Александр Попов - В дороге
– Что вы, товарищ капитан.
– Не к лицу мне такие речи, а вот надо же – докатился…
– Я вас понимаю…
– Ничего ты не понимаешь – еще молод и не хватанул в жизни с мое.
Два потока, живой и мертвый, уже слились и сияли высоко и широко в небе.
– Вот так, понимаешь ли, и человеку – свободно слиться и купаться в небесном раю, – сказал капитан. Помолчал. Громко кашлянул и встал: – Эх, ребячьи мыслишки.
Виктор сварил оленьего мяса, заварил чаю; молча поели. Потом маленький караван неспешно потянулся по густой, косматой траве к узкой каменистой тропе.
Вскоре подъехали к ветхому, щелистому шалашу, из которого высунулся сонный Михаил. Он замер, побледнел, отпрянул внутрь, ощупью поискал что-то на стенке. Грустно покачал головой и полностью выбрался наружу. Присел на корточки и низко склонил лицо, чуть не задевая коленей.
– Что, склонил голову для плахи? – спросил ротный, спрыгивая с оленя и приближаясь к солдату.
– Здравствуйте, товарищ капитан, – произнес Михаил тихо и хрипло.
– Здорово, здорово, – вздохнул командир и присел возле Михаила. Он исхудал, но были свежи и румяны его щеки.
Виктор к ним не подходил, притворился, будто очень захлопотался возле оленей.
Капитану подумалось о том, что шел он за Саловым одним человеком, а пришел, кажется, другим. Ему не хотелось забирать этого парня.
– Надо, однако, исполнять службу, – сказал он и сжал губы.
– Что? – спросил Михаил.
– Так… ничего… сам с собой говорю.
В волнении закурил, предложил Михаилу. Он робко вытянул из пачки папиросу, сунул патроном в рот; руки у парня подрагивали.
– Что, Михаил, боишься? – спросил капитан, поднося к его папиросе зажженную спичку.
– Да, товарищ капитан.
– Чего же испугался?
– Мысли одной. Вы подъезжали сюда, а она как скребнет меня по мозгам.
– Что же за мысль такая, как зверь, – скребет? – усмехнулся капитан, всматриваясь в узкие глаза Михаила.
– Страшная, товарищ капитан.
Они встретились взглядами.
Капитан не выдерживает, его взгляд слабеет и сламывается, как соломинка. Теперь ему понятно, что Михаил чрезвычайно сильный духом человек.
– Страшная? – переспросил он.
– Да, товарищ капитан. – Михаил помолчал и тихо добавил: – Убить я вас хотел. Вон из той двустволки. Ехали вы сюда, а я рукой к ней тянулся. Вот и колотит меня.
– Что же не стрельнул?
– А как потом жить, товарищ капитан?
– Н-да, браток, на что только люди не идут, лишь бы быть свободными.
Неожиданно капитан подумал: а не отпустить ли Михаила? Но резко поднялся и твердо сказал:
– Едем назад. Скорее!
Никто ему не возразил; стали спешно собираться в путь.
*****
Через несколько дней капитан Пономарев и Михаил Салов улетали из Говоруши. Провожали их Виктор, Людмила и трое ее сыновей. На взлетно-посадочном поле стоял вертолет. Было холодно, волгло: настойчиво надвигалась осень. Говоруша, взбухшая и посеревшая от обвальных горных дождей, гулко и тихо ворчала, уже ничего не рассказывала людям, не прощалась, порой угрожающе пенилась и плескалась у берегов, слизывая глинистые обвалы, увлекая вглубь ветви упавших в воду берез и кустарников. Желтоватая сыпь упала заморозковой ночью на сопки – тлен тронул листву, лиственничную хвою. Поблекли травы, ниже пригнулись к земле. Туман, прилегший на седловины сопок и холмов, мешковато, как уснувший старик в шубе, сползал в говорушинскую долину. Мелкий дождь сеялся в прозрачном, свежем, холодном воздухе. Капитан Пономарев, Михаил и провожающие стояли на поле возле аэропортовской избушки и сдержанно прощались. Всем было грустно и неловко. Людмила и Виктор переминались с ноги на ногу, беспричинно покашливали; мальчики сердито отталкивали от себя лайку, которая пыталась с ними играть.
– Что ж, прощайте, – наконец, сказал капитан Пономарев и неуверенно, в полпротяга подал руку Виктору, сомневаясь – пожмет ли?
Виктор жмет неожиданно крепко, и капитан ему подмигивает, не улыбаясь. Молча, не посмотрев в глаза, поклонился Людмиле, которая в ответ слегка покачнула повязанной шалью головой; потрепал за неподатливые плечи детей и ушел к вертолету.
Летчик крикнул всем, что можно взлетать. Капитан устало повалился в сиденье, осознавая одно желание – скорее улететь бы от этой затянувшейся муки, от этой странной, непонятной вины.
Белолицый, крепкий летчик строго крикнул:
– Время – деньги!
Капитан Пономарев не мог смотреть, как прощались под дождем с Михаилом. В его памяти снова всплыла бревенчатая таежная дорога, которую бросили люди и которую заполонили кустарники и валежники.
Наконец, вертолет взлетел. Михаил сидел напротив капитана с закрытыми глазами; его скуловатое азиатское лицо было сурово-неподвижным.
– Жизнь, парень, не кончается, – сказал капитан, отворачиваясь к иллюминатору. – Ты хорошую выбрал в жизни дорогу, но… терпи, терпи, терпи, браток.
Михаил не открыл глаза, и капитан Пономарев не понял, услышал ли беглец обращенные к нему слова.
