Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Глава 2
Вас когда-нибудь обыскивали на таможне? Я имею в виду в одной из этих кабинок. Меня обыскивали по меньшей мере раз пятьдесят. Я хочу рассказать, на что это похоже и как надо себя вести при этом. Ведь никогда не знаешь, с чем столкнешься.
Итак, что касается поведения, то в первую очередь дружелюбие и еще раз дружелюбие. Ни одного сердитого слова. Ни одного возмущенного взгляда. Делать все, что прикажет служащий. Говорить, только когда вас спросят. И ни в коем случае никакого протеста. Вы только сыграете на руку этим господам.
Деревянные кабинки по размеру не больше тех, что в общественном туалете. Там могут поместиться лишь два человека. В каждой такой ячейке стоит табурет, стол, на стене крючок для одежды. Ряд таких кабинок расположен на заднем плане — в тени остальной таможни, с которой знакомы большинство пассажиров, возле наклонной металлической горки, где досматривают ваши чемоданы. Позади, стыдливо спрятавшись, располагаются кабинки. Пассажиры-мужчины обыскиваются сотрудниками таможни, дамы — сотрудницами. Да, такое тоже бывает. Иногда получается забавно. Так как стены кабинок из фанеры, вы слышите буквально каждое слово и слева, и справа.
— Снимите бюстгальтер. Трусики тоже, пожалуйста.
— Что это? Бандаж? Очень жаль. Снимите его.
В это воскресенье я был единственным, кого досматривали. В кабинке, где все происходило, было тихо. Таможенник, одетый в зеленую униформу, очень маленького роста. Сначала он копается в моей дорожной сумке. Каждую пластинку вынимает из конверта и заглядывает внутрь. Рей Конифф, Луи Армстронг, Элла Фитцджералд, Оскар Петерсон. Затем книги «Мила 18», «La Noia», «The Rise and Fall of the Third Reich», «Последний из справедливых». Мартин Бубер, Камю. Лев Троцкий, «Моя жизнь». Каждую книгу коротышка листает так, чтобы выпало все, что лежит между листами. Ничего не выпало. Взяв Троцкого, он в первый раз открывает рот:
— Вы это читаете?
На что я покорно отвечаю:
— Да, господин инспектор. Ради всего святого, это не запрещено?
Никакого ответа. Вот это и есть правильная тактика.
На всякий случай он дважды перелистывает Троцкого. (Наверно, потому, что реши я спрятать секретное послание, то непременно суну его в эту автобиографию.) Но и из Троцкого ничего не выпало.
После книг доходит очередь до гигиенических принадлежностей. Тюбик зубной пасты открыть. Тюбик закрыть. Мыльницу открыть. Мыльницу закрыть. Электрическая бритва. На нее он потратил две минуты. Это очень много. Но так как мне хорошо известно, что все продлится еще дольше, мне нельзя терять терпения, и я смотрю через маленькое окно. В двери каждой кабинки есть такое окошко. Оно должно быть завешено. Но это задернуто не полностью.
На движущейся дорожке показался багаж пассажиров рейса «Люфтганзы». Люди столпились перед тремя таможенниками. Дело идет споро, и многих уже пропустили на выход. Тут я снова вижу семью с двумя детьми. Так как они все еще весело и счастливо смеются, я предпочитаю смотреть в другую сторону. Сбоку — темный проход в какой-то склад, над входом прикреплена табличка: «Посторонним вход запрещен». В полутемном закоулке скрывается целующаяся парочка. И как они это делают!
Его руки лежат у нее на плечах, она положила свои ему на пояс. Вот так они и стоят. Поцелуй, кажется, никогда не кончится. Он выглядит потрясающе. Черные волосы. Черные глаза. Высокий. Стройный. Серый костюм. Остроносые ботинки. Маленькая бородка. Похож на итальянца. Она ниже его, примерно моего роста. Одета в бежевые брюки, бежевые туфли, бежевый пуловер, на шее шарфик. Бежевый ей к лицу, и она это знает. А какая фигурка! Как у гоночной яхты. При этом она отнюдь не молоденькая, где-то за тридцать.
Ну наконец-то! Le baiser phantastique[9] закончился. Они смотрят друг на друга. Точнее сказать, она видит его взгляд, он-то уж точно ничего не видит, так как у нее половина лица скрыта огромными черными солнечными очками. На то, наверно, есть причина. Если этот господин ее муж, то мой папочка честнейший в мире человек!
Жаль, что из-за очков не разглядеть ее глаз. Мне удается рассмотреть узкое белокожее лицо, темную точку на левой щеке, полные красные губы, маленький носик, высокий лоб и иссиня-черные волосы, которые мягкими волнами спадают на шею.
Она разговаривает с этим парнем. У нее чудесные зубы. Он говорит что-то, отчего ее рот скривился так, будто она собирается заплакать, потом она быстро и коротко целует его в губы, щеки, веки. Если бы они знали, что за ними кто-то наблюдает! Она, похоже, совершенно без ума от него. Как ловко она берет быка за рога. Меня бросает в жар от одного взгляда на нее.
