Вячеслав Пьецух - В предчувствии октября
Вдруг что-то очень тяжело, ни на что не похоже стукнулось о землю, Яков Иванович обернулся и увидел мертвое тело Марины Шкуро, распростертое на асфальте так очевидно безжизненно, как умеют лежать только явные мертвецы.
— Женщину убили! — диким голосом завопил он, и на этот-то крик как раз и сбежалась мало-помалу несметная толпа братеевских мужчин, женщин, детей, старушек и стариков.
Сначала народ молчал, окружив бездыханное тело, но стоя, впрочем, в почтительном отдалении, а потом послышались голоса:
— Интересно: она сама выбросилась, или как?
— Чего им выбрасываться-то из окошек, когда они в деньгах роются, как в сору!
— Скорее всего убили девку. Наверное, изнасиловали и выбросили с десятого этажа.
— Почем ты знаешь, что именно с десятого?
— Ну с одиннадцатого! Разницы практически никакой.
— От этого жулья всего приходится ожидать!
— Нет, что вытворяют, падлы! Совсем распоясался капиталистический элемент!
— Они точно дождутся, что лопнет народное терпение! Ведь какую моду взяли: девок выбрасывать с одиннадцатого этажа!
Тут Яков Иванович Чугунков забрался на крышку мусорного контейнера и сказал:
— Это еще что! Вот послушайте, товарищи, как эти кровопийцы отзываются про народ...
«Я тебе всегда говорила, бесценный друг Саша, что марксизм-ленинизм марксизмом-ленинизмом, а наше население нужно держать в узде. Ведь это какая публика? Он всю жизнь лежит на печи и завидует соседу, у которого корова в 32-м году принесла одновременно телочку и бычка. Он десять лет забор починить не в состоянии, а точит зуб на партийное руководство, имея в виду заслуженные привилегии и пайки. Надо, что ли, им какой-нибудь химикат в водку добавлять, чтобы они ни о чем не мечтали и были бы вполне довольны своей судьбой. Ты вспомни, какие были безобразные выступления в шестидесятом году, когда нам пришлось вызывать войска! Я тогда как раз была на седьмом месяце беременности...»
Ну дальше неинтересно, дальше личное, — заключил Чугунков и вопросительно-многозначительно замолчал.
— У-у-у! — пронесся над толпой опасный, будоражущий гул, по звуку совсем не похожий, а по ощущению похожий на приближающуюся грозу. И сразу неопределенная тревога разлилась в воздухе, вступившая в некий чреватый контрапункт с хорошим осенним днем. Действительно: солнце, уже не слепящее, озаряло окрестности как-то нехотя, точно спросонья, холодно синело предоктябрьское небо, березы вдали равнодушно пошевеливали листвой, и, в общем, озадачивало соображение, что природе ни до чего. Народ между тем гудел, все более и более распаляясь из-за частного письма вдовы Новомосковской, которое знаменовало собой прорыв в эпистолярном жанре, но никак не могло послужить ни причиной, ни поводом к тем диковинным событиям, что не заставили себя ждать; а, впрочем, такое у нас случается не впервой [7].
Но до точки кипения было еще далеко. То есть не так-то и далеко; толпа братеевских еще шумела около часа и уже было начала расходиться, когда из-за угла дома «ООО Агростиль» выбежал Вася Самохвалов и закричал:
— Товарищи! Тут еще валяется один труп!
Народ как один человек ринулся за угол дома и через минуту сгрудился над бездыханным телом Деда Мороза, у которого на лице, ровно напротив бородавки, зияла небольшая кровосочащаяся дыра. Это был Шмоткин, накануне переодевшийся в маскарадный костюм Севы Адинокова, после того как они с Марком Штемпелем, пьяненькие, завалились спать.
— Прямо хоть опять записывайся в коммунисты, — сказал Антон Антонович Циммер. — Потому что это уже не страна, а какая-то «малина» для уголовников всех мастей!..
— Определенно мы доживемся до того, — поддержал его Яков Чугунков, что половина народа будет сидеть по тюрьмам, а другая половина будет ее охранять!
Кто-то сказал, указав головой на труп:
— А ведь я, ребята, знаю этого мужика. То есть по фамилии я его не помню, но точно знаю, что он депутат Государственной Думы, которого единогласно избрал народ.
— И я его знаю, — добавил кто-то. — Он, наверное, пил по-черному, потому что я его постоянно видел навеселе.
