Айдар Павлов - Гроб своими руками
- Ты по-прежнему прекрасно пахнешь, Нелля! – сообщил я девушке.
- Мне уже сказали, - ответила она, увлекая меня в комнату любви.
Там уже находилась тьма народа. Повсюду: на кроватях, на полу, в углах, под окнами, на подоконниках, - все кипело и совокуплялось, стонало и умолкало. Мы с Неллей, как бы паря над этой суетой, переживали полное духовное и телесное единение, какое дано испытать лишь избранникам Афродиты. Никого не замечая, мы кружились в дурманящем танце, наступали на чьи-то беспорядочные члены, спотыкались и падали, и вновь поднимались, и вновь воспаряли, не позволяя прерваться этому безумному танцу свободной любви.
И когда чудо свершилось, "была мне милость дарована - алтарные врата отворены'', когда я уже всем существом своим погружался в благосклонные пещеры любви, оглушительный крик прервал наше восхождение...
В комнате свободной любви воцарилось гробовое оцепенение. Все, кто, здесь находился, в недоумении смотрели на девушку со светлыми волосами: она забилась в угол и широко открытыми, полными ужаса глазами рассматривала безжизненное тело своего возлюбленного. Это была Блондина. Узнав меня, она упала в мои объятия и разрыдалась. Слезы ручьями потекли из безутешных глаз. О, как она была прекрасна! Даже в своем бесконечном одиночестве. Страх объял все члены несчастной. Она трепетала на моей груди, словно маленькая потерянная птичка. Я почувствовал, как ее слезы растопили мое сердце, наполнили его невыразимым восторгом. «Блондина, - думал я, - ах, Блондина! Ах... Ах…………»
- А в чем дело? – деликатно поинтересовался я, взглянув на неподвижное тело ее избранника.
- Он мертв, - призналась девушка сквозь слезы и еще крепче прижалась к моей груди.
- Что, совсем?
Блондина утвердительно всхлипнула.
- Ну-ну, - сказал я. - Не стоит убиваться. Такова жизнь. Сегодня так, завтра этак.
Я перевернул труп и узнал в просветленных чертах лица старика Георгия. Никогда не покидавшая моего друга улыбка, вдруг обрела какой-то смысл... Я подумал: "Старик, у тебя уже никогда не будет гроба. Тебе предстоит сыграть в простой, неотесанный ящик на скорую руку сколоченный гробовщиком, ты не возьмешь с собой в землю ни хрена, кроме носков, штиблет и пишущей авторучки."
- Георгий-Георгий! - вырвалось у меня с тяжелым вздохом. – Сукин ты сын...
Я вернулся к Блондине, чтобы успокоить ее ласками, и узнал, как это произошло.
- Нам было так хорошо... Я даже не ожидала… Все было так одновременно... Но, вы не поверите, когда я почувствовала, что нам никогда не было так хорошо, он замычал и умер… - рассказала Блондина, понемногу приходя в сознание.
Мне почему-то не хотелось, чтобы она приходила в сознание. И свершилось чудо: "была мне милость дарована - алтарные врата отворены..." Я почувствовал, что всем своим существом погружаюсь в благосклонные пещеры любви. На десять минут мы с Блондиной забыли обо всем на свете.
Покинув комнату любви, я остановился и подумал, что в природе существуют лишь две вещи, достойные восхищения: бездонное небо над головой, усеянное крупицами недосягаемых звезд, и симфония человеческого духа, к которой чем больше прислушиваешься, тем больше обретаешь успокоения.
ГРЕШНАЯ ЖИЗНЬ ИОСИФА ПЕНКИНА. Иосиф Пенкин.
Окраска поросят Йоркширской породы
обусловлена молекулами гемоглобина,
в которых молекулы кислорода связаны
с имеющимися в них атомами железа.
Кожа человека европеоидной расы имеет
розовый оттенок по той же причине.
Эткинс. Молекулы.
И так каждый божий день, каждую ночь. Имея четыре сотни собутыльников и без малого полторы тысячи любовниц, я все глубже и глубже увязал в пороке: дни рождения, свадьбы, поминки, государственные и церковные праздники следовали нескончаемой вереницей. И если бы изготовление гроба не вытеснило из моей шаткой души львиную долю плотских удовольствий, один бес знает, чем бы это закончилось. Но - тьфу-тьфу-тьфу - с тех пор, как я начал делать гроб, многое изменилось. Большинство праздников теперь проходят без моего участия. Друзья стали забывать меня, а я - их. Я понял, что ничего не потерял. Напротив, благодаря Ексакустодиану, я занял единственно правильное место под солнцем - превратился в свободного плотника.
ГЕРАКЛИТ. ФРАГМЕНТЫ. Ексакустодиан Измайлов.
