Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана
И вот Сатана поет эту песнь сорок три года, сочиняя по ходу, ни разу не повторив слова, составляя ее то двустишиями, то четверостишиями, а то превращая в петрарковские сонеты или двустрочные эпиграммы. То это Горациева ода, а в следующую минуту – белый стих с высокопарными сравнениями на полгода, и наконец амброзия начинает действовать, и ангел Адам засыпает.
Тотчас же Сатана, сказав: «Уморил, зануда», вскакивает, хватает Адамову душу и запихивает ее через уши в глиняного человека, и когда Адам просыпается – он в заточении.
Потом Бог посылает вниз ангелицу Еву, выяснить, что творится, и с ней случается то же самое. После этого Бог соображает, что творится, и посылает вниз архангела Михаила устроить Сатане хорошенькую головомойку за наглость, сказав: «А те двое пускай посидят в телах, пока я их не разрушу. Будут знать, как засыпать на дежурстве».
И вот правда в том, что все мы – заключенные ангелы, потомки заточенных, живущие в мире, который создал Сатана, а не Бог, из чего следует, что все в Ветхом Завете – не Закон Божий, но Закон Сатанинский. Сатана лишь ловко перемешал кой-какие хорошие законы с плохими, чтобы заключенные ангелы думали, будто он – Бог. А потом спустился ангел Иисус – все поправить и дать нам настоящий Закон Божий, что он и сделал, только обмишурился, потому как всем плевать на его закон, и вот почему до сих пор в мире бардак и полно зла.
На протяжении веков заключенные ангелы чуяли неладное и на материальное глядели косо, полагая, что плоть греховна и не следует ей потворствовать. Одно время я сам так считал и запрещал людям плодиться и есть мясо, ибо это помешало бы непостижимым механизмам переселения души.
Однако я постиг, что Бог в конце концов заинтересовался этим материальным миром и позволил нам на равных вести битву с силами зла, упрятанными в тела человеческие вместе с заточенными ангелами.
И потому Бог устроил так, что мы нанесли поражение солдатам не единожды, но трижды. В первый раз Он шепнул Хекторо, Педро и шлюхе Консуэло, что Фаридес хотят изнасиловать; во второй раз вдохновил нас испражняться и бросить дохлого бычка в реку, чтобы отравить вояк, и мы напугали их зверьем в спальных мешках, а Фелисидад получила божественную силу, чтобы заразить всех офицеров обычной гонореей и барранкильским сифилисом. В третий раз нам подсказали тактику, чтобы уничтожить солдат, не потеряв ни одной жизни среди своих.
Но это не самое чудотворное; когда мы оставили поселок, Он вызвал землетрясение, одновременно осушив озеро в долине, чтобы мы могли там жить, и пролив воды в долину Мулы, чтобы солдаты не смогли нас преследовать. Пока мы шли, наши удивительные кошки, направляемые божественным провидением, приносили нам пищу. Вдобавок Он вызвал снежную лавину, открывшую тела конкистадоров, затем размороженных Аурелио, дабы они помогли нам отстроить город, где мы теперь живем в гармонии, подобно ангелам, каковыми и являемся.
Из этого следует заключить: Бог желает, чтоб мы разрастались, шли в авангарде завоевания мира нашей внутренней ангельской природой и очищали материю, пока она тоже не станет духом. И когда это произойдет, дух Сатаны лишится власти, ибо владычествует он лишь над грубо материальным. И таким образом, наш святой долг перед Богом – размножаться и заселять мир себе подобными, чтобы погрузить его в пиршественную благость. Между нами говоря, не удивлюсь, если однажды утром все мы проснемся и обнаружим, что у нас снова крылья, а совокупляемся мы, целиком перемешиваясь телами.
Но до того времени будем же укреплять себя доброй пищей, включая мясо; станем щедро блудить, пусть хныканье младенцев в обгаженных пеленках не дает нам спать ночами. Да будут матери бессонны, кормя грудью, и да будут бессонны девицы, совокупляясь. Deo gratias. Dominus vobiscum.[26] Аминь.
6. Эна и мексиканец-музыковед (3)
Проснувшись утром, я обнаружил, что Эна незаметно ускользнула, а я делю постель с клубком сибаритствующих кошек. Когда мне наконец удалось их согнать, чтобы застелить сбитые простыни, я увидел пятнышко крови там, где Эна радостно простилась с невинностью.
Вечером Эна пришла, как обычно, и я преподнес ей коробочку. В ней лежало обручальное кольцо моей бабушки.
– Эна, выходи за меня замуж, – сказал я. – Пожалуйста.
Она смотрела на кольцо и вроде сильно побледнела.
– Я бы очень хотела, – сказала она, – но… дело в том, что я не могу. – Вид у нее был несчастный.
– Ну, раз хочешь, значит, можешь. Что тебе мешает?
