Ангелика Мехтель - Но в снах своих ты размышлял...
Он знал одно местечко за городом. Марни тем временем перестала бояться крутых виражей.
— Он плавал как рыба, — рассказывает она. — И носил черные плавки с завязками на боку.
Когда он вниз головой прыгал с обрыва в воду, Марни смотрела на впадинку между его ягодицами, не прикрытую плавками.
«Ну давай! — сказал Ральф. — Жир не тонет!»
— Я боялась, — сообщает Марни, — что течение меня снесет. Но в воду все-таки полезла. А он сидел на другом берегу и смотрел, как я к нему плыву. Я вообще часто делаю то, чего больше всего боюсь, — поясняет Марии. — Так приятно, когда страх все тело сковывает. Жутко приятно.
А зимой, — рассказывает она, — Ральф уехал в другой город учиться. Он обещал мне писать. Но до самого рождества так ни строчки и не прислал. А у меня адреса его не было.
В первый день рождественских праздников его «кавасаки» стоял у тротуара возле дома, где живут его родители.
— Я до него не дотрагивалась, — говорит Марни.
Она стояла около мотоцикла и ждала, когда появится Ральф.
Смотрела на входную дверь, потом на окна, где в гостиной горел свет. Было четыре часа, уже темнело.
«Ты что здесь делаешь? — спросил Марнин отец, он как раз собирался поставить в гараж машину. — Ступай наверх, к матери».
После, уже в детской, она слышала, как взревел мотор и «кавасаки» умчался.
— Ральф больше не мог оставаться командиром у волчат, — говорит Марни, — он ведь жил в другом городе.
— Мне пора идти, — говорит Марни и поднимается со стула.
— Куда это ты, Марни? — спрашивает молодая сотрудница. — Нельзя же просто так взять и уйти.
— Я тут кое-что придумала, — отвечает Марни.
— Что же именно?
— Я подумала, что если соберу рюкзак, подстригусь совсем коротко, зачешу волосы назад, обмотаю грудь шарфом, чтобы она стала плоская, надену брюки и свитер, то смогу пойти к волчатам. Мама будет плакать, а отец, ясное дело, раскричится.
— Минутку, — перебивает старшая, встает из-за стола, подходит к Марни, берет ее за плечи и вновь усаживает на стул. — Это ты просто так подумала.
На ней темные чулки и тяжелые туфли, словно она собралась в горы.
— Так дело не пойдет, — поддакивает младшая и тоже берет Марни за плечо.
Марни следит, чтобы выражение лица не изменилось, Переводит взгляд с одной на другую. Женщины заслоняют окно.
— Ладно, — говорит Марни. — Инга бежала впереди, а Ральф за ней.
Она слышит, как обе с облегчением вздыхают.
— То-то же, — говорит младшая.
Они делают шаг в сторону, и Марни тоже облегченно вздыхает.
— Теперь расскажи нам все по порядку, а мы запишем, — командует старшая. Она выдвигает стул из-за стола и садится напротив Марни. — Ты хорошая девочка, Марни.
Марни не поворачивает головы, только косится влево, туда, где молодая устраивается за пишущей машинкой и вставляет лист бумаги.
— Значит, ты хорошо знала и Ингу и Ральфа, — говорит старшая.
Марни кивает.
— И ты видела, как он на насыпи ударил ее чем-то и она упала?
Марни слышит стук пишущей машинки. Звук неравномерный. Никак от него не отключишься.
— Ты что, Марни, язык проглотила?
— Говори же, деточка!
— Ты узнала Ральфа, но была далековато, чтоб разглядеть, чем он бил — палкой или домкратом, верно?
— Если тебе трудно говорить, Марни, ты только кивай или мотай головой. Ты устала, Марни?
— Дело в том, — отвечает Марни, — что я их застукала.
— Вечером я возвращалась с урока музыки, а они стояли в темном подъезде на углу. И он ее целовал. Они стояли боком, — говорит Марни, — я их узнала.
Было это в феврале. Марнины ботинки промокли от снежной каши на тротуаре.
— Одной рукой он обнимал ее за плечи, а другая лежала у нее на талии, — рассказывает Марни. — Пальцы растопырил и так впился в нее, что пальто и юбка задрались вверх. Это была Инга. Когда он ее выпустил, она отвела волосы с лица. Я тогда уже не ходила к скаутам, вязать можно и дома. К тому же мне до смерти надоело переводить через улицу стариков, — добавляет она.
«Не понимаю, что такое с ребенком, — говорила Марнина мать Марниному отцу. — По выходным целыми днями торчит у окошка в спальне, будто на улице бог весть что происходит».
В марте снег стаял, и Марни по субботам играла с соседскими ребятишками в классики до тех пор, пока вдали не раздавался рев «кавасаки».
— Я сразу бросала игру, — говорит Марни.
