Зэди Смит - О красоте
Наверху у станции Килберн Говард нашел телефонную будку и позвонил в справочную. Продиктовал точный адрес Кипсов и получил номер телефона. Помедлил несколько минут, изучая объявления проституток. Странно, что тут так много «дневных бабочек»: схоронились в викторианских эркерах, нежатся в послевоенных, на две семьи, домах. Он подивился, сколько среди них черных, - гораздо больше, чем в телефонных будках в Сохо, - и сколько, если верить фотографиям (а нужно ли им верить?), исключительных красоток. Он снова снял трубку. Последний год Говард стал робеть перед Джеромом. Его пугали и вдруг прорезавшаяся юношеская религиозность сына, и его нравственная строгость, и всегда словно бы осуждающее молчание. Говард набрался храбрости и позвонил.
- Алло?
- Алло, слушаю.
Этот голос - молодой и очень лондонский - на мгновение смутил Говарда.
- Привет.
- Простите, это кто?
- Я… С кем я говорю?
- Это дом семьи Кипе. А вы кто?
- А, ну да, сын.
- Что-что? Кто вы?
- Э… Видишь ли, мне нужно… Так неловко… Я отец Джерома и…
- А, хорошо, я сейчас его позову.
- Нет-нет-нет, подожди минутку!
- Да все нормально. Он сейчас ужинает, но я могу его позвать.
- Не надо! Видишь ли, я не хочу, чтобы… Вообще- то, я прямо сейчас прилетел из Бостона. Мы только что узнали, ну, ты понимаешь…
- О'кей, - ответ прозвучал так уклончиво, что Говард ничего толком не понял.
- В общем, - Говард сглотнул комок в горле, - мне бы хотелось сначала перекинуться словечком с кем- нибудь из ваших. А уже потом как следует поговорить с Джеромом. Он ведь нам путем не объяснил… И очевидно… Я уверен, что твой отец…
- Отец тоже сейчас ужинает. Хотите, я…
- Нет! Нет, нет, нет, нет, то есть я хотел сказать, он не захочет… Нет. Нет, нет. Я просто… Дурацкая, конечно, история, дело всего-навсего в том, что… - начал Говард и не смог вспомнить, в чем, собственно, дело.
На том конце провода кашлянули.
- Послушайте, я не пойму - вам позвать Джерома?
- Вообще-то я тут недалеко, - выпалил Говард.
- Простите?
- Да. Говорю из автомата. Я не слишком хорошо знаю этот район и… у меня нет карты. Не мог бы ты… прийти за мной? Я несколько… Я только заблужусь, если пойду сам… Топографический кретинизм… Я стою прямо возле станции метро.
- Понятно. Тут легко добраться, я вам объясню, как идти.
- Если бы ты за мной заскочил, это было бы очень кстати. Уже темнеет, а я точно сверну где-нибудь не в том месте и…
Говард заискивающе замолчал.
- Понимаешь, мне всего лишь хочется кое о чем вас спросить - до встречи с Джеромом.
- Ладно, - наконец сказал голос, уже раздраженно. - Пальто только надену, хорошо? Наверху у станции Квинз-парк,да?
- Квинз?.. Нет, я, эээ… О Боже, я вышел на станции Килберн - неправильно? Я думал, вы живете в Кил- берне.
- Не совсем. Мы живем посредине между двумя станциями, ближе к Квинз-парку. Послушайте, просто… Я приду за вами, не волнуйтесь. Килберн, линия Джуби- ли, да?
- Да, именно так. Очень любезно с твоей стороны, спасибо. Это Майкл?
- Да. Майк. А вас зовут?..
- Белси, Говард Белси. Джеромов…
- Да. Хорошо, тогда стойте там, профессор. Я буду минут через семь.
Возле будки околачивался нахальный белый парень: лицо одутловатое и три разрозненных пятна - на носу, щеке и подбородке. Говард открыл дверь с подходящей случаю примирительной улыбкой, однако, парень пренебрег подходящими случаю старомодными приличиями: со словами «Давно пора, черт драный!» он сунулся навстречу, так что обоим было не выйти, не войти. Говард покраснел. Нагрубил, толкнул плечом не он, а стыдно ему - но почему? Более того, это был не просто стыд, это была физическая капитуляция: в двадцать, тридцать, даже сорок лет Говард нахамил бы в ответ либо предложил наглецу выйти, но сейчас, в пятьдесят шесть, - увольте. Опасаясь обострения конфликта (Чего уставился?), Говард набрал из кармана необходимые три фунта и направился к близлежащей кабинке экспресс-фото. Нагнувшись, раздвинул миниатюрную оранжевую занавеску, словно на входе в крошечный гарем. Сел на стул, кулаки на коленях, голова опущена. Подняв глаза, он увидел свое отражение в грязном плексигласе: лицо на фоне большого красного круга. Первая вспышка сработала неожиданно: Говард нагнулся за оброненными перчатками, при звуке ожившего механизма поспешно стал выпрямляться и, когда камера сделала снимок, как раз поднимал голову, волосы упали налицо и закрыли правый глаз. Вид получился испуганный, побитый. Перед вторым кадром он вскинул подбородок и попытался посмотреть в камеру с вызовом, как это сделал бы тот, давешний, парень, - результат вышел еще невразумительнее. Потом получилась совершенно невозможная улыбка, в обычной жизни Говард так не скалился. За первой невозможной улыбкой последовали другие такие же: печальная, искренняя, сконфуженная, почти исповедальная - такая часто появляется у мужчин под занавес жизни. Говард сдался. Он дождался, когда тот парень вышел из телефонной будки и убрался восвояси. После чего поднял перчатки с пола и покинул свой закуток.
