Патрик Несс - Больше, чем это
— Пошли вы все! — кричит он в сердцах и давится собственным криком, застрявшим в измученном горле.
Наконец крышка поддается. Руки болят даже от такой пустяковой работы, и в какой-то момент он пугается, что просто не хватит сил докрутить открывалку до конца. Но злость не позволяет сдаться, и в результате, ценой неимоверных усилий, отверстие в крышке расширяется настолько, что уже можно пить.
Сет запрокидывает голову и подносит банку ко рту. Суп загустел и сильно отдает на вкус металлом, но куриная лапша в нем еще чувствуется. От радости Сет заходится смехом, прихлебывая вязкую жидкость.
Потом щеки становятся мокрыми, и к супу добавляется соленый привкус слез.
Допив суп, он бухает банку обратно на стол.
«Прекрати. Соберись. Что тебе нужно сделать? Что дальше? — Он слегка выпрямляется. — Как бы поступил Гудмунд?»
И тут, впервые за все время, на лице Сета мелькает улыбка — робкая, едва заметная, но улыбка.
— Гудмунд пошел бы отлить, — сипит он.
Потому что именно этого организм и требует.
8
Он снова оборачивается на темную, пыльную гостиную.
Нет. Не сейчас. Рано. У него пока не хватит духу карабкаться по темной лестнице в ванную на втором этаже.
Взгляд упирается в дверь, ведущую на задний двор (в памяти всплывает словечко из лексикона родителей — «черный ход», так это называется здесь, в Англии). Несколько мучительных минут Сет сражается с заклинившим замком, но вот наконец он снова на залитом солнцем дворе, на террасе, которую как-то летом сколотил отец.
Соседские заборы с обеих сторон будто давят — после американских-то просторов, уже ставших привычными. Лужайка заросла какими-то метелками и сорняками, достающими Сету почти до макушки, даже когда он стоит на террасе. У дальнего забора виднеется покатая верхушка старого бетонного бункера времен Второй мировой. Мама сперва превратила его в гончарную мастерскую, но по назначению почти не использовала, поэтому вскоре там образовался склад старых велосипедов и поломанной мебели.
За дальним забором высится насыпь, ощетинившаяся поверху колючей проволокой. Дальше ничего не видно, потому что дальше склон.
Но какой же это ад, если из него убрали тюрьму?
Сет отводит глаза, подходит к краю террасы и, подавшись вперед, готовится отлить в высокую траву.
Ничего.
Ничего.
Он кряхтит от усердия.
Все равно ничего.
Пока наконец под возглас искреннего облегчения в заросли не ударяет жуткая на вид темно-желтая струя.
Сет тут же взвизгивает от боли. Словно кислотой мочишься. Он в растерянности опускает взгляд.
Присматривается.
По всем бедрам и лобку мелкие порезы, ссадины, синяки. В завитушках на лобке запутался какой-то белый пластырь, на голом бедре болтается еще один.
Морщась, он заканчивает мочиться и принимается внимательнее осматривать собственное тело при солнечном свете. На локтевых сгибах тоже сплошные порезы и царапины, такой же пунктир на каждой ягодице. Сет подцепляет пальцем бинты на торсе, пытаясь заглянуть под них. Липучка держит крепко, но в конце концов ее все же удается оторвать. С изнанки у бинтов какая-то непонятная фольга, которая отходит вязкой массой, прихватывая с собой волоски с груди — Сет ими, впрочем, все равно не особенно дорожил. На руках и ногах бинты сделаны так же. Он разматывает и разматывает, оставляя саднящие проплешины в растительности на теле и находя все новые царапины и порезы.
Наконец бинты размотаны и свалены кучей на террасе. Посеревшие от пыли, они бликуют металлической изнанкой, словно нарочно слепя глаза. Никаких надписей на них, судя по всему, нет, и такой странной фольги Сет не видел прежде ни в Америке, ни в Англии.
Он пятится от бинтов подальше. Что-то в них чудится инопланетное. Что-то чужое. Захватническое.
Обхватив себя руками покрепче, Сет содрогается в ознобе, хотя солнце припекает с прежней силой. Теперь он совсем голый, и это нужно срочно как-то исправлять, потому что иначе он чувствует себя до жути уязвимым — буквально весь как на ладони. Где-то рядом таится угроза, она вдруг ощущается совершенно отчетливо. Сет оглядывается на забор, за которым — он помнит — притаилась невидимая отсюда тюрьма, но опасность не там, не в очевидном. Вся эта пыль и сорняки маскируют какую-то иллюзорность. Земля под ногами, якобы твердая, в любой момент может рассыпаться в прах.
Сет стоит, дрожа на солнцепеке, под ясным голубым небом без единого самолета. Потраченные на добывание еды и питья силы вдруг разом покидают его, и изнеможение накрывает с головой, словно одеялом. Он совсем выдохся, он выжат до капли.
Не разжимая объятий, он поворачивается к дому.
Дом ждет, никуда не делся, держа наготове припасенное воспоминание.
9
«Посмотрим, — набрал Сет на экране телефона. — Ты же знаешь мою маму».
«Что ей на этот раз не так?» — ответил Гудмунд.
«Четверка по истории».
«В Америке это называется „В“, дундук. Твою маму колышут ОТМЕТКИ?!?! Она в каком веке застряла?»
«Не в этом. Сам дундук, такие простыни катать».
Телефон почти сразу же откликнулся вибрацией входящего звонка, и Сет не удержался от улыбки.
— Я же сказал, посмотрим, — прошептал он в трубку.
— Что ее не устраивает? — возмутился Гудмунд. — Она мне не доверяет, что ли?
— Нет.
— Надо же, я и не думал, что она такая умная.
— Никто не думает. Поэтому она все время злится. Мы тут уже восемь лет, а с ней по-прежнему разговаривают, как с иностранкой, громко и раздельно.
— А она что, не иностранка?
— Ну, из Англии, но язык ведь тот же.
— Не совсем. Ты чего шепчешь?
— Они думают, я еще сплю.
Сет прислушался, не вставая с кровати. Мама топала туда-сюда, разыскивая оуэновский кларнет. Сам Оуэн в соседней комнате играл в компьютерную игру, полную драматичных гитарных соло. Все это перемежалось периодическим стуком молотка из кухни внизу, где отец уже почти год сколачивал какую-то рассчитанную на три месяца самоделку. Типичное субботнее утро, так что нет, спасибо, он лучше полежит тут, пока никто не дергает…
— СЕТ! — донеслось из коридора.
— Мне пора, — бросил он в трубку.
— Давай, Сетти, приходи, — уговаривал Гудмунд. — Сколько раз тебя звать? Предки свалили за город — это же просто открытым текстом сказано: «Гуляем!» Когда еще шанс выпадет? Один год остался, а дальше разъедемся кто куда.
— Я постараюсь, — скороговоркой заверил Сет, слыша приближающиеся тяжелые шаги мамы. — Перезвоню. — Дверь распахнулась, едва он нажал отбой. — Эй, а стучать кто будет?