Вечером он заходил за Ингой. Они шли в кино. Заметив Марни у входа в кинотеатр, Ральф окликнул ее: «Эй, Марни! Как дела в школе?»
— На карманные деньги я купила себе аквариум, — сообщает Марни. — Там жил сомик и кое-кто еще.
Сомика она назвала Ральфом. А временами забывала переменить воду и накормить рыбок.
— Прожил он недолго, — говорит Марни. — А когда подох, то всплыл кверху брюшком. Я похоронила его в цветочном горшке.
У матери в кухне стоял фикус. Она каждую неделю вытирала с него пыль. Прислугу к цветам не подпускали.
— В апреле стало тепло, — продолжает Марни, — и он сажал ее на свою «керосинку» и увозил за город.
А Марни, сами понимаете, за ними подсматривала.
— Руки у меня потели, а в животе все обрывалось.
А смотреть все равно смотрела, во все глаза, прямо дух захватывало. Я мечтала умереть и лежать в гробу, чтобы они все плакали. Ральф, думала я, будет пахнуть кожей и бриолином, а Инга — кислятиной, мать снова подожмет губы в ниточку и будет глядеть в пол, а отец наденет шляпу.
Марни даже плакала, представляя себе эту жалостную картину.
Умереть и видеть со стороны, как ты сама лежишь мертвая.
В хорошую погоду он возил Ингу за город, по понедельникам и средам.
Однажды Марни взяла у отца дорожный атлас и подсчитала: Ральф гнал со скоростью сто пятьдесят километров, чтоб вовремя поспеть домой.
— Потому что он учился, — объясняет. Марни. — А у нас в школе ребята вечно ко мне приставали: пусти на балкон! — ведь у меня уже был бюст.
Марнина мать говорила: «Тебе пора носить бюстгальтер».
— Он по ней с ума сходил, — продолжает Марни. — Я лежала в траве за кустами, уткнувшись лицом в согнутые руки. Я слышала, как он дышит, точь-в-точь дикий зверь. Между прочим, я хорошая девочка, одаренная. Однажды Инга не захотела поехать с ним к насыпи. Тогда он позвал меня.
Земля была сырая, трава совсем низенькая, а мимо время от времени мчались поезда.
— На рождество, говорит Марни, — я дарю родителям стихи. Мне это раз плюнуть. А когда грустно, я разговариваю с куклами… Я все-все записала.
Марни выпрямляется. Она видит обеих женщин. Машинка умолкла. Старшая приоткрыла рот, обнажив кончики зубов.
— Я буду читать, — говорит Марни и достает из кармана клочок бумаги, — а вы записывайте. «Это случилось теплым майским вечером. Инга и Ральф любили друг друга в траве. Иногда мимо проносился поезд, пыхтя, как работяга. Солнце уже садилось, когда Инга сказала Ральфу, что ждет ребенка. „Но я не хочу ребенка!“ — закричал Ральф. Он вскочил, схватил домкрат или палку, топор или пилу, молоток или колун и ударил ее. Она хотела было убежать, но не успела. Когда она упала, он вернулся к Марни и заключил ее в объятия». Почему вы не пишете? Может, вам начало не нравится? Начнем по-другому: «Жила-была женщина, у нее было пятьдесят пять зверюшек. В один прекрасный день все зверюшки подохли, а муж исчез». Прежде чем сесть в тюрьму, Ральф подарил мне волнистого попугайчика. Жаль только, самочка. Самочки не разговаривают. Это альбинос, глаза у нее красные. А возраст определяют по цвету клюва. Я узнала, — говорит Марни, — Ральфа посадят на десять лет. Через десять лет мне исполнится двадцать два. Ведь правильно?
— Что ты здесь насочиняла, Марни? — спрашивает старшая.
Марни слышит в ее голосе испуг.
— Отец говорит, удачу надо ловить и держать крепко. А моя удача весила как минимум три фунта.
— Надо известить родителей девочки и старшего унтер-офицера Бетлера из уголовной полиции, — доносится до Марни голос младшей.
Марни видит, как старшая берется за телефон. В правой руке она держит трубку, а левой набирает номер. На безымянном пальце у нее обручальное кольцо.
— Он хотел, чтобы я молчала, — говорит Марни, — потому и подарил мне птичку.
— Как ты до этого додумалась? — спрашивает младшая. Она по-прежнему сидит за машинкой и не сводит глаз с Марни. — Бедняжка, — говорит она, и Марни слышит, как ее каблучки постукивают по полу, а сразу после этого чувствует, что ее гладят по голове.
Вторая сотрудница разговаривает по телефону с матерью Марни. Говорит она тихо, как человек, несущий скорбную весть.
— Успокойся, Марни. Не волнуйся, деточка.
Марни задирает голову вверх:
— А чего мне волноваться-то?
Женщины смотрят на нее.
— Я принесу тебе поесть, — говорит младшая.
