Мария Метлицкая - То, что сильнее (сборник)
– Явилась не запылилась? – поинтересовалась она, подбочениваясь и одергивая короткий засаленный халат.
Дама усмехнулась и громко ответила:
– Я-то не запылилась, чего не скажешь про тебя, милая.
Соседи остолбенели – так с Горлихой не осмеливался говорить никто. Горлиха от злости побагровела, задохнулась и стала глотать воздух открытым, как у рыбы, ртом. Пробираясь сквозь соседей, как сквозь строй, дама в шляпке быстро прошла на кухню – было видно, что квартира была ей хорошо знакома. На кухне она села на табуретку, сняла тонкие замшевые перчатки, открыла сумочку и достала изящный янтарный мундштук. Закинула ногу на ногу, щелкнула блестящей зажигалкой и красиво закурила длинную, с золотым ободком сигарету.
Растерянные соседи молча стояли в широком проеме кухни. Горлиха, наконец, очнулась и двинулась к своей комнате. На секунду она притормозила у своей двери, раздумывая, что ей делать. Конечно, хотелось, ох, как хотелось на кухню, где сейчас наверняка разгорается настоящая баталия, но в то же время ее сдерживало, что дома, в комнате, был муж, человек строгий и суровый, не терпящий склок и скандалов, и потерять лицо перед ним ей совершенно не хотелось. Но любопытство и женская сущность взяли верх. Горлиха все же подошла к кухонному проему и тихо встала у кого-то за широкой спиной.
Дама вскинула подбородок и тоном, не терпящим возражения, обратилась к старухе Капустиной:
– Моих позови!
Желчная Капустина смотрела на даму, как удав на кролика. А потом, вдруг мелко и покорно закивав головой, двинулась к черному ходу, к обитой жестью двери, в которую забарабанила кулаками и громко закричала:
– Глашка, Глашка, открой дверь, до тебя гости!
Дама громко вздохнула, скривила губы и недовольно произнесла:
– Господи, при чем тут эта старая дура Глафира? Тупые старухи.
А Глаша вместе с Капустиной уже входила в кухню. Увидев непрошеную гостью, Глаша заголосила в голос, по-деревенски:
– Какие черти тебя принесли, господи, явилась окаянная, ни стыда ни совести! Что, людей мучить пришла?
Глаша голосила бы еще и еще, но гостья резко и грубо ее прервала:
– Пошла прочь, дочь позови, Лариску.
От этой наглости Глаша замолчала на полуслове, негодующе всплеснув руками. Но звать Лару не пришлось – та уже стояла в кухонном проеме. Аннушка увидела, как бледная Лара отчаянно кусает губы.
Соседи обернулись. Дама встала с табуретки и, протянув руки, пошла навстречу дочери. Лара отшатнулась и страшным шепотом закричала:
– Явилась? Кто тебя звал?! Уходи отсюда немедленно, пока отец тебя не увидел! Уходи, ни видеть, ни слышать тебя не хочу!
Лара отступила еще на шаг и прижалась спиной к стенке. Женщина остановилась на полпути и тихо и растерянно произнесла:
– Что ты, Ларочка, что ты. Не надо так волноваться. Я же с добром к тебе пришла, я же твоя мать.
Тут Лара закричала во весь голос:
– С добром? А какое может быть от тебя добро? Мало ты зла нам всем принесла? Убирайся прочь, ненавижу! – кричала Лара, бледная, встревоженная, с безумными глазами и побелевшими губами.
Аннушка не на шутку испугалась и прижалась к дверному косяку. Тут вставила свои пять копеек с трудом молчавшая доселе Горлиха:
– Явилась, матерью еще себя называет, совести хватает! Хотя где ее совесть, кто-нибудь видел? – обратилась она к соседям. Тут все очнулись, пошла волна шума.
Ларисина мать подошла к Горлихе и, глядя ей прямо в глаза, зашипела:
– Не лезь в мои дела, курва старая, за майором своим следи, а то я ему напомню кое о чем, если у него память короткая.
