Елена Сазанович - Гайдебуровский старик
– Кстати, я тоже слишком щепетилен и порядочен, чтобы никому в долг не давать, – старик шумно хлебнул из блюдца – Я живу прошлым. Я им дышу. Оно мое настоящее и мое будущее, как ни парадоксально это звучит. В моем прошлом презирают должников. Я не люблю презирать. Я слишком считаю себя порядочным человеком, чтобы во мне поселилось такое непорядочное чувство, как презрение. И я себя от подобного чувства оберегаю.
– А для чувства жалости тоже считаете себя слишком порядочным? – выпалил я, так и не притронувшись к чаю.
– Смотря к кому. К другим или себе? Себя жалеть это уже не просто непорядочность, а невежество и падение. Вы же упасть не желаете? Вы для подобного желания слишком умны.
Умен. Я облизал пересохшие губы. Еще как умен. Дрожащими руками я попытался закурить сигарету, но, перехватив взгляд старика, тут же спрятал руки в карманы штанов. Лицо мое по-прежнему пылало. Ноги подкашивались. Перед глазами поплыли мутные круги. Мне казалось, что я сейчас рухну. Я все списал на температуру, на болезнь, которая меня настигла именно здесь, где не было дождя. Я не хотел признаваться себе, что физическое недомогание всего лишь самозащита, вернее, защита от моих преступных мыслей, подсознательных желаний. Или их результат.
И словно из склепа раздался приглушенный голос антиквара.
– Что такое деньги, молодой человек? Жалкие бумажки, не более. А в моих руках вечность! Разве я вам могу одолжить вечность! И как вы мне ее будете возвращать? Днями, годами, веками? О, нет! Это просто невозможно! Я прожил не одну жизнь, молодой человек! Потому что в моих руках были эти вещи! Я мог с ними разговаривать, спорить. Мог выбросить на помойку и сжечь. А мог просто продать! Все было в моей власти. Я создал общество этих вещей! И сам стал этим обществом! Его президентом и его народом. Его палачом и его благодетелем! Его преступником и его судьей! И идея этого общества – я сам! Великолепная идея…
Лицо старика исказилось, глазки сузились, голос понизился до зловещего шепота.
– Что такое люди? Ничто! Потенциальный прах! Существа, совершающие сделку с землей. Они пользуются благами земли в рассрочку. Пока живут. А потом их земля забирает. Превращает в удобрения. Для новых потенциальных смертников, разве не так? Даже гении, подумайте, даже гении! Кто они! Та же толпа! Пусть не такая многочисленная, ну и что? Удобрение для истории! Толпа гениев! Которые всего лишь являются инструментом для создания шедевров, орудием для сотворения вечности! Которой могу обладать лишь я! И только вещи ни от кого не зависят! И земля не в силах их уничтожить! Как и породить! Они творение рук человеческих, человеческого ума и таланта. И пусть не моего! Но я сумел возвыситься над людьми благодаря их вещам! Пусть я не написал ни одного стихотворения, не изобрел летательный аппарат и не совершил подвига! Мне это не нужно! Это сделали за меня другие! И неплохо, скажу я вам, сделали! Что ж. Слава им. И вечный покой им. Земля щедрая. Она нам еще подарит гениев и героев. Она хорошо удобряется.
В моих висках пульсировало. Мне казалось, удары слышны на всю комнату. Он просто сумасшедший. Просто сумасшедший. Нет, пожалуй, хуже. Сочетание безудержного безумия и рассчитанной логики. Это редко и это невероятно. А он утверждал, что не гений. Поторопился с выводами. Я не видел, как играл артист Гайдебуров. И возможно ли сыграть такое. Чем был этот, сидящий передо мной старик.
– А вы пейте, пейте чаек. Ароматный, с листиком мяты, прямо от купчихи Кустодиева, – голос старика резко изменился, стал ласковый, нежный, добрый. Не голос, а голосок. Не вой ветра, а журчание ручейка.
Я зажмурил глаза. И почему-то залпом выпил остывший чай, как водку. Только бы он от меня отделался. И вдруг почувствовал острую боль. От боли открыл глаза. Кровоточил палец. Видимо я порезался о треснутую чашку. Даром ей столько лет! Но мутные пятна исчезли. И комната предстала в таком ярком, отчетливом цвете, словно только что здесь прошел дождь. И мне показалось, что все это ненастоящее. Это бутафория, декорации, сцена. И эти парики, и пистолеты, и ручки с позолоченным пером, и пожелтевшие книги, и дырявые зонтики. Все это не история, а подделка под нее, и не стоит принимать это за истину, и не стоит воспринимать это серьезно. Если это всего – лишь кукольный театр, в котором вещи всего лишь маленькие модели больших вещей. Мне показалась, что комната покачнулась, словно палуба корабля. И Ярослав Гашек резко хлопнул дырявым зонтиком и мне подмигнул. И я услышал скрип стального пера по бумаге – это записывал свои эмоции Ржешевский. И Виктор Серж старательно заводил ключом часы своей матери. И Наполеон шагал взад-вперед, разнашивая новые сапоги. И Кустодиев шумно прихлебывал чай с треснувшей чашки. И всхлипнула гитара – гусар Потапов сыграл на оборванной струне. И Морган ловко подбросил мяч в виде глобуса в воздух, словно подбросил целый мир. Почему я решил, что это они? Ведь я не знал их в лицо, даже не видел на фотографии, даже не слышал их словесного описания.
