Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя
Долго тянулась дорога, но Анюта не заморилась идти. Бабы весело пели — «припорошены лесочки зеленой травою». И правда, пригорки припорошило молодой зеленью, а лист на деревьях уже с копейку. Начало мая выдалось жарким, и лес на радостях поторопился, по-летнему зашелестел, запел и застрекотал на все голоса. Но все еще может случиться: вот-вот зацветет черемуха, и черемуховые холода попридержут лето. На черемуховый цвет зима обязательно оглянется, каждый год сбывается это поверье.
Дорога повела их дремучим бором, повеяло влажной духовитой прелью, проглянуло солнышко, и вдруг ярко загорелись в его лучах золотые стволы сосен. Анюта впервые увидела это чудо, перед Пасхой у нее словно глаза открылись — она стала любоваться и лесом, и речкой. А раньше ничего этого не видела, хотя жила рядом с ними, и ее мирок ограничивался деревенской улицей, бабкиным огородом и садом с тремя яблонями и кустами крыжовника.
В конце пути замельтешили перед глазами молоденькие, тонкие березки, и открылось с пригорка Мокрое! Церковь со всех сторон сжимала такая плотная толпа, что казалось, не подступиться. Но в толпе слонялись праздные зрители — дети, молодежь и мужики, а старушки и бабы с узелками уверенно пробирались дальше к крыльцу. У высокого крыльца стояли сколоченные дощатые столы, уставленные куличами и мисками с красными яйцами. В первые минуты Анюта потерялась в толпе. Бабка засеменила к столам, отыскала своих мокровских подруг и развязала узелок. Исчезла куда-то мамка, прихватив Полин кулич. Вокруг мелькали одни чужие лица, никто ее не замечал, и тут почудилось Анюте, что ее совсем нет.
Вдруг толпа всколыхнулась: на крыльце показался батюшка, не в будничной черной рясе, в которой он разъезжал по деревням, а в праздничном золотом облачении. За ним староста и молодой дьячок несли серебряное ведерко и медный таз. Батюшкино облачение, ведерко и таз весело вспыхнули на солнце. А сам батюшка величаво сошествовал с крыльца и поплыл к столам. Староста и дьячок почтительно и торжественно следовали за ним.
Анюта ждала, что теперь толпа остепенится, притихнет. Ничуть не бывало. И гомон, и суета продолжались, старушки сновали у батюшки под ногами. Но он не сердился, с добродушной насмешкой оглядел столы и заговорил с толпой просто и совсем не торжественно. Анюта любила бегать с девчонками на митинги и собрания в клуб. Там выступали громко и красиво, даже если не всегда было понятно. Не то что она была разочарована тихим и ласковым батюшкиным приветствием, но ей хотелось, чтобы гром прогремел, и толпа рухнула бы на колени… Она сама не представляла ясно, чего бы ей хотелось, но в жизни все бывает так просто, до обидного обыкновенно.
Батюшка принял из рук дьякона ведерко, достал из него большую тряпичную кисть, взмахнул кистью над головой — и посыпался обильный дождь на склоненные головы и плечи, на золотистые и подгорелые куличи, на красные яйца. Анюта не склонила голову, как другие, она во все глаза глядела на батюшку. Вот он подошел совсем близко — и у нее отнялись ноги от волнения. Глаза их встретились, батюшка ее заметил. И от этого Анюта тут же вспомнила себя в толпе: она маленькая, ничем не приметная, но все же она есть!
И на нее обрушился с громким шелестом поток брызг, она и зажмуриться не успела. Потекли струйки по лицу, попало на платье и на брезентовые тапочки, но мокрые пятна быстро исчезли на солнце. Пока святили куличи, молодежь посиживала на изгороди вокруг церкви, как на посиделках. Батюшку и их окропил, а они только смущенно хихикали. Школьникам строго запрещали даже близко подходить к церкви в праздник. В прошлом году директор школы не поленился всю Святую ночь продежурить, разгоняя школяров.
Вдруг Анюта увидела свою мать, давно потерявшуюся в толпе. Скрестив руки на груди, она глядела издалека со счастливой, потерянной улыбкой. Дайте хоть поглядеть досыта, говорили ее глаза, поближе и подойти боюсь, потому что много нагрешила, по праздникам работала, днями о Боге не вспоминала, только работа да забота на уме, зато уж когда очухаюсь, на душе такое сладкое раскаяние и вера в Божье милосердие.
Очень понравилось Анюте это пасхальное мамкино лицо. У многих в толпе были такие праздничные лица, иногда знакомого человека трудно было узнать, потому что никто сейчас не думал про картошку, которую через день-другой надо сажать, про огороды и про скотину. Вот для чего нужны праздники, чтобы люди очнулись от работы и про себя вспомнили.
