Петер Вебер - Вокзальная проза
Вечером — часы общения за красным вином. Все мы суть подвижные мягкие части, пластичная масса, мы учимся обращаться друг к другу на «вы», соблюдаем дистанцию, обмениваемся любезностями, отрабатываем переменчивую игру между притяжением, благосклонностью и соблюдением дистанции, что, в свою очередь, задает такт и меру. Вообще говоря, мы разучиваем старые танцы, с разными партнерами. Искусство сближения передается через учение о лести, причем главная роль в этом занятии отводится благовониям. Вокзальный придворный должен кланяться благоухая. Позорно, если приглашением на танец не создается пара, ведь в отношениях между всеми существует негласная обязанность связи и размножения. Ухажер готовится загодя: согревает постель, прибирается в комнате, стирает белье, а приглашенную даму встречает на пороге всяческими знаками внимания. Для таких случаев рекомендуется приготовить свежую рыбу, живой подать ее на стол, учесть все связанные с этим неожиданности, помнить о них. Свежая рыба — всегда желанное блюдо, порой за нее платят втридорога, проектируются специальные бассейны и аквариумы, ибо лишь свежайшие рыбы плывут от чресел к чреслам. Когда рыбьи косяки отправляются в путь, все приобретает самостоятельное значение; возбуждение можно сносить очень долго и даже претерпеть до конца. Кто мало говорит и не способен вызывать восхищение, тому рыбий косяк не привлечь, а кто говорит слишком много, быстро его отпугивает и, спугнув болтовней, пытается подцепить на удочку своего визави, потчуя его следующей историей. Как-то раз над южно-английским морем была замечена странная туча, затмившая все небо. Это оказалась стая черных птиц, каких до сих пор никогда не видывали у здешних берегов. Потом несметная стая внезапно опустилась на полуразрушенный пирс, накрыла его словно блестящим черным пернатым покровом. Птицы расположились сплошным ковром, зачернили всю зелень крыши, будто бирюзовый водяной храм с люкарками и двускатной кровлей был изначально задуман как посадочная площадка для редкостных птиц. В сумерки любопытствующие могли наблюдать необыкновенное зрелище. Стая разом взлетела, повторяя своими очертаниями форму крыши со всем ее декором, несколько секунд этот удивительный строй сохранялся, а потом начал таять, растекаться, птицы с криком устремились в разные стороны, и небо вновь потемнело. Всех очевидцев охватило желание осмыслить произошедшее, поговорить с рядом стоящими, приукрасить увиденное, волнение росло все время, пока птицы мельтешили в воздухе. Снова и снова отдельные особи пикировали прямо на зрителей, тонкими клювами склевывали влагу из уголков глаз, которую, словно целуя, переносили в уголки пересохших ртов. Своим полетом они соединили стоящих далеко друг от друга, как бы протягивали между ними связующие нити, разжимали склеенные губы, не говоря уже о том, что парочки, пребывающие в затруднении, снова находили правильный тон, будто стая умудрилась отыскать клей, скрепляющий привязанности. В последующие недели птиц этих видели над различными приморскими городами острова, а позднее — в Германии, Бельгии и Голландии. Большинство возникших таким образом привязанностей привело к более глубоким отношениям, одни оказались непродолжительными, другие же, как известно, длятся по сию пору.
Город-улей
Однажды утром во мне зазвучали желтые колокола, сущий трезвон, целое стадо с колокольцами решило погулять в моем желудке; припустив вослед за стадом, я оказался у выхода из сонного тракта, в так называемом вестибюле. Здесь работает множество девушек, и они знают мое имя, которое я, к слову сказать, забыл. Вручают мне два пластиковых мешка с моим скудным добром. Дожидаясь у стойки, я наблюдаю за прочими новоявленными вокзальными придворными в вестибюле, а заодно и за старослужащими сотрудниками справочного отдела, они сидят в кожаных креслах, а шляпы у них лежат на столах вверх дном. В шляпах — остывшая похлебка фактов. Лысоватые затылки под мощными люстрами, старики бормочут — обмениваются информацией. Струнный ансамбль наигрывает танцевальную мелодию неизвестно для кого.
Носильщик, не спрашивая, взваливает мои пластиковые мешки на тележку и лихо толкает ее перед собой, благодаря чему они становятся ценным грузом. Эти самые тележки мало-помалу заменили носильщиков. Но тем усерднее носильщики работают на заднем плане. «Внутренняя служба», — по выражению моего спутника. Раньше его деятельность протекала возле путей, он встречал поезда международных линий, видел всех известных персон, актрис, певцов, государственных деятелей, порой они ездили целым караваном. Фантастическими горами багажа носильщики прокладывали мировым знаменитостям дорогу сквозь ожидающие толпы и неизбежную бурю вспышек — точь-в-точь проводники в горах, бросающие вызов стихиям. Закаленные носильщики отвлекали на себя часть назойливого внимания, и так завязывались дружеские узы между ними и робкими знаменитостями, коих они препровождали до самого гостиничного номера, причем не одна актриса с ходу выходила замуж за своего носильщика и не один государственный муж возвышал носильщика до личного своего советника.
