Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы
Жизнь круто изменилась. Соседи за рубежом диву даются: победители управляют собой сами, без короля, без архипастыря. Во главе Генеральных Штатов — так называется республика — люди незнатные, владельцы мастерских, судов, портовых складов, магазинов, простые мужики, известные лишь туго набитой мошной. Такого еще не бывало. И как господь терпит? Но, видать, он благоволит голландцам — их города и села, разоренные войной, отстроены, ткачи вырабатывают прекрасные сукна и полотна. Не меньшим спросом пользуются изделия кузнецов, ювелиров. Все страны покупают голландские товары.
Высокобортные парусники на изразцах у Хольта — это военный флот Генеральных Штатов, отлично вооруженный, надежно защищающий Амстердам и другие города на побережье.
Голландские мореходы славятся своим уменьем и пытливостью. На картах появились маршруты Виллема Баренца, совершившего три плавания по Ледовитому океану в поисках северного водного пути в Китай. Льды не позволили ему пройти так далеко, но многие районы Заполярья стали доступнее. Навечно осталось на карте имя Баренца — на обследованном им море.
Голландцы обосновались на Цейлоне, на Яве, проникли в Центральную Америку. В северной они воздвигли город Новый Амстердам — впоследствии Нью-Йорк.
Такова она, «золотая пора» Голландии, пора триумфа. В особняке на Херенграхт я дышал ее воздухом. Мне хорошо запомнился хозяин, бесконечно гордый собой, своей родиной, всем достигнутым.
Он уважаемый человек в Амстердаме. Он участвует в управлении городом. Многие бедняки еще тешат себя иллюзией, что пришествие Хольтов избавит их от всяких невзгод…
Нам, конечно, следовало побывать в его доме. Иначе нам трудно было бы почувствовать прошлое Голландии.
Теперь нам легче будет понять чудо «золотой поры»— удивительную вспышку художественного гения.
Волшебное окно
Тихая излучина набережной, забитая машинами, сухой шорох безлистых ветвей над головой, потом узкая старая улочка с одиноко синеющей рекламой пива — и я у дома Рембрандта.
Увы, дом оказался пустым и холодным. Музейные витрины, расставленные во всех этажах, как-то не заполняют его. В комнатах, отделанных в начале нашего века темным дубом, неуютно. Гравюры Рембрандта, разложенные по линейке, с датами и пояснениями, кажутся репродукциями из учебника — до того выстужено это здание, некогда жилище величайшего мастера.
Я искал здесь то, чего не могло быть. Дом опустошен давно, еще при жизни Рембрандта. Кредиторы вывезли его мебель, его коллекции редкостей, зеркала, книги, оставили только голые стены. И те художник вынужден был покинуть.
Мне вспоминались вычитанные когда-то фразы о власти золотого мешка, которой художник не подчинился. Очевидно, он не мог бы угодить Виллету Хольту.
— Если уж вы желаете понять, — сказал мне Герард, — то не спешите. Действуйте систематически. Рембрандт от вас не уйдет. Поезжайте в Гарлем, к Франсу Галсу.
И я поехал в Гарлем.
Город раскинулся у моря, улицы его упираются в дюны. Где-то я видел такие дюны? И эту церковь над красными крышами, захолустные каналы в заросших травой берегах, высокие, стремительные облака?
Где? Вероятно, в Эрмитаже, в той Голландии, что на холстах старых мастеров.
«…всего занимательнее, так это то, что ты видишь на картине — ты видишь и на улице или за городом. Те же города, те же каналы, те же деревья по бокам, те же маленькие, уютные, выложенные темно-красным кирпичом невероятно чистенькие домики. Просто удивляешься, как умели тогда голландцы передавать все, что видели…»
Так писал русский художник Серов. Он прекрасно выразил чувство узнавания, которое испытывает, я думаю, каждый приезжий.
Странное чувство! Годы мчатся, все изменяется, а путешественники, сравнивающие натуру с картиной, неизменно твердят: да, Голландия именно такая, какой ее писали.
И вот я снова среди картин, на голландской земле. Можно еще раз сличить натуру и ее изображение. Музей Франса Галса богат исключительно. Тут, как нигде, представлен и сам Галс, и другие знаменитые гарлемские живописцы.
Якоб Рюйсдаль написал равнину, по которой я только что проехал. Вал прибрежного песка вдали, беспокойное небо — точь-в-точь сегодняшнее. Прохлада словно льется на меня из рамы.
