Павел Пепперштейн - Cвастика и Пентагон
– Я от Сергей Сергейча, – хрипло произнес бомж. – Велено передать, – он протянул грязный запечатанный конверт.
Маша глянула на конверт: там четким старомодным почерком значилось: «for those whom it may concern».
– Заходите, – распорядилась Маша. – Может быть, хотите чаю?
Бомж кивнул, зашел в комнату, но садиться не стал и пил свой чай стоя, хитро блестя глазками.
Внезапно он произнес:
Эх, раньше власть была советская,
Она же – соловецкая.
Эх, раньше власть была совиная,
Она же – соловьиная.
А ныне сучья власть
Да жучья власть –
Не навластвоваться всласть!
Маша распечатала письмо и прочла:
«Дорогие друзья!
Сожалею, что не смог сегодня посетить вас.
Прошу кого-то из вас подойти завтра на Курский вокзал в 8.00. Я буду ждать вас на платформе 8.
Искренне ваш
С. С. Курский»
– Где он передал вам эту записку? – повернулась Маша к бомжу.
Бомж наморщился, согнул ноги в коленях, словно собирался посрать, и произнес:
Мы были Третьим Римом,
А стали Третьим Миром,
И живем мы за Европой,
За ее единой жопой,
Под глобальным под кульком,
Под мериканским каблуком.
Власть шпионит за страной,
А докладыват – домой.
В белый, белый, белый дом,
Где живет зеленый гном.
Гнома звать Джон Буш – Бен Ладен,
Дышат гном и дом на ладан.
Скоро всю цивилизацию
Наебнет глобализация…
И ворвуться злые рейнджеры,
Молодые все, тинейджеры,
В нашу русскую столицу –
Будут пить и веселиться.
Ну а нам что? Все равно.
Богом все предрешено.
Знала Русь похуже власти
И прошла гнусней напасти,
Сгинет все – не ссы, не трусь:
Не умрет святая Русь!
И он заговорщицки подмигнул девочкам и мальчикам. Те взирали на этого странного бомжа в каком-то оцепенении. Они, конечно, знали про древнюю и почтенную традицию политического юродства, слышали о царских шутах и блаженных, но зачем Курский прислал им сюда этот сочный фрукт – они не понимали. В политграмоте они вроде не нуждались, все это и так было ежу понятно, да и не очень их и интересовало это. Неясно было, что с этим экземпляром делать – то ли выставить его за дверь, то ли налить ему стакан вина?
Уходить бомж не собирался, он странно топтался, кряхтел и постоянно разглядывал всех по очереди пристальными блестящими глазками.
Прикинули, не загримированный ли это Курский – но нет, явно этого быть не могло: совершенно другой человек, ничем на старого следователя не похожий.
Наконец ему все же налили стакан вина и решили, пошептавшись, дать денег, но, как назло, денег у всех почти не было. Собрали по карманам двести рублей, отдали бомжу. Тот выпил вино залпом, вытер рот рукавом, спрятал деньги, попросил сигарету, затянулся и продекламировал очередную не то песенку, не то частушку из глубинного народного литфонда. Стишок на этот раз не имел политической окраски:
Не люби ты меня, милай, под березою,
Не люби ты меня, милай, да тверезую.
Не люби ты меня да под елочкой,
Не коли мне сердечко иголочкой.
Поцалуй меня да за бурьянами,
Тай полюбим друга дружку мы пьяными.
Положи мене в саду да на грядочку –
Во хмелю-то та любовь без оглядочки.
– Вот как – «без оглядочки»! – торжествующе повторил бомж, блестя своими ежиными глазками.
С этими словами он вроде бы хотел повернуться и уйти наконец (этого все ждали уже с нетерпением).
Он засунул грязную руку за пазуху, достал к всеобщему удивлению визитную карточку и протянул ее Маше.
На карточке она прочитала: «Плетнев Геннадий Яковлевич, академик РАН, заслуженный…»
Далее шло перечисление научных титулов.
Уходить бомж не собирался.
– Даже если вы – академик, тем более незачем так опускаться! От вас воняет.
– Я знаю. Это маскировка, – сказал бомж. – Я один из лучших ученых нашей страны. Но меня никто не знает, не ведает – я много работал в секрете, в ящиках. Меня контролировали, я все время находился под надзором. Уж больно ответственными вещами я занимался… Но в августе этого года я сбежал. Меня ищут, а найти не могут. Поди найди иголку в стоге сена, – бомж хихикнул. – Страна у нас пока еще большая. И, может быть, с моей помощью и впредь будет большая. А это, поверьте мне, очень важно, чтобы была большая страна. И чтобы эта большая страна была совершенно другой, чем все другие страны. Вы, может быть, еще не совсем понимаете, как это важно. Но вы поймете.
Ребята настороженно смотрели на бомжа. С одной стороны, он казался безумным, с другой стороны, не только мания величия и шизофреническая хитрость, но и некая мудрость, некое тайное знание иногда мелькали в его простом лице. И еще что-то заставляло их всматриваться в это лицо, некое сходство… Особенно девочки – Маша Аркадьева и Катя Сестролицкая – не могли отвести взгляд от этого лица, словно что-то им мерещилось в нем и какая-то догадка дразнила мозг и вертелась на языке.
И вдруг Маша догадалась:
– Вы… Ведь вы? – она взглянула на бомжа вопросительно.
