Феликс Кандель - Смерть геронтолога
На крыше‚ спиной привалившись к бойлеру‚ сидит зачарованный свидетель в согласии с собственными помыслами‚ глядя вдаль невидящими глазами. Что поднимается к нему из пустыни? Возвышение из пустыни. Разъединение из пустыни. Истребление и смерть. Видения‚ превышающие понимание. Потери и утраты в оцепенении духа. Пророчество – оно тоже из пустыни. Знамения с чудесами‚ о которых не рассказать. А из окна повторяется в неисчислимый раз‚ с невозможной надеждой на удачу: "Сообщите всё‚ что у вас на душе‚ и я непременно откликнусь..."
6
Из сочинений Бори Кугеля‚ исследователя человеческой природы:
Нюма Трахтенберг худ и неприметен до крайности‚ а потому не любит бывать у врача. Врач скажет: "Раздевайтесь"‚ Нюма снимет пиджак – и что? что останется от него? где и сколько? Не будет же врач ходить по комнате в поисках места‚ куда можно приложить ухо и сказать: "Дышите". Нюма Трахтенберг так худ‚ что способен почесать позвоночник со стороны живота. Нюма так неприметен‚ что на него не поглядывают женщины‚ даже разведенные: "Эльф. Эльф и только! А с эльфа какая корысть?.." И лишь одинокие‚ внуками позабытые бабушки ценят Нюму за ненасытную его прожорливость: не успел войти – пирог на столе; Нюму Трахтенберга обожают мастерицы кухонного ремесла‚ которые в век диеты оказались не у дел.
У Нюмы всё падает из рук‚ и он страдает от этого. В нем мечется неловкий человечек‚ в отчаянии заламывая руки: "Не давайте мне. Споткнусь и уроню". Или: "Не просите: я позабуду. Не поручайте: ошибусь и перепутаю..." Человечек втайне обижается на безобидные шутки‚ утешаясь воспоминаниями: "Не хуже‚ чем у других"‚ ибо и он некогда кричал от восторга‚ настигая на диване игривую и аппетитную Трахтенберг Е.П.‚ в девичестве Собачонкину‚ по последнему выездному мужу мадам Еврейсон. "Как вы к себе относитесь?" – взглядом вопрошает человечек. И ему отвечают без запинки – походкой‚ осанкой‚ разворотом плеч: "Серьезно отношусь. С уважением. Доверяю без оглядки. Надо будет – пойду с собой в разведку". – "А я... – вздыхает человечек. – С опасением". И это примерно так. Однажды Нюму пригласили на радио‚ включили микрофон‚ оставили один на один со Вселенной. Он сидел в студии за двойной дверью‚ будто в кабинете у большого начальника‚ и никакой звук не доносился оттуда‚ где вздыхало и шевелилось остальное человечество. Нюма отвечал с опаской на нехитрые вопросы; всякое неосторожное слово срывалось с антенной вышки и уносилось прочь до Полярной звезды‚ до Большой и Малой Медведицы‚ а невозможные на вид инопланетяне ловили это слово своими чувствительными антеннами‚ расшифровывали-растолковывали‚ по Нюминому случайному слову судили о земле-матушке. Он долго потом тревожился‚ размышляя о превратностях толкований‚ тревожится по сей час.
В один из дней на Нюму напрыгнул городской сумасшедший с блокнотом‚ завопил на всю улицу: "Трудности есть?" – "Трудности есть. Как нам без трудностей?" Тот бурно возрадовался: "Годится! Мне заказали трагедию! Разворот с фотографией! Рассказывайте – и покороче". – "Нет трагедии‚ – пояснил Нюма. – Есть сложности". – "Настроение чемоданное?" – спросил сумасшедший‚ на что-то еще надеясь. "Вовсе нет"‚ – ответил Нюма Трахтенберг‚ ибо знал наверняка‚ тем чувством‚ которое дается не всякому: кто не сошел с поезда‚ тому и жить проездом. Общий вагон со скрипучими полками‚ перекипевшая вода с накипью из помятого бака‚ опостылевшая еда в промасленных кулечках‚ пыль на зубах‚ навечно волглые простыни‚ бездумный взгляд из окна на проплывающие мимо полустанки и колготные пересадочные станции. Сидя на чемоданах‚ не откроешься небу‚ земля не откроется тебе, а оттого вечно будешь недобирать. Цвет этих пространств. Их воздух. Горы напротив‚ прочерченные по багрянцу заката. Русла дождевых рек‚ где по февралю поспешает опушиться горьковатый розовато-пенный миндаль – в немом изумлении от прелести своих совершенств. Кому он являет восторг в потаённых укрытиях гор‚ где некому на него глядеть? Небу являет‚ одному только небу‚ – вот пример для Нюмы Трахтенберга. "Я выбросил свои чемоданы. Приехал. Распаковал. И выбросил на помойку". Разворот с фотографией уплывал из-под рук‚ заодно уплывал некрупный заработок‚ но сумасшедший не желал сдаваться и‚ торжествуя‚ выпалил домашнюю заготовку: "В следующей! Жизни! Что бы вы пожелали?" Нюма сказал‚ слабо улыбаясь: "В следующей жизни я желал бы родиться здесь". – "Сумасшедший! – изумился сумасшедший. – Вы собираетесь снова стать евреем?" – "Кем же еще?" – "Я знаю?.. Шведом‚ к примеру". "Шведом" – это Нюму убило. "Шведом" – как косточкой по темечку. "Я не могу вообразить себя шведом. Что такое швед?" – "Швед – это хорошо‚ – сказал тот с придыханием. – Швед – это устойчиво". – "Откуда вы знаете? Можно вообразить себя в Швеции‚ но не шведом". Сумасшедший поскучнел на глазах: "Ваша история для газеты не годится. Им нужна трагедия. Желательно со смертельным исходом". И тогда в дело вмешался Боря Кугель‚ который всегда наготове: "Будет тебе трагедия. Записывай". И продиктовал с расстановкой‚ почесываясь от удовольствия: "Наилучшие решения жизненных проблем возникают после того‚ как становится невозможным их воплощение". – "Это трагедия?" – спросил тот ошарашенно. "Это трагедия‚ – сказал Боря. – И тебе за нее хорошо заплатят".
