Александр Костюнин - Двор на Тринадцатом
– Мы сделаем не хуже! Айда!
– Ты что, сумеешь?..
Никогда не видел, как строят воздушного змея, и не представлял: «Ну, как он полетит?».
Следуя инструкции, от сухой сосновой доски без сучков мы отщипнули тоненькие реечки. (Чем легче деревянные детали, тем проще запускать.) Пропитали их олифой. Склеили столярным клеем каркас: реечки из угла в угол, крест-накрест, и по периметру. (Точно выдержишь угол, будет чётко парить, неудачно – может вовсе не взлететь.) Из центра протянули длинную-предлинную нитку. Саня принёс лист кальки: бумага тонкая, плотная, хрустящая. (Это вам не страничка «Ленинской правды», как у двоюродного брата.) Четыре дня мы всей «шарашкой» колдовали в сарае над птицей счастья. Рисовали акварельными красками узоры на крыле, сушили под грузом. Для хвоста Коська стащил у сестры шиньон. Его распустили, распушили, покрасили в синий цвет. Хвост служит не только для красы. Это балансир, чем он длиннее, тем лучше. (Так в журнале было написано.)
Смастерили. Два дня ждали подходящей погоды…
Вечерами я подолгу ворочался, не мог заснуть. А утром первым бежал в сарай к своей птице. Наконец ветер задул уверенными сильными порывами. Мы бережно понесли воздушного змея на пустырь. Солнце, нагревая землю, вызывало испарения, и это было нам на руку. Сильный упругий ветер, наталкиваясь на взгорье, превращался в восходящий поток. С пригорка и решили запускать.
…До моего сознания не сразу доходит, что именно мне Коська великодушно предлагает:
– Вовка, запускай ты.
– Я?..
Он объяснил, как правильно держать катушку, сам кончиками пальцев взял змея. Дождавшись порыва ветра, мы побежали. Ветер пел у меня в ушах. Нитка натянулась, стала упругой. Коська, чувствуя, что змея подхватило вихрем, отпустил его.
Бумажная жар-птица решительно взмыла в голубое небо. Я отматываю катушку… выпускаю нитку… она поднимается всё выше, выше, выше.
Парит легко и свободно.
В третьем классе Коська с родителями переехал в другой город. Мы больше никогда не виделись, но я его навсегда запомнил и был благодарен за то, что он помог моей заветной мечте расправить крылья и подняться высоко-высоко.
В самое небо.
* * *Три аккорда
У каждого времени свои приметы, своя особинка.
Памятным знаком юности наших родителей служила гармонь. Без гармониста село не считалось селом… Под гармошку встречали и провожали, грустили и бесшабашно веселились. Гармонист широко растягивал меха народного инструмента – в ответ распахивалась русская душа.
А главная примета семидесятых – гитара. Что ты…
Летние прозрачные вечера… Незатейливая оправа из деревянных построек, образующая двор, а изнутри – самородком чистой воды – лирический перебор или отрывистые аккорды шестиструнной гитары. Зачастую в них вплетается ломкий юношеский голос. Прохожие замедляют шаг, слушают.
Эти ритмичные звуки, точно капиллярные узоры, придавали каждому двору неповторимый, свойственный исключительно ему колорит.
* * *До повального увлечения музыкой мы занимались всем понемногу, в охотку. Зимой – лыжами на Стрелке, за Пятым посёлком. До Стрелки километров пять будет, не меньше. Вон куда таскались! У каждого наготове обрезанные укороченные лыжки: резина натянута к пятке, к носику, чтобы лыжа с ногой составляли одно целое. И на них с верхотуры… Такая скорость! Старше стали, на коньки перешли. Хоккейные – страшный дефицит! Зима, мороз, а я каждый день мотался в «Спорттовары» с девятью рублями в кулаке. Продавщицы узнавали в лицо. Как-то приезжаю – есть! Верх кожаный, скрипучий. Никелированный, блестящий конёк играет на свету. Красота! Коньки тотчас надел и – во двор. На улице темень. Между домами ледяная дорожка вниз. Я по ней до такой степени накатался, так натрудил голеностоп, на льду стоять не мог, ноги разъезжались. Домой брёл по сугробам, до двери – на коленках полз…
Летом, сутки напролёт, резались в настольный теннис. Стол из ДСП под дождём набухал, расслаивался. Ракетки советские, твёрдые, с пупырышками, по два рэ шестьдесят коп. Вьетнамские, мягкие, гладкие – по блату.
Большим спортом мы не увлекались, к разрядам не стремились. Рядом ни футбольного поля, ни хоккейной площадки. Из нашего двора целенаправленно тренировался только Андрюха Осипов. Оборудовал себе в сарайке тренажёрный зал: две гири по два пуда. Метал их, как хотел. Та-ку-ю рельефную мускулатуру накачал… Мы его силы побаивались. Желание быть первым, во что бы то ни стало, не способствует дружбе.
