Виктория Токарева - Ни с тобой, ни без тебя (сборник)
Мамаша Злобина явилась ровно в одиннадцать. Высокая загорелая красавица со спортивной сумкой.
Алла едва успела добраться из аэропорта. Но успела.
– Садитесь, – предложил Сырокваша.
Алла подошла к столу, но не села. Осталась стоять. Сырокваша молчал. У него язык не поворачивался, он не мог озвучить приговор.
Алла ждала. Она казалась спокойной и собранной.
– Сколько ему осталось? – ровным голосом спросила Алла.
Сырокваша понял, что здесь, в данном случае, не надо юлить и обнадеживать и ссылаться на волю Божию.
– Месяц, – ответил Сырокваша.
Алла чуть качнулась, как будто в нее выстрелили. Но устояла. Алла включала иерихонскую трубу при маленьких, незначительных неприятностях. А когда пришло большое горе, закрывающее солнце, она вся ушла в себя, сосредоточилась для борьбы. Полная мобилизация сил, которые все, до последней капли были нужны ее ребенку.
Дождавшись конца беседы, Алла попрощалась и ушла. Сырокваша смотрел в стол. Он был подавлен, как будто по его вине умирал мальчик, только что вынырнувший из детства. Лучше бы эта женщина кричала и даже плюнула Сырокваше в лицо. Ее агрессия вызвала бы защитную реакцию, и тогда Сырокваша тоже кричал бы в ответ. Произошла бы хоть какая-то разрядка. Но Алла ушла – безмолвная и напряженная, как шаровая молния. И это нечеловеческое, убийственное напряжение осталось в кабинете.
* * *Михайло в больницу не ходил. Трусил.
Он навестил Славочку один раз в самом начале и пришел в ужас от вида своего сына. Славочка побледнел до голубизны, усох. Лица стало меньше, а глаз больше, и казалось, что на лице – одни глаза. Михайло ушел тогда в полном смятении. И больше его в больницу было не загнать.
Алла приходила каждый день, приносила суперпитание. Поддерживала силы в тающем теле.
На работе она оформила отпуск за свой счет. Горем ни с кем не делилась. Разве кто-нибудь поймет? Могут только посочувствовать казенными словами. И это все. Лучше не надо ничего.
Приходила Светка Макарова, держала Славочку за руку. Перегоняла в него свою энергию.
Шастали друзья, один за другим, пугались переменой, произошедшей с их звездным товарищем. Славочка старался развеселить ребят, рассказывал анекдоты. Потом они уходили, Славочка откидывался на подушки без сил.
– Мне плохо, – говорил он Алле. – Я больше не могу.
– Это кризис, – успокаивала Алла. – Сейчас тебе плохо, так и должно быть. А потом кризис дойдет до точки и сломается. И ты начнешь поправляться. День за днем.
Славочка слушал и верил.
– А когда будет эта точка?
– Ты сам почувствуешь, – обещала Алла.
Алла входила в палату с улыбкой. Все в порядке. Нечего особенного не происходит.
Время от времени она забегала в ординаторскую и начинала давиться от слез, загоняя рыдания внутрь. Но они вырывались. Алла вскрикивала и, зажав рот рукой, снова сотрясалась беззвучно.
Врачи в ординаторской оставляли свои дела и тихо плакали вместе с ней. Горестный хор. Они всем сердцем любили этого чудесного, мужественного мальчика, который так безропотно переносил тяжелое лечение. Никогда не жаловался. На вопрос: «Как дела?» – неизменно отвечал: «Спасибо, хорошо». Какое там «хорошо». Он уходил на глазах, а врачи – взрослые, сильные и здоровые – не могли удержать, как если бы на их глазах тонул ребенок, а они стояли на берегу и смотрели.
От этого диагноза нет спасения. И на Западе тоже нет. Только зверская химия и убийственная доза облучения. И тоже не помогает.
Врачи плакали вместе с Аллой, и ей становилось немного легче.
Можно было вымыть лицо, надеть улыбку и снова идти к своему мальчику.
Было раннее утро. Солнечный луч пробивался сквозь занавеску. Алла вошла к Славочке. Он не спал.
– А у меня кончился кризис, – сказал Славочка. – Мне лучше.
Его руки лежали поверх одеяла, пальчики двигались.
Алла села рядом и накрыла его пальцы ладонью. Она знала, что это значит. В народе говорят: «Себя обирает». Предсмертная агония.
– А я тебе груши принесла. Сейчас помою.
Алла выскочила из палаты, побежала в хозблок – там разогревали еду, быстро вымыла под краном грушу.
Вернулась. Застыла в дверях.
Славочка ушел. Его здесь не было. Она буквально ощутила его отсутствие. Нет.
Лицо Славочки было красивое, бледное и совершенно спокойное. Спящий принц. Глаза глядели куда-то в дальние дали. Что он видел?
Алла положила грушу на тумбочку. Легла на кровать, обняла сына двумя руками. Пусть он слышит ее тепло и защиту.
Переход отсюда ТУДА непрост. Славочке может быть страшно, ведь он еще маленький. Мама рядом. Она переведет его через реку и будет держать за руку.
Хоронили по православному обряду на третий день.
Славочка лежал в гробу, обтянутом красной материей. Других гробов не имелось в наличии. Только красные.
Волосы были расчесаны на косой пробор. Усыпан цветами вплоть до подбородка: белые и красные розы, сиреневые астры. Все точно так, как привиделось Алле в метро.
Что это значит? Это значит, что судьба расписана заранее и можно заглянуть вперед, если перелистать книгу судеб. Значит, судьба Славочки – ранняя смерть. Но за что? Почему? Кто?
Может быть, он расплачивается за чью-то родовую вину? Чью? Тетки Галины, которая незримо присутствовала в расстрельной команде. Но при чем тут Славочка? Он теткиных идей не разделял. Он только пел.
В голову просачивались слова Высоцкого: «Бог самых лучших выбирает и дергает по одному…»
На поминках распоряжался Михайло.
Алла замотала голову вместе с лицом густой черной вуалью. Она не хотела никого видеть и не хотела, чтобы видели ее.
Начался новый период в жизни Аллы. Имя ему – ПУСТЫНЯ. Первый период: Марек. Там были страсти, страдания, переход из девушки в женщину.
Второй период: Славочка. Всепоглощающее счастье материнства. Любовь в ее идеальном проявлении. Любовь к мужчине – корыстна: любовь в обмен на любовь. Я – тебе, ты – мне. А любовь к ребенку – бескорыстна. «Ты только будь». И все.
Третий период Аллы: ПУСТЫНЯ. Желтый песок, желтое мутное солнце. Никаких красок. Жизнь остановилась. Ничего не интересно. Ничего не надо. Хорошо бы умереть. Глубинная пожизненная депрессия.
Внешне Алла держалась спокойно, улыбалась шуткам. Вышла на работу. На работе говорили: «Странно, сын умер, а она хоть бы хны»…
Алла не показывала окружающим своего истинного состояния. Люди, конечно, готовы к сочувствию, но это сочувствие – внешнее, как пена на кружке с пивом. Дунешь, и улетит. Выслушают – и тут же постараются отодвинуть от себя чужую беду. Подумав, при этом: «Слава Богу, что не со мной»… А что бы она хотела? Чтобы вместе с ней плакали? Это делал только Михайло.
