Игорь Малышев - Рассказы
Ангел посмотрел на нее погрустневшими, но решительными глазами.
— Нет уж. Теперь такое время, что вы люди сами должны располагать звезды. Ни Он, ни мы больше не вмешиваемся в Ваши дела. Теперь вы творите мир. Приступай, не бойся и помни, что от расположения светил тоже кое-что зависит.
— Хорошо, — покорно согласилась она и полезла в сумочку, где находились кусочки зеркал, которым надлежало стать звездами.
И вдруг в голос расплакалась.
— Я боюсь, Анхель! — созналась она. — Ужасно боюсь… В жизни никогда не боялась, как сейчас. Я, наверное, жуткая трусиха?
Он подошел, и обнял ее, как взрослый и мудрый человек обнимает ребенка, впервые столкнувшегося с жизнью, в которой ничего нельзя изменить и никто не поможет человеку сделать выбор, кроме него самого. Он гладил ее по плечам, тихо и невнятно, как ручей, бормоча что-то на ухо. Она, хлюпая носом, заглянула ему в глаза и неожиданно поняла, что он древнее всего, что есть вокруг: и неба, и солнца, и земли. Он глядел на нее, как глядит на человека спокойная и бесстрастная вечность, повторяя старые, как мир, слова: «Ты явился сюда на краткий миг, чтобы прожить свое мгновение и быть сожженным безжалостным солнцем времени. Таких, как ты много, очень много. Вы рождаетесь и умираете каждую секунду и несть вам числа. Ты всего лишь одна из них». Все это, как показалось Марии, она прочла в его зрачках, синих и холодных. Взглянув туда можно было умереть, если бы не крохотные искры любви, что трепетали в них. Любви к Марии, ко всем остальным, кто приходит и уходит каждую секунду, к каждой травинке и каждому листку.
Ангел достал из кармана платок. Стал вытирать ей глаза. Платок был такой холодный, что у нее даже онемели щеки, казалось, что он водит по ее лицу куском льда, который впитывает слезы, но это, как ни странно, успокоило. Всхлипнув последний раз, она попыталась улыбнуться и сказала:
— Ну, я пойду…
Она шагнула с облака и полетела по прозрачному голубому небу развешивать звезды. А он стоял на месте и смотрел на нее. Очень взрослый и очень древний.
Зеркала оказались неожиданно холодными, немного влажными и почему-то были похожи на маленьких серебряных рыбок, только вынутых из озера. Они дрожали и бились в руках Марии, как самые настоящие мальки. Сперва она немного испугалась от такого превращения, но потом ей даже понравилось.
Вынув первую звезду, она долго не решалась найти ей место, но в конце концов, отважившись, зависла на месте и разжала пальцы. Звезда осталась висеть.
— Как все просто! — восхитилась девочка.
Потом она долго летала по небосклону, развешивая созвездия. Отлетала в сторонку, чтобы оценить свою работу, возвращалась снова, переделывала, снова смотрела. Оказывается это было очень интересно, создавать звездное небо. Если бы она знала об этом раньше, то никогда ничем другим бы не занималась. Созвездия она выдумывала на ходу, фантазировала забыв обо всем, лишь только ковш Большой Медведицы, сделала, как и договаривались они с падре Эрнандо, с ручкой изломом вниз.
Когда последняя звездочка нашла свое место на небосводе, Мария снова обнаружила себя висящей на сцене перед холстом. И никого рядом, лишь чуть подрагивают веревки, оттого, что подмастерье кузнеца, как ни силен он был, устал за время представления держать детей на руках.
— И увидел Бог, что это хорошо…
Когда она была уже за кулисами падре тихо похвалил ее.
— Умница, прямо настоящий ангелочек. Я чуть было сам не поверил.
— Оно как-то само собой все получилось, — так же шепотом то ли хвасталась, то ли оправдывалась Мария. — Я тут не при чем.
— Знаешь, так ведь и должно было быть, — очень серьезно проговорил падре Эрнандо, пристально глядя в глаза девочке. — Кстати, ты не видела мои очки?
— Они у вас на носе, — не задумываясь ответила она и тут же осеклась: падре никогда раньше не носил очков.
— Правильно говорить «на носу», — поправил священник, устраивая найденную пропажу поудобней.
— Ну да, конечно, — растеряно пробормотала она. — Вот только откуда они у вас?
— Как откуда? Всегда были. Впрочем, не мешай, — и он принялся читать далее.
Мария в смущении пошла за сцену, где стояли остальные участники представления. Подошла к Лео.
— У падре очки…
— Ну и что с того… — он непонимающе оглядел ее. — Только увидела?
— Нет… Я так… — произнесла Мария, не понимая уже совсем ничего.
Она была ужасно растеряна и не заметила, что Лео совсем не шепелявил. Правда у него во рту зияли дыры, но они совершенно не мешали ему говорить.
