Дж. м. Ледгард - Погружение
Том был единственным другом-по-работе, которого она познакомила с семьей. Братьям он понравился, и не только потому, что извинялся за привычку к видеоиграм. Его манера смеяться привлекала людей. Он был больной на всю голову и не скрывал свои недостатки. По стенам его кабинета были развешаны картинки с грудастыми черноволосыми девушками в стиле пинап, стоящими на коленях. Насколько она знала, у него никогда не было подружки. Если она говорила что-то двусмысленное, он краснел. Он вызывал у нее гораздо больше сестринских чувств, чем родные братья, вполне успешные в жизни. Он был какой-то немытый, склонный к депрессии, один из тех взрослых парней, в кармане у которых вечно валяется дайс из D&D[8]. Спортом он не занимался, за исключением поездок на велосипеде до работы – длинные волосы под шлемом слипались – и летних пеших походов вокруг ее горной хижины в Лигурии. Оттуда он возвращался похудевшим и не таким бледным. Она частенько приносила ему домой еду и вино. Он отвечал за пиво, марихуану и шоколад. Деньги на исследования добывала она, был у нее и такой талант, но публикации у них были совместные. У них очень похоже работали мозги, и они одновременно писали на одной доске разными маркерами. Их взгляды на роль познания совпадали: не будет преувеличением сказать, будто они ощущали себя на пороге прорыва, который навсегда изменит представление о масштабах жизни на земле.
Рутина постепенно стала для нее важной. В университете она играла в сквош. Плавала. Обедала в столовой. По четвергам часто ходила в кино с коллегами, предварительно поужинав в каком-нибудь ресторане на Олд-Бромптон-роуд. Старалась встречаться с подругами каждую неделю. Обычно они что-нибудь готовили вместе. Еще они обсуждали книги, ходили в музеи и на балет. Она отвечала на вопросы о своей работе, но никогда не отягощала ответы рассуждениями о комплексном анализе или динамике нелинейных систем.
В любви вечно повторялась одна и та же история. Даже если ее влекло к мужчине физически, разум при общении с ним задействовать не приходилось. По ее опыту, особенно плохо дело обстояло с банкирами. Один садился на самолет в Нью-Йорке и ни разу не смотрел вниз, на лед и скалы Гренландии, на косу Прощания, не думал о море и никак не реагировал на ее комментарии о встречных ветрах и количестве кислорода в воздухе. Но так вели себя не только финансисты. У нее были и барристеры, и даже один историк. Но стоило им попытаться подобраться к ней поближе, она сразу от них отгораживалась. Может быть, просто все мужчины думают только о времени и власти? У них есть хронология – тогда-то и тогда-то сделали то-то тому-то, инструкции, разбрасывание громкими именами. Она не испытывала к ним отвращения, по крайней мере поначалу. Просто… она вдруг оказывалась совсем в другом месте. Гораздо дальше, чем коса Прощания. Она изучала жизнь, выходящую за пределы всех хронологий, жизнь, которую никто не изучал до нее, которой еще никто не дал имени. Она не могла вообразить карьеру, построенную на сиюминутном. Она стояла на плечах гигантов, которые создали науку и ее законы. Она знала об этом, но была достаточно самоуверенна, чтобы воображать, что сама станет таким титаном на переднем крае науки, что ее работу оценят в веках.
* * *Самолет был маленький, с пропеллером, и поначалу они боролись с восходящими токами воздуха. Впереди клубились грозовые облака. Земля внизу казалась пустой и мертвой, как дно высохшего моря. В каньонах темнели огромные тени. Гроза прошла, и он тут же заснул. Когда он проснулся, пилот уже снижался над прибрежной посадочной полосой, а в кабине стало ужасно жарко. Они сделали круг, чтобы распугать всех животных на месте посадки. Насколько хватало глаз, простирались сухие кусты, а вдоль берега шла узкая полоска возделанной земли. Город был старый, нищий, беспорядочно застроенный. Вдоль пляжа росли пальмы, а море было темно-темно синим, с белой полосой над рифом. Должно быть, серфинг здесь неплохой, но с такой высоты сказать сложно.