7
К вечеру заполняется дом от основания до крыши. Загораются огни за окнами: у кого с надеждой‚ у кого по привычке. Огни приманивают усталые души‚ притомившиеся за день‚ квартиры принимают хозяев‚ которые ушли поутру и вернулись без ощутимых потерь. С облегчением потрескивает кровать: "Наконец-то..." С неодобрением бурчит холодильник: "Куда их носит? Ну‚ куда? Еды в доме – на месяц хватит..." С обидой низвергается вода в унитазе: "Стараешься для них‚ стараешься..." Квартира принимает хозяина‚ будто жена принимает непутевого мужа‚ чтобы накормить‚ ублажить‚ уберечь до рассвета‚ когда он снова выпрыгнет из дома‚ как прыгают десантники из глубин обогретого самолета в обледенело опасный мир. Где падает кирпич с крыши. Сбивает грузовик на мостовой. Травит насмерть некачественная еда в кафе. Случайная связь заражает постыдной болезнью‚ чтобы погубить в мучениях. "Господи‚ – вздыхает Броня Блюм. – Своей смертью умереть не дадут. Послушаешь радио‚ посмотришь телевизор‚ и квартиру убирать неохота..."
К вечеру Броня готовит мужу голубцы в соусе‚ фаршированную куриную шейку‚ чернослив с картофелем‚ но это не добавляет аппетита. За ужином Лёва Блюм без интереса сидит за столом‚ вилкой без охоты ковыряет в тарелке. К старости вся еда становится не горячей – подогретой‚ а оттого во рту пресно‚ на душе тошно‚ и невозможно поверить‚ что грыз с остервенением пареную брюкву‚ которую тайком приносила хозяйка: за ушами трещало. Лёва прятался в сарае под завалами соломы‚ узником запоздавшей надежды‚ а к нему прокрадывался хозяин дома‚ неприметно склонял к своей вере: "Я тоже еврей. Только я духовный еврей..." В один из дней Лёва сказал так: "Разве это по совести? Разве по совести оказывать давление на того‚ кто зависит от тебя? Где вы были‚ когда убивали мою семью? Почему в ярости не разметали убийц и не пришли со словами утешения к тем‚ которых покинул весь мир? Сидели в своих домах‚ молились по нашей Книге‚ а в это время на ваших глазах уничтожали избранный народ". Он плакал. Он просил прощения. Он бормотал в смятении: "Ты прав. Ты прав..." Снится Лёве: бежит по городку‚ по Плацовой его улице‚ мимо красавицы-синагоги‚ обращенной в конюшню‚ мимо опустелого здания бывшего "Человеколюбивого общества"‚ через княжеский парк с горбатыми мостиками‚ оранжереями‚ гротами любви и беседками наслаждений‚ а повсюду распахиваются окна-двери‚ высовываются соседи‚ пальцами указывают на невозможное: "Жид! Жид!.." Вся земля пребывает в покое – лишь Лёва мечется в страхе‚ истомлённый страданиями‚ прячется по лесам-оврагам‚ заползает в барсучьи норы‚ заваливает вход валежником‚ а за ним охотятся‚ его выслеживают и травят собаками несминаемые кожаные люди в скрипучих кожаных сапогах: пропадающий пусть пропадёт. Сколько лет прошло‚ а сны не меняются‚ во снах Лёве показывают то‚ чем наполнено его сердце. "Дорогой Лёва‚ – написали на тетрадной бумаге в клеточку‚ – меня обличает совесть. Я мог сделать больше для твоего народа во дни бедствия..."
Броня сидит перед телевизором‚ перепрыгивая с канала на канал‚ но утешения это не приносит. Старики‚ как известно‚ множатся на свете. Земля полнится стариками‚ которые отстают заметно‚ как от набирающего скорость поезда‚ но события остаются вечно новыми‚ события молодеют и молодеют: интерес стариковский уменьшается. Забивают гол в чьи-то ворота. Скачут девочки с проступающими грудками на пороге соблазнительных объятий. Разыгрывают викторину с подарками. Заокеанская красотка наговаривает глупости под записанный заранее хохот. Три политика схватились намертво – не разнять‚ не угадать даже различия во мнениях‚ а Броня дремлет у телевизора‚ ожидая звонка от сына. Давид приезжал навестить стариков‚ и внуки разбежались по комнатам‚ осматривая и обнюхивая‚ ибо к приезду гостей Броня напекла груду пирогов. Пироги с рисом. Пироги с капустой. Сладкие пироги с маком. Внуки бродили толпой по квартире в поисках развлечения; двое постарше таскали с кухни пироги и торопливо поедали в уголке‚ двое помельче держали малыша за ноги и легонько стукали головой об пол‚ чтобы не ябедничал‚ а Хана‚ жена Давида‚ сидела у стола‚ сложив руки‚ покойная и безмятежная‚ будто не она выродила эту компанию. Хана рожает каждый почти год; это для нее нормально‚ словно очередная беременность входит в круговорот природы‚ как смена дня и ночи‚ зимы и лета. У Ханы с Давидом подрастает Сарра‚ которую незамедлительно выдадут замуж‚ и они станут рожать наперегонки‚ мать с дочерью