— Выверните карманы, пожалуйста, и положите все на стол.
Толстяк, кажется, справился с сумкой. Так, теперь все повторится с бумажником, спичечной коробкой, пачкой сигарет и носовым платком. Ха, он и вправду вынимает все спички, все сигареты, трясет носовой платок. Я снова выглядываю в окошко. Парочка все еще стоит в обнимку. Ах, какая женщина…
— Снимите одежду, пожалуйста.
— Пожалуйста. — Это удается сделать довольно быстро, так как я знаю, что нужно надеть, когда еду в Германию. Через полминуты я уже стою в одних носках и трусах перед толстяком, который начинает перетряхивать мои вещи. Он выворачивает все карманы, ощупывает подкладку куртки, заглядывает в отвороты брюк. Вдруг я спрятал там водородную бомбу.
— Вы можете сесть.
— Спасибо, я лучше постою. — Собственно, из-за того, чтобы видеть, как она снова его целует.
— Вы, наверно, уверены, что к вам придираются, господин Мансфельд.
— Нет, что вы!
Она гладит его по черным волосам, держит его голову обеими руками.
— Поверьте мне, я лишь выполняю свой долг.
Теперь она целует его руку. Один. Два. Три раза. Затем прижимает руку к своей щеке. Парень, да ты счастливчик! Потрясающая женщина! Вот бы увидеть ее глаза…
— Я всего лишь исполнитель. Если приказывают обыскивать, я обыскиваю. Служба есть служба. Против вас я ничего не имею.
Это отвратительно, но я не могу отвести от них глаз. Наконец я отворачиваюсь и говорю толстяку:
— Я тоже ничего не имею против вас, господин…
— Коппенгофер.
— Я ничего не имею против вас, господин Коппенгофер. Я знаю, что вам надо выполнять свои обязанности. Меня столько раз здесь обыскивали, что я удивляюсь, что вижу вас впервые.
— Я работаю только три недели. Меня перевели сюда из Мюнхена.
— Ах, вот оно что. — Я снимаю носки и протягиваю их ему. — Это касается моего отца, знаете ли. — Он смущенно кивает. Приятный он парень, этот толстяк. Он стоит и смущенно заглядывает в носки. — Я не рассматриваю это как придирки ко мне. Это мой папочка должен возмущаться.
Пусть он помучается, зная, что его сына обыскивают, как преступника, каждый раз, когда он прилетает к себе на родину. Бесполезно объяснять этим господам, что они исходят из неправильных предпосылок. Мой отец не страдает от этого. Ему наплевать на всех. В первую очередь на меня.
Господин Коппенгофер смотрит на меня непонимающе.
Я спрашиваю:
— Трусы снимать?
Он качает головой и снова смущается.
— Я очень быстро…
В общем, я встаю, он оттягивает мне трусы сзади, потом спереди и заглядывает внутрь.
— Можете одеваться.
— Спасибо, господин Коппенгофер, — говорю я и беру носки.
Почему я не должен быть с ним вежливым? Он тут ни при чем, и ребята на паспортном контроле тоже, у них есть инструкция.
Я говорю:
— Ребята на паспортном контроле следуют инструкциям. Я вам уже объяснял, это отец должен чувствовать себя оскорбленным, а не я. Это было бы справедливо. Но люди исходят из неправильных предпосылок. Они думают, что он меня любит, а ему на меня наплевать.
— Вы говорите ужасные вещи, господин Мансфельд.
— Это всего лишь правда. Вы думаете, мой отец такой идиот, что даст мне или одному из своих приближенных директоров нечто интересующее вас? Будь он таким идиотом, вам бы давно удалось засадить его за решетку. — Да что со мной такое? Что это я разболтался? — Директоров вы тоже каждый раз обыскиваете, они привыкли к этому так же, как и я. Удалось вам обнаружить хоть один документ, хоть малюсенькую бумажку за все эти семь лет? Ничего. Темные делишки, которые мой папаша обделывает в Люксембурге, никогда не документируются. Господа все держат в голове. Вы же не можете сказать: «Будьте добры снять голову, господа!»
— Вы все же сердитесь на меня.
— Нет, клянусь!
Я наконец оделся и запихиваю вещи в сумку. Я никогда не беру в Германию много вещей. Так сложилось.
Парочка все еще здесь. Они держатся за руки и молча смотрят друг на друга. Наверно, он скоро улетает. Ясное дело, улетает именно он. Вы только посмотрите, как она одета.
Пока меня обыскивали, я то и дело слышал объявления по громкоговорителю: «Внимание, объявляется посадка на рейс „Эр Франс“ до Рима через Мюнхен и Цюрих. Просим пассажиров подойти к третьему выходу. Желаем вам приятного полета». — «Attention please! Passengers Wright, Tomkinson and Harris, booked with „Pan American“ World Airways to New York, please, come…»[10]