Тем временем спектакль подошел к концу. Зрители дружно хлопали целых пять минут, вызывая на поклон падре Эрнандо, но он не вышел, сказав, что это не мирской театр, а потому эти обычаи он не принимает и здесь они не в чести. Актеры потянулись из-за кулис, не подозревая, что творится в душе Маленькой Марии Руденсии. Она забилась в угол и не уходила. Что-то пугало ее, она боялась выходить, как порой бывало, когда ее представляли незнакомым гостям. Вроде бы и бояться нечего, а показаться на глаза не может: стесняется. «Дикаркой растешь», — говорила в таких случаях мама.
Погасили лампы. Снаружи доносился шум людей выходящих из школы, топот, шелест дамских платьев, покашливание, стрекот цикад, которые, казалось, пропали на время представления. Дети-актеры встречались со своими родителями, радостно рассказывали им о своей игре, веревках для «летания», лейках, воде, о том, что вначале все ужасно волновались, а потом успокоились.
— … а Мария Руденсия так разволновалась, что даже заикаться начала от страха, — рассказывал сын алькальда родителям, сидевшим в первом ряду, так что Мария слышала каждое слово.
— Бедная девочка, зачем же так пугаться, так ведь и на всю жизнь заикой остаться можно, — пожалела ее какая-то женщина, судя по голосу жена алькальда. — Ну а ты сам сильно боялся? Сознайся…
— К Рождеству надо будет еще что-нибудь поставить.
— Да. Вот о Рождестве Христовом и поставим…
Голоса затихали, отдаляясь по мере того, как все шли к выходу.
— Вот так, доигралась… Что-то теперь будет? — тихо произнесла она сама себе.
— Иван! Мария! — произнесла где-то по ту сторону закрытого занавеса Летисия. — Дети, идите поищите Марию Руденсию. Донья Эмилия и … волнуются, что же она не идет! Должно быть переволновалась девочка.
Какое имя произнесла кухарка после имени ее матери девочка не разобрала из-за шарканья десятков ног и многоголосого гула заполнявшего зал, но сердце ее забилось, как бешеное, наполнившись вдруг сумасшедшей и несбыточной надеждой. Она заплакала, боясь, что сейчас все откроется и окажется неправдой. Она еще никогда жизни не обладала ничем более ценным, чем родившаяся в этот миг надежда, хрупкая, как лапка кузнечика и легкая, как взгляд любящей матери. Мария не могла дышать, ей казалось, что она сейчас задохнется. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, только слезы все лились и лились безутешные, как надежда на чудо.
Рядом с ней присел неизвестно откуда взявшийся Анхель.
— Ну, что сидишь?
— Боюсь.
— Опять боишься? Может мне вместо тебя пойти?
Она молчала.
— Пойми, это все ты сделала. Как делала, так и получилось. Что уж теперь…
— Нет, это ничего… Это я так, ты не думай… Сейчас посижу и пойду.
— Ну смотри. А я ухожу.
Он поднялся и побрел в густую темноту в углу, оставляя после себя грустный чуть влажный запах, какой бывает осенью в лесу.
— До свидания.
Она подумала, что нужно сказать что-то еще, поблагодарить за помощь, но сил совсем не было. В голове была лишь пустота, да ветер. Наверное еще с путешествия по облакам там остался, не выгонишь.
Тихо, сверкнув в полумраке глазами, шмыгнула крыса, похожая на ту, что сидела на плече у фокусника и астролога Персея. Девочка вспомнила, что видела, как он входил в селение незадолго перед представлением и, может быть, он тоже был в зале вместе со всеми.
— Всё! — пискнула крыса, глядя на плачущего ребенка. Мария, как когда-то давно вздрогнула, но уже не удивилась.
В черном небе над выходящими артистами и их родителями светил ковш Большой Медведицы с ручкой изломом вниз.
С лампы, забытой за сценой, падали капельки света, собираясь в маленькую лужицу на полу.
Слезы тихо ползли по щекам Марии, забираясь за пазуху ангельского наряда.
Шум в зале смолк, теперь там остались только те, кто ждал ее…
P.S. В заключение этой необычайной истории можно сообщить только, распространенный среди ученых-ботаников, нелепый слух о том, что игольчатая акация, утеряла свои колючки в процессе эволюции.
Лица
Монастырь святого Микеле стоит на склоне высоких гор. Со всех сторон его окружают заснеженные вершины, самая высокая из которых — знаменитый пик Святого Иоанна. Говорят, что лучший вид на него открывается с обрыва, что расположен рядом с нашим монастырем. По утрам, когда восходит солнце, его вершина окрашиваются розовым светом, нежным, как тончайший шелк из Китая. В жизни я не видел ничего красивее. С тех пор, как меня десятилетним мальчиком привел сюда дядя, я не перестаю любоваться этим зрелищем.