Голые деревья шеренгой стояли вдоль шоссе, простирая вверх обрубленные ветви. Говард подошел и прислонился к одному из них, стараясь не наступить на островок грязи вокруг ствола. Отсюда проглядывались оба конца улицы и выход из метро. Подняв через несколько минут голову, он увидел, как из-за угла соседней улицы вышел, кажется, тот человек, которого он ждал. На взгляд Говарда (а он считал, что на такие вещи глаз у него наметанный), человек был африканского происхождения. В его коже присутствовал характерный охряной оттенок, особенно заметный на скулах и на лбу, где кожа туго натянута. На нем были кожаные перчатки, длинное серое пальто и искусно повязанный темно-синий кашемировый шарф. Плюс очки в тонкой золотой оправе. Примечательна была обувь: очень грязные кроссовки, дешевые, на плоской подошве, Леви такие ни за что бы не надел. Подойдя к станции метро, он замедлил шаг и стал изучать горстку людей, поджидающих своих знакомых. Говард думал, что Майкл Кипе тоже с легкостью его узнает, однако пришлось самому сделать шаг навстречу и протянуть руку.
- Майкл? Говард. Привет. Вот спасибо, что пришел, я не был…
- Нашли без проблем? - чрезвычайно лаконично бросил тот, кивнув в сторону станции.
Говард не понял, к чему относится вопрос, и глупо осклабился. Майкл был существенно выше него, что было непривычно и неприятно. И вдобавок широкоплечий. Правда, в отличие от первокурсников с его семинаров, у которых мускулы начинаются прямо с шеи и тело имеет вид трапеции, Майкл выглядел элегантно. Наследственное. Он из тех людей, подумал Говард, которые воплощают собой какое-нибудь качество, в данном случае - аристократичность. Говард не слишком доверял таким «людям одного качества» - как книгам с броскими обложками.
- Нам сюда, - сказал Майкл и устремился вперед, но Говард удержал его за плечо.
- Мне еще надо забрать вот это, на новый паспорт. - Фотографии выпали в лоток, и включился обдув.
Говард протянул руку за снимками, но теперь Майкл остановил его.
- Постойте, пусть просохнут, а то размажутся.
И они застыли на месте, наблюдая за тем, как колышется от ветра фотобумага. Говарда молчание вполне устраивало, но неожиданно для себя он услышал собственный голос, с потягом произнесший:
- Ита-а-ак…
Что он хотел сказать вслед за этим «итак»? Говард и сам не знал. Майкл с кислым видом вопросительно повернулся к нему.
- Итак, - повторил Говард, - чем ты занимаешься, Майк, Майкл?
- Работаю специалистом но оценке рисков в инвестиционной компании.
Подобно многим людям науки, Говард был совершенно оторван от реальности. Мог назвать три десятка идеологических течений в общественных науках, но не имел ни малейшего представления, кто такой инженер- программист.
- Понятно… Это очень… Работа в городе или?..
- В городе. Недалеко от Святого Павла.
- Но живешь с родителями.
- Приезжаю на выходные. Церковная служба, воскресный обед. Дела семейные.
- Живешь поблизости или?..
- В Камдене, прямо возле…
- О, я знаю Камден, в былые времена любил там слегка покуролесить. А знаешь, там есть…
- Кажется, ваши фотографии готовы, - Майкл вынул снимки из лотка, помахал ими в воздухе, подул. - Первые три не годятся, - не чинясь, заметил он. - Сейчас с этим строго. Самая удачная, наверное, последняя.
Он протянул фотографии Говарду, тот не глядя сунул их в карман. Видать, этот союз ему еще противнее, чем мне, подумал Говард. Даже не удосуживается проявлять вежливость.
Они зашагали по направлению к улице, откуда пришел Майкл. Даже от его поступи веяло каким-то безнадежным отсутствием чувства юмора: каждый шаг был преисполнен достоинства и выверен, словно молодой человек хотел доказать полицейскому свою способность пройти по прямой белой линии. Минуту, потом еще две они шли, не нарушая молчания. Мимо тянулись сплошные дома, без единого вкрапления чего-нибудь полезного: магазина, кинотеатра, прачечной самообслуживания. С обеих сторон - ряды стиснутых соседями однообразных викторианских громадин, незамужних тетушек английской архитектуры, музеев буржуазной викторианы…Это был старый «конек» Говарда. Он тоже рос в одном из таких домов. А вырвавшись из семьи, пустился в радикальные эксперименты с жилищным пространством: коммуны, сквоты. Но появились дети, собственная семья, и подобные варианты отпали за негодностью. Он предпочитал не вспоминать о том, как отчаянно и долго жаждал заполучить тещин дом: мы забываем то, что приятнее забыть. Говард считал себя человеком, который в силу обстоятельств загнан в жизненное пространство, противное ему с личной, политической и эстетической точек зрения, а все в угоду семье. В числе многих прочих угод.
