Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
«А что будет, если я не приду на работу сейчас? — спросил себя я. — Не обычный санитар, а важный директор по связям с общественностью, с кабинетом и дорогими визитками. Хватятся меня после обеда, в лучшем случае. Подумают, что на переговорах. Останется несогласованной какая-нибудь статейка о том, как водочные мастера возрождают традиции национального напитка. И не появится в газете. Перестанут покупать водку? Чушь. Мир не заметит моего отсутствия. А ведь вроде занят серьезным делом», — признался я себе, расплачиваясь с таксистом.
«У тебя там карьерный рост», — звучали в моей голове Вовкины слова. «А если смачно плюнуть на деньги, что останется от моего карьерного роста? Опыт и знания. Но. это для меня. А для других, тех, кто вокруг? Каждый день приходя на работу, для чего я это делаю? Вот Старостин хоронит, без него — никак. У него — дело. А у меня — карьерный рост. Рост есть, дела нет. Сплошное делопроизводство».
В тот день я много думал об этом, пытаясь найти хоть какие-то значимые следы бурной деятельности последних лет. Да так и не смог. Решил, что начался кризис среднего возраста, о котором так много слышал. И постарался больше об этом не думать, убеждая себя, что жизнь складывается весьма недурно. Получше, чем у многих. И тому полно подтверждений. Правда, сугубо материальных. Пройдет время, и они обратятся в прах, истлеют, будут утилизированы. А вот вопрос «что я делал все это время?» останется. Останется без ответа.
В следующие полгода я частенько возвращался к этим мыслям. Они то приглушенно ныли где-то на заднем плане, то терзали меня в полный голос, то недовольно ворчали, словно брюзжащая старуха. Кризис среднего возраста все никак не желал сдавать свои позиции. Так я думал тогда. Сейчас я понимаю, что это была первая ступень подготовки. Подготовки к переходу из одного мироощущения в другое.
И... наконец-то время пришло. Когда чувство пустоты существования в очередной раз крепко взяло меня за горло, я не на шутку разозлился. На себя, ведь все это были сугубо мои внутренние разборки. «Хватит плакаться, идиот! Что я сделал, да что останется, — выговаривал себе по дороге домой, временами переходя на еле различимый шепот. — Ты ж ни черта не делаешь, ноешь только. Ты когда рассказываешь чего-нибудь за столом, люди чего говорят, а? Надо это обязательно написать, вот чего. И ты ж вроде хотел попробовать. Напиши книгу, хватит сопли жевать! Ты ж не инвалид. Просто сядь и напиши чего-нибудь. Помнишь, задумки какие были? Ты их когда жене рассказывал, помнишь, как она отреагировала? Вот бы такой фильм снять! Так садись и пиши. Начни хотя бы, вместо того, чтоб в ящик глаза лупить и пиво жрать с друганами. Рукописи не газетенки, они ж не горят. А если книгу не тянешь, вязанием займись, придурок. Хоть свитер будет».
В тот вечер я несмело пообещал себе написать чего-нибудь коротенькое, на пробу. В ближайшее время, буквально на днях. Но дни эти все никак не начинались. Как назло, навалилась работа, да еще переезд на новую съемную квартиру.
Старт был дан внезапно, без подготовки. Как это чаще всего бывает, я опять прозевал судьбоносный момент, иначе бы сфотографировался тогда на память.
Это было поздним субботним вечером, часов около одиннадцати. Накануне перечитал любимую книгу, «Москва — Петушки» Ерофеева. И вновь меня околдовала причудливая поэтика его прозы, что сродни симфонической музыке. Усевшись за компьютер, впустую провел в Интернете около часа, словно собирался с духом. Потом несмело создал на рабочем столе вордовский файл, даже никак не назвав его. Уставившись в пустой лист, вибрировал на волнах ерофеевской прозы и вдруг, ей-богу, не помню как, начал писать. Писать о том, что видел совсем недавно, никакой фантастики, задумок и сюжетов. «Хотя бы полстранички сделаю. Что получится — то получится».
Спустя несколько минут на мониторе увидел вот что. Ну вот! Вышел я на улицу — и на хрена??? Смотрю в мир Божий — и что вижу? Опять дядя Коля из второго подъезда валяется на весеннем газоне, пьяный до святости, в неестественной позе. Во вполне приличной, но в грязной, до потери цвета, одежде. Глазки у него светлые-светлые. Ближе к Богу стал ли он? Я верю, что стал. И потому верю, что и сам стать хочу.
Это были первые строки в моей жизни, написанные ради искусства, ради того, чтобы хотя бы попытаться создать что-то не для себя. Что-то, что останется. Еще несколько строк, потом еще, еще немного. И вот тогда.
Тогда в обычной московской квартире случилось банальное чудо, таинство и откровение. Дядя Коля ожил, а вместе с ним и его история, которая звучала у меня за спиной, вроде как и без моего вмешательства. Я принялся печатать все быстрее и быстрее, не обращая внимания на ошибки и опечатки, стараясь успеть за фантасмагорией фильма, плывшего в голове яркими сочными кадрами.
Полстранички не получилось. Закончил я ранним утром, написав семь. Перечитал, попутно выгребая мусор и редактируя. Еще через два часа моя первая вещь была готова. Жутковатая, трагичная, довольно сложно написанная. Ее не надо утверждать и согласовывать с начальством, ведь она не попадет в газету. Ей не станут вытирать задницу. Она не хочет никому ничего продавать. Задеть, растрогать, удивить хочет. Продавать — нет.
Перечитав еще раз, я выскочил на балкон, схватил сигарету и закурил. Ощущение было очень странное, ни на что не похожее, незнакомое. С точки зрения физиологии. можно сказать, что я сильно нервничал. «Так-так-так-так, — бубнил я, жадно затягиваясь. — Что-то получилось. Да быстро как, быстро. Интересно, очень интересно! Надо бы показать кому-то. Может, если со стороны глянуть — бредом окажется».
Но первое мое творение, такое вдохновенное и внезапное, немало удивило родных и близких. И удивление это было со знаком плюс. И хотя я все еще не был до конца уверен в своих силах, решил непременно продолжать писать.
Не смея замахнуться на что-то большое по объему, собрался сделать новеллу страниц на пятьдесят. Отправной точкой сюжета стало воспоминание моего друга Ромки Скворцова о том, как он, психолог по образованию, проходил практику в психиатрической клинике. И наблюдал пациента, утверждавшего, что он инопланетный принц, сбежавший на Землю в результате государственного переворота. Сумасшедший был так убедителен, что пластичная психика Скворцова в какой-то момент дрогнула. «Я тогда подумал. А вдруг он и вправду инопланетянин? Ты представляешь, Темыч, первый реальный контакт с пришельцем! И чем закончился! Мы его просто в дурдом упекли — и дело с концом. Пару месяцев меня эта мысль не отпускала», — доверительно признался мне Ромка.
Этот конфликт «псих или инопланетянин?» и лег в основу новеллы.