Ничто не отделяет тебя от Бога, кроме мысли, будто что-то может отделить тебя от Бога.
Ничто не оскверняет человека, кроме мысли, будто что-то способно осквернить человека.
Ничто не делает человека рабом, кроме мысли, будто что-то может сделать человека рабом.
Не соглашайся ни на что, кроме вечности, когда тебе предложат “будущее”. “Будущее” - блеф.
Если даже тебе дадут дворец, не соглашайся прописаться в нем “навсегда”. Твой дом - вселенная. Не разменивай себя по мелочам. Только там, где ты сейчас есть, можно остаться самим собой.
Всегда помни: мгновение дороже жизни.
В мире царствует один очень простой закон. Его невозможно описать словами или выразить числом, схватить пальцами, изучить, понюхать или съесть, применить или использовать. Тем не менее, он реальнее всего, что позволяет с собой что-либо «делать». Пройдя сквозь фильтры индивидуальностей и сообществ, этот закон получает разнообразные дохлые формулировки и обозначения, которые в лучшем случае «напоминают» о нем, но никогда не доходят до его сути. Поэтому в животном мире, где мы преимущественно находимся, существа не имеют ни малейшего понятия о том, что на самом деле с ними происходит. Жрать, спать, и размножаться, - «объективные», общепринятые идеи животного царства вовсе не являются подлинными ориентирами с точки зрения простого закона. Скорее его вектор указывает в противоположном направлении (если здесь вообще уместны понятия направления). Прочувствовав этот закон, ты сразу увидишь, что «жизнь» в животном измерении – это смерть, а «смерть», как она представляется животному, - это жизнь. Если кому-то интересно, насколько наше частное бытие выходит за рамки животного мира, подсчитайте, сколько полезных жизненных сил мы вкладываем в проекты, не имеющие отношения к еде, комфорту и сексу.
***
Выход из удушающей пошлости общепринятого, того, что называется «объективной реальностью» лежит через узкие врата индивидуальности: "Да не будет так!" Свет истинного закона всегда проходит по узкой грани чувственно познанного и за¬предельного. По левую сторону - пошлость, по правую - смерть. Достигни этой грани - достигнешь вечности. Но только сам достигни, субъективно, ибо чувственное познание столь же чуждо объективности, сколь железнодорожному составу чуждо желание взлететь: ни одна стая не последует за Икаром, ни одна стая не грезит Солнцем - там жарко и нету проса. Но лишь там познаешь закон вечности: и силу любви, и сладость жизни, и свет смерти, - иного пути нет. Только узкие врата храма, находящиеся в глубине твоего духа, ради которых можно смело похоронить все остальное, объективное, не твое. Никакие иные законы: государственные и церковные, внечувственные и плоские, не дадут хлеба, даже если их сложить вместе, но более того, лишь отдалят от единого субъективного закона. "Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова", Бог Сократа, Баха и Эйнштейна доверяет одному. И Он доверяет равному, сопрягая порой в одном, отдельно взятом теле бешеное количество реальностей: чем больше их сходится на сердце, тем шире охват, тем объективнее выглядит вырастающая субъективность. Все прочее, не пропущенное через сердце и каждый орган отдельного человека, сдувается как пыль. Чтобы родить, надо долго носить в утробе. И дитя унаследует запах рождающего чрева, и не будет у него иных достоинств, кроме этого запаха.
***
"Человеческая жизнь не стоит и строки Бодлера", - догадался перед смертью Акутагава. Скульптуры Родена пахнут божествами и нимфами, и нет у них других достоинств, красота лишь прилагается к духу, как прилагается человеческая жизнь того же Бодлера к одной сверхчеловеческой строке. Кино последних десяти лет не стоит и кадра, на котором убегающая из пламени Матильда прижимает к груди цветок Леона. Все это как-то архисвязанно, сверхценно, сделано не человеком, но пропущено сквозь горнило его субъективного запаха, цвета и дыхания как ничто другое.
Еврейские пророки знали: там, где не побывал Бог, - лишь кишащие тонны животной плоти; греки знали: отлученность от красоты равна небытию. Что узнали мы? Доллар? Инфляция? "Жить-то как-то надо"? О, нет. Даже и мы в великой тайне, сидя в нелепых многоэтажных катакомбах, распечатывая банки полутухлых консервов и кладя сто раз пережеванное мясо на оставшиеся гнилые зубы, - да, да, мы все равно вкушаем благословенную влагу. И нас возносят туда, выше, выше, ярче! Где царит закон, которого не стоит человеческая жизнь. Ведь, не зря же это понимание насквозь, осязание позвоночником, глаза, жадно уставившиеся в небо, как в двери родного дома. Мы и в уродливых катакомбах можем петь, молиться, приносить жертвы. О, мы забудем про все консервные банки, едва нас только поманят туда.