– Я пока не могу сказать, но когда скажу, надеюсь, ты поймешь. – Лицо ее прояснилось: – Но я могу просто жить с тобой, если хочешь.
– Но пожениться-то лучше! – в недоумении воскликнул я.
– По мне тоже лучше пожениться, но это было бы несправедливо.
– Несправедливо к кому? К твоим родителям?
Она разволновалась:
– Нет-нет, этого я тоже пока не могу объяснить. Но обещаю тебе, что скажу завтра, честно.
Я ничего не понимал.
– Ладно, но жить ты со мной будешь?
Она застенчиво улыбнулась:
– О да, конечно.
Я нагнулся, поцеловал ее в лоб и сказал:
– Ну, а теперь пошли в постельку.
– В постель? – ошеломленно переспросила Эна.
– Да, в постель. Прошлой ночью это было так восхитительно, я ни о чем думать не могу, хочу только снова любить тебя.
– Прошлой ночью? Снова? – изумилась она.
– Забыла, ты хочешь сказать? Что, очередная шуточка?
Эна замерла, потом сказала:
– Нет, конечно, я не забыла, но не слишком ли часто? Ее простодушие меня рассмешило:
– Да что ты, Эна, этим можно заниматься, когда хочешь.
Похоже, она сильно колебалась; затем, сжав губы, сказала:
– Но, мне кажется, я еще не готова.
– Готова, готова, – ответил я, помня удачливую решительность героя «Унесенных ветром». – А если нет, то очень скоро будешь.
Эна вновь продемонстрировала многоликость: этой ночью она была совершенно иной. Все время просила меня быть нежным и милым; вначале никак не могла расслабиться, но в конце концов все прошло восхитительно, как и накануне. На сей раз она оставалась со мной всю ночь, а утром разбудила сладким поцелуем, приготовила кофе и сказала:
– Я тебя правда очень люблю.
– Оставайся у меня, и мы будем говорить это друг Другу каждое утро.
– Я приду вечером, и мы во всем разберемся. А сейчас пойду умоюсь.
Когда она вернулась, посвежевшая и причесанная, я спросил:
– Querida,[27] как тебе удалось потерять невинность дважды? – Я указал на еще одно кровяное пятнышко на простыне.
– Вот странно! – ахнула она, а потом прибавила: – У меня немного болело после первого раза, и я думала, еще не совсем зажило. Я потому и сказала, что не готова.
Она не смотрела на меня, хотя вроде бы покраснела и пыталась скрыть улыбку, но больше я об этом не думал. Я в технической стороне девственности не разбираюсь, девственница – большая редкость в наши дни, и сей аспект остался за пределами моего весьма обширного опыта.
– А как смыть кровь с простыни? – спросил я.
– Да просто замочи и посыпь солью или еще чем-нибудь.
– Ладно, неважно. Может, оставлю на память.
Она похлопала меня по щеке и сказала:
– Я у тебя вся буду на память, не только моя кровь. Вечером из темноты выступили две тени и, держась за руки, двинулись к двери дома, где я стоял, привалясь к косяку. Перед этим я понарошку боролся с одной своей кошкой и весь был покрыт пылью, потому как зверь решил нынче не играть в поддавки. Я подумал: «Кого это Эна с собой привела?», увидел, что это еще одна девушка, и решил – наверное, взяла с собой подругу.
Но когда они вышли на свет фонаря, я застыл от изумления. Потеряв дар речи, грузно осел и машинально потянулся за сигаретами. Руки сильно тряслись, и я уронил спички, а с незажженной сигаретой, свисавшей изо рта, выглядел до того нелепо, что девушки захихикали. Наконец одна произнесла:
– Это что-нибудь объясняет?
– Две? – глупо спросил я. – Две? И все время было две?
Они кивнули, и та, что справа, сказала:
– Я – Лена, а это – Эна.
– Скажи, что не сердишься, – льстиво пропела Лена. Она опустилась на крыльцо и уперлась подбородком в мою коленку, дразня нарочито покаянными карими глазищами, а Эна подошла и взъерошила мне волосы. И они на пару начали эту дьявольскую игру, которая отныне стала проклятьем и счастьем моей жизни.
– Не надо, не сердись, – сказала Лена. – Поначалу мы хохмили, чтобы подразнить мексиканца. Понимаешь, у нас мексиканцев за дураков держат, и вроде бы получался славный розыгрыш.
– Но нам, – продолжила Эна, – понравилось слушать, как ты играешь, а потом мы обе в тебя влюбились, и все вдруг стало очень серьезно. И мы поняли – ну все.
– По правилам игры, – подхватила Лена, – нельзя было ни о чем друг другу рассказывать, чтобы дать тебе шанс догадаться, но ты так и не догадался.
Я лишь, как попка, повторял: «Две? Две?», и все вдруг прояснилось, и раскрылась тайна многоликости «Эны».
