Владимир Шпаков - Возвращение из Мексики
Я мог бы процитировать это Сашке, но вряд ли нашел бы понимание.
5
Москва гудит разговорами в транспорте, вспыхивает уличной полемикой и толпится у газетных стендов со свежими выпусками. Я тоже останавливаюсь, чтобы прочитать о БТРе, который обстрелял машину марки «Форд» – в итоге троих с тяжелыми ранениями доставили в Склифосовского. Что ж, еще повезло, во всяком случае, в сравнении с лейтенантом милиции, что стоял на балконе гостиницы «Украина» и по заданию начальства снимал операцию захвата БД на видеокамеру. Нашелся какой-то снайпер, «снял» оператора с балкона, и у кого-то в доме – гроб. «Сколько будет гробов?» – задавался вопросом один из коллег-журналистов и сам же отвечал: об этом, вероятно, мы никогда не узнаем. Зато мы знаем, например, о слесаре Войтенко, который мирно ехал на велосипеде мимо здания Останкино, потому что у него была вторая смена, а жил он на улице Цандера. Ехал, остановился посмотреть на толпу у телецентра, вдруг – шальной «трассер», и опять гроб! То есть, «попутчик» здесь погулял от души, захватил с собой в далекий путь не один десяток зевак и исполняющих воинский долг.
Я озираю крыши окрестных домов, и по спине пробегает холодок. Может, там действительно кто-то до сих пор прячется по чердакам и хладнокровно прицеливается сейчас в прохожих? Я спускаюсь к реке, вижу на ступенях мэрии людей с автоматами и топаю мимо. Зато в начале моста через Москву-реку – вполне мирная толпа самодеятельных фотографов, щелкающих затворами. Речь разноязыкая, жесты оживленные, кто-то даже цокает языком, мол, the best! Гут, «карашо», отшень, знаете ли, замечательный будет фото!
Мощное белое здание с закругленным центральным корпусом напоминает огромного молочного поросенка, которого в некоторых местах подпалили паяльной лампой. Гигантская горелка здорово прошлась по фасаду, лизнула пламенем левый край, но, можно считать, пощадила этого закормленного порося… Что?! Нет, увольте, я «не карашо» себя чувствую, поэтому не смогу вас сфотографировать! Отказываю я пожилой улыбчивой паре, судя по выговору – немцам. Они же хлопают меня по плечу, дескать, не переживай, камрад, Рейхстаг в свое время выглядел хуже, затем обращаются к кому-то из толпы и, отойдя к перилам и обнявшись, дружно говорят «чи-из». Почему-то они меня раздражают. На мосту останавливается автобус, оттуда высыпает еще группа иностранцев, и опять слышится приглушенное: «Ва-ау!», а далее – треск фотоаппаратов.
– Айм сорри… – тихо говорят сзади, – Фуражка – йес? Эми фуражка, армейская! Тэн долларс, почти задаром!
Некто с глазами наркомана сует офицерскую фуражку, кося глазами по сторонам. Я молча берусь примерять, лихо сбиваю фуражку на бок, как это делали донские казаки, и наркоман выставляет большой палец вверх, мол, круто! А затем для доходчивости растопыривает все десять пальцев:
– Тэн!
Я, однако, возвращаю товар.
– Извини, родной, но я – пострадавший на армейской службе. Офицеров же в особенности не люблю!
Тот быстро прячет фуражку, шипя: вот мудила, зачем тогда мерить берешься?! Нет, такая глупость – уже не контролируемая, и вообще надо отсюда сваливать. Я действительно (прав торговец!) мудила, который будет ходить по инстанциям, пока не рухнет на каких-нибудь ступенях, как жертва кровожадных ацтеков. Или кровожадных майя? Я не был знатоком далекой Мексики, точнее, мои знания имел вид пончо, сшитого из лоскутов, а местами просто дырявого.
Первое представление о Мексике имело вид улыбчивого человека с гитарой и в широкополой шляпе сомбреро – именно так выглядели на афишах мексиканцы, приезжавшие в наш «страшный город» с концертами не помню в каком советском году. И меня очень удивит, когда в одной из детских книжек я прочитаю об их жестоких предках, индейцах майя, что приносили человеческие жертвы своим жутким богам, а с пленных сдирали кожу и вырывали у них сердца, чтобы тоже принести в жертву. В моем сознании как-то плохо совмещались человек с гитарой – и человек с обсидиановым ножом, которым рассекают грудную клетку, чтобы извлечь пульсирующий кровавый сгусток и ритуально его сжечь. Соединились эти два образа позже, в книжке, которая называлась «Хуан Маркадо, мститель из Техаса». Во время освободительной войны этот парень мочил янки, почем зря, отправлял их на тот свет сотнями и в то же время был весельчак, опять же, носил сомбреро, и я, разумеется, был на стороне Хуана. Как ни странно, Эрнан Кортес, мочивший мрачных язычников, никакой симпатии не вызывал, напротив, я всей душой сочувствовал вождю ацтеков Монтесуме, которого конкистадоры пытали, укладывали на раскаленный лист железа, но он так и не сказал, где лежит золото предков. Далее была Олимпиада в Мехико, песня Пахмутовой, где упоминался загадочный парк «Чапультапек», а спустя какое-то время я прочитаю о том, как варварски, совсем в духе майя или ацтеков, в Мексике грохнули товарища Троцкого, причем сделал это некто Меркадер (Маркадо?).
