Григорий Полянкер - Друзья детства
Толстяк поспешил на свое место, торопливо стал что-то готовить, вынимать тарелки, вилки, а мой дружок, как победитель, важно вернулся на свое место, кивнул мне на ходу, мол, все в порядке.
Ой даже забросил ногу за ногу, как заправский ресторанный завсегдатай.
И я грешным делом подумал: вот что делают деньги!
Минут через десять подошел к нашему столику длинный дяденька в черном костюме с красным галстуком и принес большой поднос с тарелками и тарелочками, вилками, ложками и стал накрывать на стол. В нос ударили вкусные запахи, которых мы в жизни не ощущали и которые даже во сне нам не снились.
Хоть мы сидели босые, в изодранных штанишках и стареньких залатанных рубашках, дяденька смотрел на нас с удивлением.
Он вежливо пододвинул ближе к нам тарелочки с колбасой и белой булкой, чего мы уже давненько не видели. Зеленый борщ и котлеты, гречневая каша и капуста показались нам изумительного вкуса и аромата.
Мне не терпелось. Слюнки текли по губам. Я тут же накинулся бы на тарелки и опорожнил бы мгновенно все, что стояло передо мной.
Но дяденька в черном костюме стоял над Кивой с угодливой усмешкой, глядел на него и спрашивал:
– Что еще вам подать?
Кива еще что-то велел принести, а сам проглотил немного борщу и чуть не подпрыгнул на стуле. Слезы потекли с глаз. Оказывается, ошпарил язык и поэтому скривился. Но, делая вид, что ошпарился не сильно, улыбнулся и сказал:
– Ты гляди, огненный борщ…
И стал дуть на тарелку.
– Может, дорогие гости, вам угодно стопочку водочки, винца, квас? – угодливо спросил дядя.
– Давайте все! – давись куском булки, промямлил Кива.
Я уставился на дружка с испугом. Что он, спятил? Только не хватает, чтобы мы напились и опьянели. Я и так сижу как на иголках, опасаясь, что кто-то зайдет сюда и нас узнает.
Я смотрел на Киву зверем: что ж ты вытворяешь? Водка, вино? Кроме того, что таким желторотым нельзя этого и в рот брать, так это ведь должно стоить черт знает сколько денег, целое состояние! Если мы даже продадим с себя рубашки, штаны – и то не сможем расплатиться за это добро. Нет, не иначе, как Кива с ума сошел. Я только похлебаю борщу и немедленно убегу. Кончится это скандалом, если не хуже…
А тот кушает аппетитно и улыбается – мол, ешь и пей, а за все остальное пусть у тебя голова не болит. Можешь положиться на меня!
В голове возникла тысяча картин. Я уже вижу, как меня тащат в милицию, садят в тюрьму, так как наелись, напились в ресторане, а платить нечем. Или как мы убегаем от этого длинноногого официанта, от тучного, как бочка, хозяина или черт еще знает, кто он, а они гонятся за нами, пытаясь нас поймать, избить, посадить в кутузку…
Нет, не следовало мне снова связываться с Кивой. Он какой-то сумасбродный малый, ему ничего не стоит поставить тебя в безвыходное положение, втянуть в грязную Историю…
Я ем вкусные блюда, но не получаю от этого никакого удовольствия, кусок становится поперек горла.
Прошло еще несколько минут – и длинный дядя в черном костюме с красным галстуком снова спешит к нам, виртуозно лавируя между столиками, и тащит на подносе какие-то бутылки, стаканы.
Человека словно подменили. Он уже не смотрит на нас тяжелыми мутными глазами, как тогда, когда только увидел. На его лице блуждает угодливая улыбочка.
Он ловко налил нам в стаканы вина, а сам отошел в сторону – мол, теперь уж сами наливайте и пейте, сколько вашей душе угодно.
Мой дружок взял в руку стакан, кивнул мне:
– Черт с ним! Один раз живем на свете, давай выпьем!
– С ума ты сошел!.. – испуганно уставился я на Киву. – · Если б ты меня убил, я бы не взял эту отраву в рот, к тому же не знаешь моего бати? Он меня задушит, убьет…
– Глупыш, пока отец твой успеет узнать, мы обо всем забудем. К тому же твой отец за это не платит. Плачу я! Так гуляй, дорогой! Будем здоровы!
И я ужаснулся, видя, как мой дружок пьет, захлебываясь, вино.
Но странное дело. Я следил за товарищем, и меня разбирала какая-то досада. А собственно, почему бы и мне не попробовать выпить? В эту минуту я позабыл обо всем на свете, даже о родном отце и, увидев, как Кива осушил стакан до конца, последовал его примеру, хотя сильно закашлялся и из глаз посыпались искры.
Я принялся за еду. Ел быстро, как бы боясь, что кто-то ко мне подойдет, выхватит у меня из-под рук тарелку и я не успею отведать все эти прелести.
Я почувствовал отчаянную теплынь во всем теле. Голова начинала кружиться.