Мы снова едем наверх, снова спускаемся по широкой лестнице, шагаем то по красным дорожкам, то по деревянному полу. Множество постоялых дворов, первоначально располагавшихся вокруг базарной площади, за долгие столетия слились в гранд-отель, корпуса примыкают один к другому, расфуфыренные швейцары стоят, словно адмиралы, у всех порталов и задних входов. Снова и снова пустые залы и салоны, маленькие, прелестно озелененные внутренние дворики с фонтанчиками Носильщик препровождает меня в более новую часть отеля, доводит до самой двери и вручает мне пластиковую карточку.
Укрылся я под внушительными зонтиками.
Живу теперь в однокомнатной квартире, отчасти меблированной, приборов и посуды крайне мало, есть телефон и кухонька с балконом, а еще и каморка с ванной. Здание в целом называется город-улей. Через вентиляцию я чую запахи своих соседей. Вполне вероятно, что мои соседи одновременно и мои коллеги, по каковой причине мы после работы сознательно держим дистанцию. Я и без того всегда знаю, что сегодня готовят на соседних кухнях, и попутно силюсь угадать, кто же там стряпает — мужчина или женщина. Большинство пользуются полуфабрикатами, ставят на огонь уже заполненные кастрюли, суют в духовку противни со всякой всячиной. В вытяжной трубе смешиваются разные печали, которые развеиваются, только когда какая-нибудь новая соседка, распространяя обаяние, жарит на свежих жирах, мелко рубит свежую зелень, чем пробуждает аппетит и фантазию и напоминает нам о нашем истинном предназначении: мы должны укреплять связи, создавать клейкое вещество. Вокруг новой поварихи быстро образуется толпа поклонников, ей шлют сладостные сигналы, порой вполне можно унюхать ароматы запретных соблазнов, а в вытяжном колпаке углядеть серую лохматую нить от какой-нибудь курительной палочки или иных источников аромата, да и мало ли что только не щекочет нам нос.
Пышным цветом расцветает рыночная торговля, полностью ориентированная на одиноких мужчин, — все салаты уже нарезаны, мясо замариновано, наряду с продуктами питания там есть и галстуки, и ботинки, и сорочки; гладильщицы и прачки ловят ухом скромные звуки, на входе их восхваляют за одно лишь появление. Одинокие мужчины пребывают в убеждении, что этот рынок есть рынок свадебный, и, прохаживаясь вдоль полок с товарами, бормочут слова приветствия, прикидываются занятыми или бедными и несчастными. Продавщицы, по требованию начальства, накладывают сладкий макияж, красят губы кармином дежурной готовности. Предпосылка для процветания такого рынка — тяга к единению всех служащих, большей частью выходцев из бедных стран; рынок — первое, что они видят по приезде, а живут они большей частью в задних комнатах и мечтают благодаря удачному браку убраться отсюда подальше. Одинокие холостяки пребывают в убеждении, что женщины могли бы последовать за ними в их жилище, и действительно, коль скоро они усердно делают покупки, их ведут за занавес и подвергают особым процедурам — массажу ступней, растиранию затылка, по причине чего многие из этих увальней ежедневно приобретают новые галстуки, каковые им тотчас повязывают на шею. Возле кассы разложены брошюрки с заголовками типа «Пчела» или «Пестрая чашечка», изображающие счастливых холостяков с дамами. Они просто купаются в меду.
В нижних этажах возникают лавочки и лавчонки, открытые круглосуточно, в основном они торгуют снедью, батарейками, газетами, маслом и Библиями. Чаше всего это киоск, ларек, иногда палатка с подсобным помещением. Для этих лавочек придумали специальные лампы, которые призваны поддерживать бодрый дух в покупателях, а равно и в продавцах. Мужчина, продающий шторы, так в своих шторах и живет, а рядом торгуют постельным бельем, супруги соединяются прямо тут под перинами, одеяла горбатятся, стимулируя бизнес. Многие из подземных торговых улиц располагаются в стенах старинных сводчатых коридоров, но есть и не старинные, прорытые недавно, да такие высокие, что в них можно спокойно расставить фонари, мало того, здесь и транспорт ходит, что опять-таки оживляет торговлю. Ветры, раздувающие палатки, — это воздух, втянутый из упомянутых туннелей, которые сейчас роют во все стороны. В зависимости от направления ветра и от места они пахнут по-разному, то, к примеру, чесноком, поджаренным на оливковом масле, то карри; иные ветры дышат немыслимым жаром арабского кофе. Большинство новых поездов движутся по приборам, но пассажиров множество, они едут, спят, мы различаем человеческие фигуры за занавесками, в кабине машиниста; локомотивами давным-давно управляют дистанционно, ни тебе контролеров, ни проводников, сам себе голова.