Дополнил знания о Мексике Ник, правда, в его представлении это была не столько страна, сколько Место, где привычная реальность превращалась в нечто иное, где пространство сворачивалось, а время останавливалось или вообще текло вспять. Открыл этот мир один аспирант калифорнийского университета, когда отправился в обычную этнографическую экспедицию, а нашел целую Вселенную, которая существует на расстоянии вытянутой руки, но от нас, незрячих, далека, как туманность Андромеды. Значит, с пафосом говорил Ник, надо стать зрячим, надо попасть за пределы «пузыря»! И мы, под рюмку или под «косяк», прорывались в нашу «Мексику», выпрыгивая из омерзительных и тошнотворных будней.
Знакомство с Меньером еще больше укрепило веру в другие миры. Во время приступов стены падали на меня, под ногами разверзались пропасти, и, конечно же, вспоминались индейские гуру, утверждавшие: привычный мир – всего лишь одно из его описаний. Иногда я материл подлого француза последними словами, порой же замирал, пораженный и даже благодарный за то, что с жизни соскребли шелуху, сняли камуфляж, и она предстала во всем своем необычном и чудовищном естестве…
Я перехожу опустевшую проезжую часть, и в этот момент на мост въезжает машина. Кажется, что она черная, но вблизи оказывается красной, главное же, она едет прямо на меня! И быстро едет! Мы вроде как попадаем в два разных временных потока, я в замедленный, машина – в убыстренный, а тогда: здравствуй, крематорий! Самое же удивительное, что сцена происходит почти в полной тишине (опять заложило уши), хотя тачка, похоже, во всю мочь сигналит!
Некто из другого временного потока дергает за локоть, вырывая меня из-под колес, визжат тормоза, и сквозь вату пробивается: урод… пидор… из-за таких в тюрьму… В ответ возражают, мол, растерялся человек, поймите его! Его?! Да пошел он! Я сижу на поребрике, унимая дрожь в руках и поглядывая на моего спасителя. Он огромный, в спортивной куртке, а на лице – смешные пшеничные усы, как у певца Мулявина. Разъяренный водитель, напротив, сухощавый, черненький, небольшого роста, прямо Меркадер какой-то. Плюнув на прощанье, Меркадер залезает в машину, дает по газам, а спаситель, потрепав за плечо, говорит: осторожнее надо, братишка! Как самочувствие? Ничего? Ну, тогда я пошел!
Судьба (а это судьба!) имеет широкую спину, которую пересекает белая надпись Nike. Надо же, всего полчаса назад я призывал вступать в диалог с попутчиком по имени «смерть» и вот – вступил! Так вступил, что до сих пор поджилки трясутся…
6
Год назад я уже вступал в такой диалог – и тоже безуспешно.
Это произошло в Октябрьском районе нашего «страшного» города, где расположена дамба, а за ней простирается огромный живописный овраг, на дне которого среди густой листвы сереют и краснеют крыши многочисленных частных домов. Рядом с некоторыми крышами в воздух поднимаются струйки, столбики и столбы дыма – это, никого не стесняясь, гонят самогон. Раньше, лет семь-восемь назад, тоже гнали, но тогда преобладали струйки; теперь же, в годы стагнации, небо подпирали по преимуществу дымные столбы, то есть, гнали в основном на продажу. Не занимался самогоноварением, пожалуй, лишь Саня Белкин, поскольку когда-то ушел в буддизм и, сидя в своем частном владении под яблоней (за неимением смоковницы) с утра до вечера пребывал в медитации. Он говорил: «Спиртное само по себе провоцирует желания, а значит, и страдания. А его производство – это просто безумие, это вечное кружение в колесе сансары!» Однако к женщинам, которые тоже, если вдуматься, «провоцируют желания», Белкин относился не столь сурово и вскоре после моей свадьбы женился. Правда, с умыслом – памятуя о вероисповедании подопечных Кирсана Илюмжинова, взял в жены калмычку Катю. «Долго невесту искал?» – спросил его Ник, – В Элисту, наверное, специально ездил?». Однако Катя жила у нас, в Заводском районе, работала в ресторане поварихой и, между нами говоря, к буддизму относилась «положительно», то есть, клала на него с прибором. Но, имея маленькую дочку на руках, она по-женски хитрила и что-то плела Белкину про буддийские монастыри на ее исторической родине, куда они обязательно поедут все вместе. Она была смешливая, живая, житейски неприхотливая, классно готовила русские борщи и солянки и, честно говоря, после очередной атаки стран «Варшавского блока» я даже завидовал Белкину: повезло же человеку со спутницей жизни!