Геррит Беркхейде приглашает на главную площадь Гарлема, где я только что был. Кажется, смотришь не на картину, а в окно, пробитое в стене, выходящее на улицу, во двор или в соседнее помещение. Во дворе — петух и две курицы. Какие живые глаза у самодовольного, разжиревшего владыки курятника, какой живой, буквально дрожащий гребешок!
У Артура Кейпа, как и у многих голландцев классической школы, точность рисунка непревзойденная. Вон там, у соседа на столе, бокал с вином. Слышно, как оно шипит и пенится. Розовый срез окорока вызывает голод, дольку лимона ощущаешь на вкус. Поместите рядом самый совершенный фотоэтюд — он огорчит своей приблизительностью.
Снимок с натуры — и больше, чем снимок…
Если бы художники просто копировали окружающее, переносили на полотно без разбора все, что видно за окном, я вряд ли узнал бы на картинах Голландию.
Ведь минуло триста лет. На старой площади еще стоит церковь святого Бавона, но на площади выросли новые здания. Другие там люди. А картины упорно не стареют. Художники, значит, не просто копировали — они отбирали самое существенное, самое характерное для страны. И как будто предвидели, что будет скоро смыто временем, а что сохранится на века.
Натура, зорко выбранная — будь это дерево, пруд, уличная сценка, портрет, — ложилась на полотно как обобщение. Поиски художника от нас скрыты. Сдается, он ничего не искал, покорно воспроизвел все малейшие детали. Естественность необычайная!
Голландцы первые в мире открыли прекрасное в самом простом, обыденном. Грубая повседневность, на удивление всем, заблистала всеми красками поэзии.
Как сложен путь к этой великой находке, с первого взгляда такой доступной, просившейся на полотно! Надо было пробивать стену, чтобы овладеть живой натурой. Толстую стену, глухую, многовековую…
В течение столетий живописца держала за руку церковь. Он не смел нарушить ее предписания. Из-под кисти художников на стенах храмов, на иконах выходили иссохшие, почти бестелесные фигуры святых, ангелов, апостолов. Фигуры в одних и тех же застывших позах, смиренные, молитвенно склоненные, оцепеневшие перед всевышним или парящие в небе. Плоть греховна, учили пастыри, призывая народ отречься от всего земного.
Изваяния древних греков и римлян, запечатлевшие красоту человеческого тела, радость жизни, были прокляты с амвонов, сбиты с пьедесталов, разрушены, забыты…
Но вот поднялись вешние силы Возрождения. В Италии, а затем и на севере Европы и на Руси художники стали творить по-новому. Церковные фрески словно ожили, наполнились движением. Заблестели глаза, появились человеческие характеры, страсти.
Античные боги и герои, вырытые из земли, из развалин, снова вышли на свет. Новое искусство вдохновилось этими образцами. Оно начало развивать классическое наследство.
Преобразилась не только роспись храмов. Небывало расцвело искусство светское, независимое от церкви, — по заказам знати, как родовитой, так и денежной. Умножалось число художников, скульпторов, резчиков по металлу, кости, золотых и серебряных дел мастеров, которые украшали своими изделиями дворцы и особняки.
Каноны средневековья ветшали, падали везде, но только голландцы смогли одолеть их до конца, уничтожить начисто.
Почему?
Искусство развивается вместе с обществом. Возрождение не могло расцвести, пока господствовал феодальный строй.
Своеобразие истории Голландии в том, что здесь победа нового класса, предприимчивых виллетов хольтов, была полная. Здесь разгорелась буржуазная революция. Она сбросила короны, гербы. За рубежом плетка сеньора продолжала гулять по крестьянским спинам — здесь и она полетела в мусорную яму. А в церквах, ставших лютеранскими, фрески исчезли под штукатуркой, церковная живопись заглохла. Вряд ли где в Европе было так вольготно художникам, как в Голландии «золотой поры».
Первая на нашем материке республика! Попробуем еще раз представить себе голландцев того времени, их настроение, их восприятие мира. Мы видели богатого, обласканного судьбой Виллета Хольта, но ведь новый строй одарил, хоть и не в равной степени, каждого. Крестьянину, ремесленнику он принес избавление от иноземных насильников, от жесточайшего грабежа, от множества обид и унижений.
Родная земля никогда не была так хороша. И на первых порах каждый опьянен всеобщим национальным ликованием. Плоды победы — повсюду. Любая вещь домашнего скарба, своя одежда, своя яблоня, свой колодец, всякая живность, мельница, домишко пригожи хотя бы тем, что их не коснется теперь чужеземец.
