнату. Сестра первая явилась предложить мне свое понимание и помощь советом. Разумеется, я ее проигнорировал. Не стал разговаривать и с мамой, хотя она, похоже, переживала за меня. Я лежал на кровати, пытаясь читать, но мне это не удавалось: переполняла гордость за мою решимость, и я спрашивал себя, почему не мог противостоять Батисте с тем же спокойствием, с каким только что выдержал столкновение с отцом. Прежде чем уснуть, я поклялся, что на следующий день пойду в «Ла-Фон», чтобы увидеться с Сарко и попросить его не делать ничего плохого сеньору Томасу. Еще я решил поговорить с Тере и выяснить, встречается ли она с Сарко. Если нет, тогда — пообещал я себе — предложу ей стать моей девушкой.
На следующий день я отправился в «Ла-Фон», не заходя в игровой зал. За тем же столиком, что накануне, сидели Гордо, Лина, Дракула и Чино, и они не удивились, когда я присоединился к ним. Вскоре появились Сарко и Тере. «Вчера ты ушел не попрощавшись, — заметила Тере, садясь рядом со мной. — Я думала, больше не придешь». Я извинился, сказав, что мне нужно было пойти и закрыть игровой зал. Потом вспомнил о двойном обещании, данном себе прошлым вечером. Я не чувствовал в себе решимости начать разговор с Сарко, но с Тере было другое дело, и через несколько минут я сказал ей, что мне надо поговорить с ней. «О чем?» спросила она. «О двух вещах, — ответил я. Тере выжидающе посмотрела на меня, но я кивком указал на Сарко и остальных и произнес: — Не здесь».