А страсть к музыке нас объединяла…
В СССР в то время не было ярких групп. Везде распевали: «Мой адрес не дом и не улица» или «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». Сплошная идеология! Мы пионерский-то галстук носить стеснялись. Доставали его, скомканный, из кармана перед самой школой, чтобы с порога не завернули.
Владимир Высоцкий – исключение из советской «плеяды» музыкантов:
Он не вышел ни званьем, ни ростом.
Не за славу, не за плату —
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом —
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.
Как не боялся такое петь?!
Высоцкий был нашим кумиром! Своими песнями он вселял веру, что можно пройти «четыре четверти пути» достойно.
Любимая музыка пришла к нам с магнитофонных бобин. Катушечный аппарат «Ригонда», размером с прикроватную тумбочку, отец притащил мне одному из первых. Ночами мы с Герой и Саней записывали на него с коротковолнового приёмника обрывки западной музыки.
Поймаем волну и сразу:
– Тихо, тихо! Пишем…
Минуту, две прорывается мелодия, затем её глушат. Накатывает шипение, треск, бульканье. Всё это через выносной микрофон записывается и на ленту. А нам нипочём, лишь бы ритм угадывался. Магнитофонные плёнки «шестой тип» часто рвались. Тут же под рукой баночка с уксусом – раз макнул, хоп – склеил. Склеиваешь и восхищаешься: «Как удобно!».
Музыкальное образование я получал во дворе.
Совсем салагами мы считали: если поют на иностранном – значит непременно «Биттлзы». Что к чему, просветил нас Роберт – единственный во дворе выпускник музыкальной школы. Свой баян он терпеть не мог, но знания по музыке имел обширные. Ими Роберт щедро делился с нами и на гитаре поигрывал.
Прикид Роберт имел на зависть. Вечно модничал: брюки-небрюки; джемпер супер-пупер, светлый пиджак там в клеточку; ботинки на каблучке; на шее шёлковая косынка или жабо с брошью. Раз приходит на танцы – у него кулон из карельской берёзы с надписью «The Beatles». Не самоделишный, настоящий! На кулоне сантиметров в десять – чёрная надпись и чёрные силуэты знаменитой рок-группы. Грифы гитар смотрят в разные стороны. (Пол Маккартни ведь отбивал ритм левой рукой.) «Битлз» – из другого мира, недоступное что-то… Нам приходилось довольствоваться суррогатом: кабацкие лабухи в местных ресторанах «Одуван» и «Берёзка» пели «Yesterday». Конферансье заученно объявлял: «Песня “Вчера”», – и благодарная публика переставала жевать, превращаясь в слух.
Семья Вашкевичей – необычная. Мать Роберта преподавала в школе английский. Имя у неё такое редкое: Римма. Сочетание имени-отчества «Римма Владимировна» звучало торжественно! Я с удовольствием произносил его вслух! В кримпленовом платье салатного цвета, элегантная, словно из журнала мод, она высоко несла свою божественную белокурую голову. (Я втайне любовался ею.) Во дворе её уважали чрезвычайно. Чтобы не поздороваться, прошмыгнуть мимо, – исключено. Могли сделать вид, что кого-то не заметили, но только не Римму Владимировну. К ним в квартиру зайдёшь: море книг, заморские сувениры, дорогая мебель, посуда. Мы любили встречать Новый год у Вашкевичей. Римма Владимировна приготовит всякой вкуснятины, накроет стол и уйдёт. Бутылочку достанем и давай отмечать…
Роберт умел красиво, долго говорить. Фразы, моментально придумываясь в его голове, вылетали, как из пулемёта. А то ещё залопочет на иностранный манер. Что ты… Может, мать научила? Раз стали придуряться, Роберт незаметно улизнул в другую комнату и вдруг выходит артистом: ши-кар-ней-ший костюм, блестящие атласные лацканы, из нагрудного кармана торчит уголок белоснежного платочка – смокинг отцовский напялил. Мы не знали, кто у него отец, но сразу подумали: где-то выступает, раз такой костюм. Глаза вылупили: ничего себе! Настоящий артист перед нами! Не смолкая, шпрехает по-английски. Мы аплодируем. А Роберт никак не угомонится… Приглашает в спальню, распахивает настежь дверки гардероба. А-бал-деть!.. Четыре костюма! У наших родителей один выходной костюмишко, тут – че-ты-ре. Шесть пар обуви. Всё новенькое!..
А Роберт продолжает показывать свои «фокусы», переходит на шёпот:
– Пацаны, только никому ни слова: мой отец в секретной службе работает.
– Брось заливать!..
– Не верите?!
И достаёт из тайника фотоплёнки: на них отсняты не люди, не пейзажи, технические схемы. Приложил палец к губам:
