Владимир Торчилин - Нэцке из Сан-Франциско
Он посмотрел на часы.
— А чего мы тут-то стоим? То же самое можно по дороге говорить. Ну, так пошли со мной?
— Пошли, — согласно кивнула она.
— А как вы все это сюда в Америку привезли? Вы ведь уже довольно давно уехали. Разве все это вывозить можно было? — спрашивала она, пока они шли на выход из Дома Конгрессов.
— Да по-разному — что-то можно было с собой брать, еще на что-то надо было сначала разрешение получать, а некоторые вещи к вывозу вообще запрещены.
— Ну и как же?
— Да я сначала только несколько книг и мелочей разных с собой взял. Думал, что на остальном навсегда крест поставил, хотя и продавать тогда ничего не продавал — разложил по родне. Это потом уж так повернулось, что и Союза не стало, и с таких, как я, клеймо сняли, и приезжать разрешили, и законы все поменялись, так что я несколько раз на разные конференции в Москву приезжал и довольно много своего барахла с собой забрал — что-то так пропустили, кое на что разрешение оформил... Ну, а кое-что из самого крупного так и пришлось в Москве продать — все равно вывезти бы не дали. Да я к тому времени уже и в Америке хорошо акклиматизировался и снова стал что-то покупать, тем более что уж чего-чего, а аукционов и антикваров в Штатах — куда там тогдашней Москве. Так что теперь у меня смесь из того, что когда-то в Союзе покупал, и того, что тут насобирал. Полный набор. И опять всякой твари по паре. Даже какие-то новые вещи для себя открыл.
Они уже пересекли Маркет-стрит и понемногу приближались к кварталу антикваров.
— Ну, антиквариатом я тебя еще утомлю, так что давай ненадолго пластинку сменим. Ты мне немного о себе расскажи — с чего ты вдруг в Америку собралась? Одна тут или с семьей? Как в Колумбийском оказалась? Чем увлекаешься? И вообще...
Сказав это, он вдруг почувствовал, что на самом деле его интересует только ее семейное положение, а все остальное он перечислил только чтобы так явно не высказывать своего к ней, если так можно выразиться, личного интереса.
Она этого, похоже, не заметила и начала послушно отвечать, как и положено студентке отвечать профессору, скажем, на экзамене:
— Ну, с чего собралась... Сами знаете, что у нас с наукой происходило. Денег нет, какие-то гранты придумали, так они и маленькие, и давали их только своим. Саша сказал нам, что вообще из науки уходит. Ему как раз тогда хорошее место в какой-то новой совместной с американцами фирме предложили. А мне хотелось и дальше наукой заниматься. Так что поневоле задумалась об отъезде. Тем более что и кое-какие знакомства у меня с конференций уже были, да и Саша обещал дать рекомендацию и поспособствовать, хотя потом и не понадобилось, — сама списалась на постдока с Йелем. Чего лучше-то? Да и по жизни так сложилось. Я с мужем тогда только-только развелась. Как у нас в России теперь говорят, черновичок неудачным оказался.
— А при чем тут черновичок?
— Да это так первого мужа называют! — засмеялась она.
— Да, ничего не скажешь, родной язык продолжает развиваться. А второй муж, или — как там, беловичок, — у тебя есть?
Он должен был признаться себе, что ее ответ на этот вопрос его очень даже интересует.
— Нет, со вторым как-то пока не очень. Свои из Союза мне еще там надоели, а американцы очень есть симпатичные, но уж какие-то мы слишком разные. Надо еще адаптироваться. Да ничего — какие наши годы... А чтобы второго беловичком называли, я не слышала. Хотя с тех пор, как меня там нет, еще разных слов могли понавыдумывать.
— Ладно, оставим мужа в покое, — он почувствовал несомненное облегчение. — И что же ты дальше делала?
— Да как все. Пока постдоком была — по рабочей визе здесь жила, а когда подала документы на ассистента в Колумбийский, им так мои достижения понравились — а я успела за два года четыре статьи первым автором в хороших журналах опубликовать, да и женщина все-таки, а у них на тот момент явный недобор по этой части был, — что они мне сами помогли грин-карту получить. Вот так теперь и работаю. Удовольствия — море! А насчет увлечений — времени не хватает. Если там музыка, театр или даже кино, так это только если компания есть...
Он почувствовал неожиданный укол ревности — что там у нее за компания? Те самые американцы, за которых она пока замуж не вышла? В бойфрендах держит?
— ... но вот на горных лыжах — хоть что, а раз в год или в Юту или в Колорадо на неделю обязательно езжу, а там по восемь часов в день на горе... — И, как бы отвечая на его страхи, добавила: — И никто мне там не нужен. Одна живу, одна катаюсь, и зарядка на год вперед.
Они шли по городу, и солнце, которого было даже не видно между высокими домами, периодически ослепляло их своим отражением в стекле где-то на уровне пятнадцатых этажей.
— Вот, — с неожиданной печалью сказал он, в очередной раз сощурившись от неожиданного светового удара, — последствия урбанизации. Даже самое главное для нашей жизни на Земле — Солнце — и то мы в городе видим не как оно есть, а только как отражение. Ни тепла, ни ультрафиолета. Только глаза слепит...
Она положила руку ему на локоть, отчего по его спине прокатилась теплая волна, и неожиданно понимающим и умудренным тоном сказала:
— Не переживайте. Еще много мест есть, где Солнце можно живьем посмотреть. Здесь свои прелести — вот хоть ваши антиквары, а устанете в своем Бостоне, так в ту же Юту поезжайте. Уж чего-чего, а солнца в горах... Придется темные очки надевать. Опять будете жаловаться, что не живьем его видите?
Он локтем прижал ее руку к себе.
— Спасибо тебе. Это я не то чтобы ною, а так... наблюдательность показываю.
— Я так и поняла, — сказала она, не отнимая руки.
Они вышли на нужную улицу и, поглядывая на номера домов — ого, еще кварталов десять отшагать надо! — пошли к его антикварному. Довольно скоро он пожалел, что предложил пешую прогулку, а не взял такси. Улица довольно круто шла вверх, ему и так было бы нелегко сохранять нормальное дыхание — если, конечно, не ползти как полному старику по шагу в минуту, — а при непрерывном разговоре тем более. А не говорить было никак нельзя — по крайней мере, именно так он полагал. Возникнет в разговоре слишком долгая пауза — и начнет она думать о чем-то своем, а в этом своем и о том, с чего это, собственно, ввязалась она в эту странную и явно не научную прогулку с совершенно не подходящим ей по возрасту типом. Подумает так подумает, да и придет к очевидному выводу, что ввязалась совершенно зря, а там уж рукой подать и до мило вспомненной необходимости быть в гостинице или, наоборот, на конгрессе прямо через полчаса в связи с каким-то важным свиданием (дескать, и так счастлив должен быть, старый козел, что из-за тебя свидание это почти забыла — не опаздывать же теперь, раз уж вспомнила). Так что приходилось непрерывно что-то говорить, стараясь при этом так строить фразу, чтобы на каждой запятой можно было вздохнуть, не дав ей заметить его прерывистого дыхания, а для надежности еще и приостанавливаясь у некоторых витрин и показывая ей что-нибудь якобы интересное — хорошо хоть, что теперь антикварные магазинчики попадались достаточно часто и в каждой витрине можно было углядеть какой-то предмет, достойный их высокого внимания, так что даже еще получалась ненавязчивая демонстрация его эрудиции. А если бы, скажем, сплошные магазины женского белья или кухонных принадлежностей? Вот было бы наказание для его дыхалки... Но она вроде бы ничего не замечала, с интересом слушала его комментарии по поводу то выставленных в витрине старинных карт, то русских икон, то китайской бронзы, задавала вопросы и даже иногда обращала его внимание на что-нибудь необычное типа тибетских свитков и спрашивала, что это такое и что он может ей про эти необычные вещи рассказать. Так они шли уже минут двадцать, и то ли он постепенно втягивался в эту ходьбу вверх-вниз, то ли темы для своих мини-лекций выбирал правильные, то ли просто раззадорился его организм под действием ее приятного общества и несомненного интереса к тому, что он говорил, но и дыхание постепенно пришло в норму, и голос окреп, и плечи развернулись, и мысли о том, что она не прочь бы от его компании избавиться, куда-то исчезли. А тут как раз и дошли до лавочки, где ждал его обещанный местным торговцем товар.
Прежде чем войти в магазин, он остановился, повернулся к ней и сказал, что ему не хотелось бы, чтобы она скучала, пока он будет внутри возиться со своими игрушками, и поэтому он прямо сейчас выдаст ей трехминутную информацию о том, что такое эти самые нэцке, за которыми он пришел, и с чем их едят. И, глядя в ее внимательные ореховые глаза, он с тем блеском и занимательностью, которые всегда появлялись у него, когда он говорил о предметах, ему интересных, рассказал ей и о старинных и странных японских правилах, запрещавших карманы на одежде простолюдинов, и о том, как начали эти самые простолюдины носить всякие свои японские мелочи вроде табакерок и чернильниц заткнутыми за пояс, и как пришли к идее использования шнурка и противовеса, чтобы можно было перебросить этот шнурок через пояс и не бояться, что носимая вещица выскользнет, поскольку противовес ей этого не позволит, и как удивительная способность японцев наделять красотой даже самые незначительные обиходные вещи привела к тому, что эти самые противовесы, первоначально представлявшие собой простые кусочки кости, дерева или камня с двумя дырочками для продевания шнурка, начали превращаться в резные фигурки, отображавшие всю тогдашнюю японскую жизнь — от растений и животных до мифологических существ и многофигурных картинок повседневного быта. То есть в нэцке.