– Ты права, – хихикнул бомж. – Узнала? Молодец.
Говорят, она в меня. Простите, что не сказал вам сразу: я дедушка вашей подруги, которую вы разыскиваете.
Все словно выдохнули. Сходство с Юлей Волховцевой было очевидным. Ситуация снова вывернулась наизнанку, как шпионское пальто.
– Мы с Юю всегда были лучшие друзья. Это я ее так зову – Юю. Она жила в основном у меня.
Бомж достал из-за пазухи маленькую цветную фотографию: на ней семилетняя Юля целовала в щеку свежего пожилого человека – если вычесть бомжовскую щетину, грязь и всклокоченность, это был, без сомнения, он – тот, кто пил здесь сейчас красное вино.
– Вам известно, где она? – спросила Маша.
Бомж почесал щеку, усмехнулся, блеснул глазенками.
– Она исчезла. Исчезла по-настоящему. Вам даже не понять, что это значит – исчезновение.
Она не умерла, не убежала, не уснула, не изменилась – она просто исчезла. Но это временно. Она появится снова. Скоро, – он усмехнулся. – Вы, конечно, не слыхали про «эффект Плетнева – Волховцева»? Ну да, откуда вам знать. Это – открытие века, без лишней скромности говорю. Мы разработали это дело вместе с ее отцом, мужем моей дочери. Но идея и все основные расчеты – мои.
Волховцев предал наше дело, он стал торговать нашим знанием – ну что ж, Бог ему судья. Но он не все знает. Не все карты я открыл ему.
Бомж снова хитро усмехнулся.
– Вы следите за войной в Ираке? – спросил он неожиданно.
Ребята переглянулись. Никто из них не следил за войной в Ираке.
– Войска западных стран вторглись в Ирак, потому что им стало известно, что там находится оружие массового уничтожения. Но они ничего не нашли, и теперь все думают, что этого оружия там никогда не было. А оно было, просто оно исчезло. Его никто не прятал, не перемещал, не крал… Оно исчезло на некоторое время, и не без нашей с Волховцевым помощи. Мы изобрели эффект временного исчезновения. Речь идет об обратимой дема териализации предметов и тел. Звучит фантастично, понимаю. Но тем не менее… Не стану излагать техническую и научную суть нашего открытия – вы не поймете. Мы работали над этим много лет. Скажу коротко: независимость нашей страны под угрозой. Очень вероятно, что нас скоро вынудят открыть наши самые тайные оборонные предприятия для международных инспекций, как это было в Ираке. Мы решили подготовиться к этому моменту. Нам нужно было изобрести прием, с помощью которого некоторые очень важные вещи и целые установки могут исчезать без следа, но на определенное время – на заранее заданное время. Исчезать и затем вновь появляться. Мы сделали это. Мы – не без иронии – назвали наше оружие «Пентагон». Впрочем, это название не просто шутка, оно касается структуры самого эффекта. К тому же мы хотели присвоить себе имя врага – старинная магическая процедура. В холодной войне сверхдержав – Америки и СССР – победила Америка: это была, если угодно, дуэль между двумя пятиконечными звездами – белой и красной. Почему белая звезда победила? Потому что она была поддержана рамкой звезды – фигурой Пентагона, которая образуется при соединении кончиков лучей звезды равными отрезками. Фигура Пентагон – этот домик, этот, как мы его называли, смеясь, скворечник, – это идеальная ловушка. В этой ловушке и застряла наша красная звезда. Теперь эта ловушка может сработать и в обратном направлении. Мы поймаем их в их собственную западню.
– Разве все это актуально – борьба с Америкой и прочее? – спросил Коля Поленов.
– Дело не в Америке. Я к Америке отношусь с симпатией. Дело в нас. Дело в нашей душе. В нашей общей душе. Она была непостижимой тайной, а теперь ее вывернули наизнанку, выпотроПЕНТАГОН шили… Нам надо восстановить эту тайну – с помощью секретного знания об исчезновении – а иначе нет смысла жить, разве не понимаете? Юю это очень хорошо понимала, поэтому и попросилась участвовать в эксперименте. Она с детства вникала в мои дела, я с ней всегда делился своими самыми сокровенными мыслями. До августа этого года мы производили обратимую дематериализацию только неодушевленных объектов. Но настало время попробовать действие «Пентагона» на живом человеке – и Юля захотела стать первой, кто исчезнет без следа, а потом снова появится. Обратимое исчезновение человека – это сложная вещь. Это может произойти только в экстремальных условиях, например, во время большого сражения. Максимальное напряжение большого количества людей, динамика тел в пространстве, изменения полей… Я разыскал смутные исторические свидетельства о подобных исчезновениях во время больших битв – при Бородине, например. Но это были спонтанные, «дикие» исчезновения. Нам же требовалось достичь управляемого эффекта. Посылать Юлю на войну – это было слишком опасно. И она предложила использовать в качестве суррогата битвы большой рейв. Настоящий рейв в свои пиковые моменты – это своего рода блаженный вариант сражения. Поэтому Юля отправилась на Казантип. В ее рюкзачке находился «Пентагон». И все сработало – она исчезла. Завтра истекает срок ее запланированного отсутствия в мире. Завтра она должна появиться. Может быть, она расскажет вам, что означает – не быть. Пентагон в наших руках, и мы не бессильны. Тайна нашей души будет восстановлена. Может быть.