Он возил начальника благотворительных фондов Сомали на ужин в Найроби, в итальянский ресторан. Хозяин ресторана сидел у двери в черной, наглухо застегнутой рубашке. Разумеется, меню украшали изображения Тираны, Триполи, Асмары и Могадишо во времена дуче. Африка, как и Южная Америка, питает и взращивает маленькие мечты европейцев.
Они ели равиоли и пили виски. Он дал понять, будто он – нанятый частным образом инженер-гидротехник, который вынужден по работе отправиться в портовый город Кисмайо, чтобы добиться надежного финансирования проекта. К концу ужина они договорились об уплате филантропу щедрого гонорара за консультацию в обмен на безопасность его визита.
Стоило ему приземлиться в Кисмайо, его отвели в сарай, служивший представительским лаунджем, и сообщили, что главу района, к которому он приехал, утром казнили, поскольку заподозрили в симпатиях к христианству. На языке джихадистов это означало, что он шпионил на Эфиопию. Он вежливо выразил сожаление и попросил, чтобы его отправили обратно тем же самолетом. Вместо этого его избили и бросили в темноту. Он сам был виноват. Он встречался со своим агентом из ЦРУ на фуд-корте торгового центра «Вилладж Маркет» в Найроби, недалеко от посольства США. Их суждения показались ему бессмысленными, резкими и не предлагающими никакого решения. Агент рассказал заодно, что они нашли в Могадишо руку подорвавшего себя террориста. «Мы ведь считаем, что это араб, правда?»
Он пошел на такой риск, потому что знал одного бизнесмена, имевшего связи с Аль-Каидой в Сомали. Тот согласился поставлять информацию об иностранных солдатах в обмен на британское гражданство. О паспорте речи не шло, только о виде на жительство и деньгах.
Ставки были высоки: в найробийском квартале Истли работала фабрика по производству бомб. Взрыв в международном аэропорту имени Джомо Кениаты или офисе ООН оставался только вопросом времени. Еще большей проблемой были «чистые» сомалийцы – молодые люди, в биографии которых ничто не могло вызвать подозрений. Они уезжали в Европу и устраивали террористические акты уже там. В конфиденциальном сообщении в министерство внутренних дел он оценил такую вероятность как «высокую или очень высокую».
Он сидел на корточках над ямой и вспоминал последнюю поездку в Аддис-Абебу. Эфиопские разведчики предостерегали его от поездки в Сомали. Они говорили, что не знают, кто сейчас у власти в Кисмайо. Что там слишком опасно. Почему он не обратил внимания на их слова?
Он вспомнил, как встречался с информатором у бассейна в отеле «Хилтон». Они договорились об условиях сотрудничества и о способе передачи информации. Пожали друг другу руки. Он вызвал лифт и поехал на свой этаж, где размещались исключительно представительские номера. Из окон во всю стену виднелись трущобы на склоне холма и офисные здания на Йосип-Тито-роуд. На вершине холма прятался за эвкалиптами старый дворец. Он встал за занавеской и навел бинокль на бассейн, выстроенный в форме эфиопского креста. Утонченные жены самых могущественных мужчин в Эфиопии плавали по кресту в манере, сразу выдающей выпускниц Французского лицея Аддис-Абебы: локти выставлены, руки сжаты в кулаки, маленькая грудь скрыта от посторонних взглядов. Семьи беженцев наслаждались вечерним мороженым в баре. Там были итальянцы, американцы и северные корейцы. Информатор все еще сидел у бассейна. Никто к нему не подходил. Сгущались тучи, и становилось темнее. Поднялся шквальный ветер, и в воде остался только русский механик, обслуживавший МиГи для ВВС Эфиопии. Еще двое русских прятались в домике на берегу. На одном был спортивный костюм винного цвета, на другом – белая футболка и шорты, позволявшие всем окружающим любоваться его накачанными бедрами. Что еще?