— Вот я и говорю: настоящий был народный избранник, если он по-черному выпивал!
— А его порешили эти падлы из «Трех нулей»!
Ваня Самохвалов сказал с явной угрозой в голосе:
— А вот это уже называется — перебор!
Опровержение Фейербаха.
В то время, как братеевские мужики еще бунтовали у дома «ООО Агростиль», молодежь зачем-то принялась вываливать отходы из мусорных контейнеров на мостовую. Яков Чугунков орал на всю округу:
— Мне, может быть, плевать на Государственную Думу, но зачем нас держать за рабочий скот?!
Философ Петушков сидел в своем кабинете, как-то скрючившись, и писал:
«Даже так: поскольку бог, по Фейербаху, есть отраженная сущность человека в ее стремлении к совершенству и поскольку в этом случае религия представляет собой разлад человека с его собственной сущностью, то есть прямое сумасшествие, постольку снять это гнетущее противоречие значит прийти к простому и ясному заключению — бог создал человека как потенциально совершенное существо.
В частности, иначе невозможно решить вопрос о происхождении понятия о добре и зле. Материализм утверждает, что это понятие представляет собой результат сложного и необъятно продолжительного социально-экономического развития человека, однако же историческая наука показывает, что понятие о всеблагом боге как источнике и зиждителе добра появилось еще у дикого и агрессивного кроманьонца, который не мог иметь представления о том, что ему не свойственно, — о добре, кроме как от непосредственного источника и зиждителя добра. В свою очередь, неандерталец знал сложную, ритуализированную культуру погребения, которой не из чего было вырасти, кроме как из инстинкта бессмертия, заключенного в каждом человеке независимо от того, религиозен он или нет. Наконец, обратимся к обыкновенному пауку. Это насекомое ткет свою паутину пропитания ради вряд ли потому, что он существует десять миллионов лет и в силу разных посторонних причин в нем развился навык ткачества, и не потому, что он мало-помалу пришел к идее этого орудия лова, и вообще невозможно себе представить естественную причину, побудившую паука выделять клейкое волокно, а потому, что инстинкт ткачества был заложен в нем изначально в качестве основы его существа, как в человеке заложен инстинкт бессмертия и понятие о добре.
Разумеется, тут опять на первый план выступает вопрос отношения, ибо и сам инстинкт можно трактовать и как внушение господне, и как феномен природы, однако же и того нельзя сбрасывать со счетов, что отношение духовно ориентированного человека есть вера, адекватная знанию, инструмент превращения субъективного в объективное, и если я безусловно верю в бессмертие, то я бессмертен чуть ли не действительно, чуть ли не объективно...»
— Виктор! По-маленькому! — донеслось из соседней комнаты.
Петушков крякнул и поднялся из-за стола.
Он побывал в комнате матери, вынес ее горшок в туалет, немного постоял у кухонного окна, потрепал за ухом Наполеона, передразнивая его ласковое урчание, и вернулся к письменному столу.
«Вообще вопрос отношения, — через минуту писал он, — до такой степени доминирует над мыслью, что делает ее бессмысленно-бессильной, напоминающей динамомашину, которая работает вхолостую, поскольку нет ни одной проблемы, которую [8] можно было бы решить положительно, однозначно, включая кардинальный вопрос: что такое христианин? Ортодокс ответит, что быть христианином прежде всего значит чаять Воскресения из мертвых по примеру Иисуса Христа, хотя в этом случае не наблюдается никакой разницы между христианином, мусульманином и буддистом. Протестант скажет, что бог есть любовь, с чем согласятся также женщина и индус. Для толстовца суть христианства заключается в непротивлении злу насилием. Атеист скажет, что христианин — это такой темный человек, который на практике придерживается десяти заповедей, а их как раз исповедует иудей. Наконец, логично будет предположить, что быть христианином значит прежде всего довольствоваться тем, что есть...»
Вошла жена, села в кресло напротив, положила ногу на ногу и сказала, сделав мыслящее лицо:
— Я хочу с тобой посовещаться насчет грибов.
— Каких еще грибов?! — проговорил, наморщившись, Петушков.
— Я сегодня утром купила на базаре десять кило грибов. Теперь нужно решать, что с ними делать: то ли засушить, то ли заморозить, то ли замариновать.
Петушков сосредоточенно молчал, изо всех сил стараясь удержать в голове фразу «Иначе ад».
— Если мариновать, то нужен девятипроцентный уксус, сахар, гвоздика, лавровый лист...