Старушки все крутились возле батюшки, старались ненароком коснуться его парчового облачения, ревновали, если какая слишком долго рядом с ним постоит. А Романиха даже на коленки перед ним кукнулась, сложив ладони лодочкой. Баба Поля про нее говорила:
— Богомоленная на людях, на языке мед, а под языком жало и лед, на прошлой неделе бригадир поймал коло фермы, несла пук сена домой, кабы б не было своего сена, а то полно, в тридцать третьем, в самый голод, помнишь, Арин, мужик ее привез два мешка муки с Белоруссии, так она родной сестре не дала ни краюшки хлеба, когда та с детьми с голоду пухла, чужие люди помогали, и мужик у нее такой же, на словах апостол, а на делах — кобель пестрый…
Но баба Арина на это сказала просто и сурово:
— Господь принимает всех, и добрых и никуда не годных, к кому ж им идти, на кого надеяться, если они никому, кроме Бога, не нужны.
Все восстало в Анюте против такого равенства добрых и злых перед Богом. Но прошло время, и сердце ее смягчилось и признало справедливость такого Божьего отношения. Тем более что в тот праздничный день у церкви батюшка отличил ее бабку, постоял и ласково поговорил с ней.
Со столов собрали и увязали в платки куличи, не позабыв оделить старосту. Староста с дьяконом не без труда унесли в сторожку целый таз дареных куличей и яиц. Вернулся и батюшка Василий в церковь. Наверное, за водой, подумала Анюта, вон сколько воды вылил. А народ с узелками все прибывал. Раньше в Никольском была церковь, а теперь причт разогнали, в храме устроили амбар, а иконами всю зиму печку в сельсовете топили. И теперь народ из Никольского на праздники ходил в такую даль в Мокрое, проклиная дурное начальство.
Бабка осталась ночевать у кумы. Ночью они пойдут на пасхальную службу, а утром разговеются свечеными куличами. Анюта просилась с ними, но бабка не захотела ее взять. Хотя она невесть чего ждала от этого таинства — святить куличи, а действо оказалось простым и скорым, разочарования не было. Ведь она побывала в Мокром, батюшка глянул на нее и окропил святой водой. Когда он приезжал к ним в Дубровку крестить и причащать, бабка подтащила к нему упиравшуюся Анюту. Батюшка ее перекрестил, бережно погладил по голове. Она заглянула в широкий рукав его черной рясы и подумала: никакой он не отец, а просто старичок, дедушка.
Но даже в глубокой старости батюшка Василий оставался осанистым и видным. Еще в конце прошлого века начал он служить в мокровской церкви. Старушки хвастались, что такого попа им сам Бог послал.
— Никто вам его не посылал, он здесь родился и пригодился, — с грустной своей усмешечкой говорил отец. — И доживает своей век в родной вотчине, осколок калужской аристократии.
Батюшка Василий тоже был из Зориных. Его раскулачили еще в двадцатых, землю отобрали, остался у него только дом в пять окошек с кружевными занавесками и большим фруктовым садом. И допотопную бричку с лошадью батюшке оставили, потому что он, как и мокровский доктор, все время разъезжал по деревням.
Бывало, рано утром отец глянет в окошко и весело скажет:
— Чья это карета покатила, поехал батюшка по своей клиентуре, вотчина у него — будь здоров! Дня не проходит без покойника, а младенцев и со счету сбились.
Бабка так и ринется к окну, хоть вслед глянуть.
— Собирался еще на прошлой неделе крестить в Прилепах, да приболел, сердешный наш! И хорошо, что подзадержался, собрали ему побольше, штук шесть-семь, чтоб не ездить туды-сюды, а за одним разом всех окрестить. Он старый человек, ему покой нужен, а его замотали, дня не проходит, чтоб не звали куда…
Трудно было понять, как относился отец к Богу, но слова недоброго никогда не сказал ни про Бога, ни про батюшку Василия. Наоборот. Иногда насмешничал над суевериями и обрядами, но такой уж был у него характер.
Однажды Анюта увидела со стороны, как случайно встретились на улице ее отец и батюшка Василий. Батя весело и размашисто поклонился навстречу подъезжающей «карете», дескать, хотя я и другой веры, но к вам, батюшка, с почтением. Отец Василий тоже кивнул ему по-доброму: вижу-вижу твое почтение, хоть и паршивая ты овца, но ведь из своего стада. Батя облокотился на край брички, поговорили о чем-то минуту-другую, потом батя отступил на шаг, и карета покатила дальше. Бабка тоже наблюдала за ними с огорода, козырьком приставив ладонь ко лбу. Анюта удивилась и обрадовалась: надо же, как тепло, по-родственному беседовали ее батя с отцом Василием. Карпузенок, тот совсем не здоровается с батюшкой, морду воротит, но и батюшка в его сторону никогда не глядит, как будто нет его вовсе. Про Петьку Карпузенка бабы говорили: чего нам с района полномочных шлют да шлют одного за другим, у нас своих дураков хватает.