Кива немного пришел в себя и тут же снова наполнил наши стаканы.
А длинный дяденька стоял в сторонке и, хитро улыбаясь, поглядывал на нас, наблюдая, как мы аппетитно очищаем содержимое тарелок, потягиваем вино из стаканов. А может быть, он следил за нами, чтобы, упаси бог, не убежали и не расплатились?… Кто его знает!
Я себе не представлял, где Кива возьмет столько денег, чтобы расплатиться за все это пиршество. Но тут же на все махнул рукой, погуляем, наедимся впервые, может быть, в жизни досыта, а там пусть нас отправят хоть на каторгу.
Кива Мучник снова кивнул дяденьке в черном костюме, что-то сказал ему, и тот мгновенно принес две рюмочки водки.
От одного запаха я чуть не упал.
– Что ты, опомнись, дурачок! – воскликнул я несвоим голосом. – Мы с тобой пропадем. Я, кажется, уже хорошо опьянел. С ума ты сошел? И кроме того, откуда мы денег возьмем, чтобы расплатиться за все это?
– Не твоего ума дело! Сам плачу. Проглоти язык. Я плачу! Я угощаю. Понял? Сказал, что тебя угощу, так жри!
Мой приятель хлебнул из рюмки и так захлебнулся, что я думал, ему пришел конец. Когда он отдышался и немного пришел в себя, то набросился на меня со страшными ругательствами:
– Это все из-за тебя, Борис! Болтаешь много и много думаешь. Пусть лошади думают! Y них большие головы. Артисты должны научиться пить. Лучшие артисты умели пить.
Этот довод был настолько убедителен, что мы таки напрягли всю свою волю и выпили. Мы пили водку, как пьют отраву. И так при этом кривились, что с соседских столиков на нас обратили внимание.
С большим трудом справились с водкой, и Кива Мучник важно подозвал дядю и потребовал несколько пачек папирос «Сальве».
Он схватил его за штанину и попросил принести к тому же компот из рябой фасоли.
– Папиросы я тебе принесу, – кивнул небрежно официант, – а компот из рябой фасоли будешь требовать у своей бабушки. Тут ресторан, а не кухня для нищих.
Кива Мучник вынул папиросу и задымил, сильно при этом закашлявшись.
– Чего ты, дурачок? Кури, угощаю…
Я со страхом посмотрел на приятеля, на папиросы и пожал плечами. Да, только закурить мне не хватает. Во-первых, сегодня суббота. Кто же курит в субботу? Это большой грех. Отец увидит – убьет на месте. Я вспомнил, что в прошлом году, стоя возле иллюзиона «Корсо» в ожидании возможности проскочить туда без билета, я поднял на тротуаре окурок и закурил. Должно же было так случиться, что неожиданно появился отец; увидя, как я курю, он отвел меня в сторонку, снял с себя солдатский ремень с железной пряжкой, что привез с войны, и так мне всыпал, что я поклялся, сколько жить буду, не брать в рот этой гадости. А Кива меня теперь принуждает закурить. К тому же он мне за пазуху сунул две пачки папирос и сказал:
– Пусть лежат впрок. После еще закурим.
Кива сидел и курил, и я тоже. Неудобно ведь. Он старше меня и может за ослушание влепить затрещину. Боже, что я делаю? Совершаю один грех за другим. Пообещал отцу больше не курить и вот курю. Да еще и не в обычный день, а в субботу. За это, говорят, господь бог страшно карает. А я еще не искупил предыдущего своего греха, совершенного в прошлом году летом в такое же самое время.
Хотите, может быть, знать, что это был за грех, так послушайте.
В прошлом году наш отряд самообороны отправился в Жашков на борьбу с кулацкой бандой, которая орудовала там в окрестностях. Узнав, что наши ребята покинули городок, ворвалась сюда банда Стецюры – был у нас такой «деятель». Бродил с каким-то цирком и прославился французской борьбой на манеже. Но теперь решил создать в нашей округе самостоятельную республику, а покамест нападал со своей бандой на беззащитные местечка, грабил, убивал и пока что пренебрег своей благородной цирковой профессией.
Собрались на совет наши бендюжники, грузчики, мастеровые и вынесли единодушное решение: вступить в бой. Достали несколько винтовок, остальные вооружились оглоблями, ломами, топорами. Банду прогнали.
Три дня мы не ходили в хедер, который временно помещался в коммерческой синагоге, ибо нашу школу бандиты сожгли дотла.
На четвертый день мамы нас все же выдворили, отправили на учебу. Довольно, значит, ребятки, бить баклуши. Пора и за книжки браться. И к тому же хватит матерям надоедать – просить кушать.
Иду не торопясь в хедер, а по дороге заглядываю в сожженный дом заезжего двора и в канаве вижу – о, какое счастье! – карабин!
Осмотрел я его со всех сторон, осторожно поднял, вытер полой папиного пиджака грязь, затем сунул карабин под полу и шагаю радостный и счастливый в хедер.