И, не глядя на Лару, расталкивая соседей в узком коридоре, она быстрым шагом направилась к входной двери, позабыв сказать дочери покаянные или просто прощальные слова. Громко хлопнула входная дверь. Все постепенно приходили в себя и стали громко и возбужденно обсуждать произошедшее.
Про Лару никто не вспомнил. Кроме Аннушки. Она обняла подругу за плечи и повела к себе в комнату. Лару трясло как в лихорадке. Аннушка уложила ее на диван, укрыла маминым пуховым платком и села рядом, с краешку.
Лара лежала молча, с сухими глазами и смотрела в потолок.
Аннушка держала ее ледяные руки.
– Может, чаю сделать? – спросила она Лару.
Лара резко села на диване.
– А водка у тебя есть?
Аннушка вскочила и открыла дверцу буфета. Там стояла бутылка кагора, который изредка по рюмочке пила Елизавета Осиповна, и в узком стеклянном графинчике на дне плескалось немного коньяка – брат пил понемногу к обеду, приходя к ним в гости.
– Коньяк! – коротко бросила Лара.
Аннушка плеснула коньяк в чашку и протянула подруге. Лара одним глотком выпила полчашки коньяку и даже не поморщилась. Вытащила из кармана халата пачку сигарет и спички и, не спрашивая разрешения хозяйки, закурила и заговорила быстро-быстро:
– Ты поняла, что она сделала?
Аннушка замотала головой.
– Как, ты что же, ничего не поняла?
Аннушка растерянно посмотрела на нее.
– Господи, ну как ты не поняла! – упрекнула ее Лара. – Теперь всё, понимаешь, всё, конец всему, ну, как же ты не понимаешь? Если до этого всего еще была слабая надежда, что Горлиха со мной смирится, меня примет, то теперь этого не будет никогда. Ты это понимаешь?
Анюта кивнула.
– Такую невестку она не допустит ни за что. Скажет, яблоко от яблони. И будет по-своему права. А Вадим ее никогда не ослушается. Понимаешь, никогда! Он же послушный сын. Против мамаши не пойдет. Господи! Какая же она гадина! Какая гадина! Отцу жизнь сломала, у меня детство было… что говорить. И сейчас, сейчас, когда у нас с Вадимом так! Она все испортила, все перечеркнула. Теперь он не женится на мне никогда. Понимаешь, никогда! Опять эта тварь мне всю жизнь поломала.
Лара горько заплакала.
Аннушка обнимала ее, гладила, искала неловкие слова утешения и, наконец, осознала, прочувствовала весь кошмар и ужас произошедшего. От жалости к Ларе сжималось сердце.
В дверь заглянула Глаша и суровым голосом бросила Ларе:
– Ступай домой, хватит дымить.
Лара отмахнулась:
– Отстань.
Квартира кипела и обсуждала эту историю еще пару дней. Особенно старалась Горлиха. Стоя, подбоченясь, в центре кухни, она поносила нежданную гостью последними словами, а когда однажды туда зашла бледная Лара и вежливо, но твердо попросила эти разговоры прекратить, Горлиха бросила ей вслед те самые слова, которые помянула Лара: яблоко от яблони, что от этой-то ждать, когда от такой матери… Кто-то попытался вяло поспорить, но желающих связываться со вздорной бабой особенно не нашлось.
Аннушка все в подробностях рассказала матери. Та поохала, повздыхала, пожалела Лару – но у нее и от своих забот и переживаний болело сердце. Скандалы в семье сына росли в геометрической прогрессии. Алевтина все больше наглела: ей опять было мало денег, хотелось машины, новой мебели – словом, как всегда, всего было мало и все было не так. Герман днями пропадает в больнице, бьется, как рыба об лед, а этой бабе все мало. Елизавета Осиповна начала прихварывать, да и за дочку сильно переживала (как там одна), но сына было жалко больше. У Аннушки все слава богу, она умница, и суп сварит, и приберется, и от учебников головы не отрывает, а если она, Елизавета Осиповна, обед не сготовит, то сын вечером голодный останется, без горячего, без свежей рубашки на утро и без крахмального белого халата.