Впрочем, это не важно, разве это всего лишь не кукольные персонажи, живущие в мире кукольных вещей, на сцене кукольного театра. Который, возможно, когда-нибудь назовут историей. И бородатый антиквар в центре лавки всего лишь копия актера Гайдебурова, кукольный персонаж, сделанный наверняка из папье-маше. Стоит слегка на него надавить, он поломается или рассыплется, словно и не было старика. И мне вдруг захотелось это, во что бы то ни стоило, доказать. Морган понял меня и как заправский волейболист подал мяч. Я ловко его поймал и запустил в старика. Больше я ничего не помнил. Вещи поплыли перед моими глазами. Палуба качнулась сильнее. И мне казалось я тону в море вещей. Я стал размахивать руками, словно пытался удержаться на месте. Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я потерял сознание. Наверно, очень мало. Какие-то доли минуты. Потому что, когда я очнулся, я еще стоял на ногах. Ноги были ватными и я слегка покачивался. Странно, я даже не упал. Возможно, меня поддержал антиквар?
Мой взгляд забегал в поисках старика. Но его нигде не было. Я сделал робкие шаги. Ноги дрожали. Я споткнулся о что-то тяжелое. И опустил глаза. И увидел его. Он лежал в неестественной позе, раскинув руки в стороны. В некоторых местах его седые волосы были окрашены в ярко красный цвет. Это так пугающе выглядело, словно на черно белом экране вдруг появились яркие краски. У его головы лежал мяч в виде глобуса, который когда-то подарили Моргану за выдающиеся заслуги. Мог ли Морган предположить, что этот мяч станет орудием убийства. Убийство. Это слово зазвенело у меня в ушах. И я вздрогнул. И оглянулся, словно хотел обратиться за помощью к Моргану. Или, на худой конец, к Гашеку. Но комната была пуста. Только вещи. Все остальные были мертвы. В том числе и старик антиквар.
Я машинально поднял мяч с пола. Он был очень тяжелым. И на нем вмещалась вся наша планета. Неужели наша планета так тяжела? И неужели вот этими континентами, горами и реками можно убить человека. Еще как можно. На нашей планете ежесекундно совершаются убийства. И наша планета уже сама представляет собой просто кладбище. Или удобрение для вечности. И на этом круглом мяче в виде глобуса не обозначаются могилы. И убийство старика тоже не будет отмечено. Потому что это никому не интересно. И потому что о нем никто не знает. Кроме меня. И, надеюсь, никто не узнает. Кроме меня. Ведь у меня не было даже мотивов для убийства.
Мотивы. О мотивах я подумал потом. Осознавал ли я их в момент убийства? Или это просто была высокая температура? Болезнь, которая внезапно свалилась на меня. И реальность, которую я уже никогда не смогу доказать. Потому что не было свидетелей. Кроме кукольных персонажей. Кроме вещей, принадлежавших истории. Кроме людей, принадлежавших истории, и которые давно этой историей похоронены. Но история не свидетель, и актеры не свидетели тоже. И мертвецы подавно.
Безусловно, первая мысль, посетившая меня, была вполне благородна. Позвонить в милицию. И сдаться на милость правосудия. Но почему я сразу не бросился к телефону? Почему лихорадочно в эту секунду не набираю номер? Почему я стою как истукан, вглядываясь в безжизненное тело? И у меня хватает даже ума открыть шкаф и переодеться в старика. Неужели я играл в благородство перед самим собой, поскольку никогда не считал себя негодяем? Неблагородная игра. И судьба словно решила испытать меня на прочность. И дала шанс доказать, что я не законченный негодяй. И уж тем более не расчетливый убийца.
Раздался громкий стук в дверь. Я вздрогнул и успел подумать, почему стучат, разве дверь не открыта? И успел подумать, почему к старику так долго не шли посетители? Впрочем, так долго шел дождь. На полу валялась фетровая беретка. И я машинально ее нацепил на голову. Мне кажется, что машинально. Ну, не мог я тогда все продумать, просто не мог! Не в моих это правилах. Скорее всего, это была испуганная реакция на приход гостей. Чужих гостей. В чужой дом.
