Каталин Флореску - Якоб решает любить
Якоб вытащил газетный лист, развернул его и разложил на столе. Провел по нему ладонью, чтобы разгладить.
— Это же ты, сестрица, когда приехала в Темешвар, на вокзале. Тут написано: «Возвращение американки. На темешварском вокзале ее встречает толпа любопытствующих». Потом журналист объясняет, что ты долго ехала, от Нью-Йорка до Темешвара, несколько недель на корабле да на поезде. А сзади видно твою поклажу, целая гора. Фотография сделана два года назад, когда ты только приехала, но статья-то совсем новая, еще и четырех месяцев не прошло. Журналист тебя спрашивает, что после возвращения было труднее всего. Помнишь еще, что ответила? Да где же опять это место?..
Якоб торопливо провел пальцем по строчкам.
— А, вот. Ты говоришь: «Труднее всего найти мужа. В моем возрасте в Америке ты еще совсем молодая, но здесь — уже в годах». И еще ты говоришь, что женихи, наверное, потому тебя сторонятся, что ты теперь богаче многих из них. Дальше читаю: «Я тоже хочу себе мужа, как и любая другая женщина. Такого, чтобы перенял отцовское хозяйство и чтобы мы с ним жили в моем новом городском доме. И чтобы дети были, почему бы и нет? Я хочу всего, что делает женщину счастливой». Вот, — Якоб сделал паузу, чтобы придать весу своим словам, — поэтому я здесь. Я хотел бы на тебе жениться, вести хозяйство и делать детей. Одного хватило бы, мальчика, чтобы потом хозяйство унаследовал.
Последнюю фразу он произнес медленно, подчеркивая каждое слово, будто пробовал их на язык, казалось, фраза пришлась ему по вкусу, как изысканное блюдо. Эльза схватилась за спинку стула и села. Ее отец вытаращил глаза, притянул к себе газету и тихо перечитал те же места вслух.
— Не держи меня за сумасшедшего, сестрица. Я об этом долго думал, днем и ночью. Все это у меня вообще из головы не выходило. Тебе нужен муж для счастья, а мне нужно хозяйство. Одно к одному. И не обязательно отвечать сразу, я пока подожду у аптекаря. Мы с ним хорошо поладили, только он чуток пугливый. Он точно обрадуется, если я несколько дней послежу за его скотиной.
Сначала совершенно ничего не происходило, все трое казались заколдованными, как будто слова Якоба были заклинанием. Поденщики и петух глазели на них в некотором отдалении. Если бы петух не прокукарекал, эти трое, возможно, еще долго не решились бы шевельнуться.
Эльза — чтобы не пришлось убеждаться, что все это происходит на самом деле. Никлаус — потому что вдруг исполнилось его заветное желание: перед ним наяву стоял крепкий, здоровый мужчина, готовый взять на себя хозяйство. Земля, пашня, к которой он был привязан, может быть, даже больше, чем к дочери, все это теперь не зарастет бурьяном. И что было бы еще хуже — все это не перейдет в чужие руки.
— Он над нами посмеяться удумал, — растерянно пробормотал отец.
Эльза все еще не шевелилась, когда Якоб уже приготовился к отступлению.
— Ну, теперь я лучше пойду, а вы хорошенько все обдумайте. Вы знаете, где меня найти. И еще, братец, — обратился он к ее отцу, — похоже, тебе тут очень пригодилась бы пара крепких рук. У вас и на поле наверняка много хлеба на колосе, сюда-то вы еще мало свезли. Но вдвоем вы с этим вряд ли управитесь, а от этих работничков, я погляжу, проку немного будет. Люди вам помогать не торопятся, я слыхал. Но это ничего, они злые и завидуют, так уж повелось.
Выходя со двора, он погладил единственную уцелевшую лошадь, что мирно щипала траву, и крикнул: «Отличная скотинка! Какая лошадка, любо-дорого посмотреть!»
Это была самая длинная речь из тех, что ему приходилось произносить до сих пор. Много говорить никогда и не требовалось, утверждал он потом. С его отцом разговоры за столом всегда были очень скупыми, самое большее: «Подвинь-ка хлеб сюда», или: «Отрежь-ка мне сала». Но с таким арсеналом женщину завоевать трудно, и уж точно не завоюешь такую, что побывала в Америке. Он всю жизнь восхищался людьми, у которых язык хорошо подвешен. Восхищался, но и презирал. Слишком много они говорили, чтобы высказать те несколько стоящих мыслей, что могут прийти в голову за всю короткую жизнь.
Якоб рассчитывал подождать неделю, пока не получит ответа или не добьется его сам. Но она пришла на следующий день.
* * *Эльза надеялась, что такой час настанет, хотя и не на развалинах ее дома. Что появится симпатичный мужчина из Трибсветтера или, быть может, из Темешвара. Однако никто не появился, за два долгих года никого. Но чтобы батрак? Ее семейство знавало лучшие времена, фамилия Обертин имела вес, ее уважали и боялись, пока после десятилетий упадка не остались лишь Эльза, ее отец и бедность.
Им приходилось голодать, как и многим другим, но в этих краях голод был делом обычным. Можно сказать, голод вместе с ними бежал из Лотарингии, убив там почти всех, раздув животы детей и иссушив тела родителей, и свил себе гнездо здесь, в Банате. Голод свирепствовал в стране их предков, в стране Фредерика Обертина, так долго и так жестоко, опустошая целые области, что разжирел лишь он сам.
Но когда первые колонисты, приглашенные императрицей, собрались в дорогу, когда голод испугался, что останется один в покинутых деревнях и ему будет больше некого мучить, он вскочил на одну из телег и добрался на ней до Ульма. До первого перевалочного пункта на пути в Банат.
Однако голод перестал быть самой большой опасностью. Постепенно земля подчинилась человеку, Марош обвели дамбами, поэтому засух и наводнений не случалось уже много лет. Наконец-то, после холеры 1873 года, мороза следующей зимы, уничтожившего весь виноград — гордость Трибсветтера, — после двух землетрясений 1879-го и трех наводнений на Мароше в 1880–1882-м, стало спокойнее. Человек перевел дух, теперь, без постоянного урчания в животе, он мог легче переносить бедность.
Никлаус еще помнил то всесильное чувство голода, доводившее его почти до обморока. Эльзе тоже довелось испытать его в первые годы жизни. В день один ломоть хлеба, тонко намазанный топленым салом, да суп из капусты или кукурузная каша. Отец рассказывал ей, как Марош трижды выходил из берегов, когда он был еще совсем молод. Трижды люди засевали поля, зерно созревало в золотых колосьях, целое море пшеницы, и, когда она переливалась на ветру, от одного взгляда начинала кружиться голова.
Река была как злое, коварное существо, которое точно знает, когда нанесет человеку самый большой урон, — разлив каждый раз приходил ночью и продолжался по нескольку недель. Злодейство, начатое водой, доводили до конца крысы. Если бы не истощение от голода, мать Эльзы, конечно, не умерла бы, рожая ее.
Это трехкратное опустошение, заставившее людей самих вращать мельничные жернова, потому что лошади совсем обессилели, и Обертинам нанесло такой удар, что они не смогли от него оправиться. Но когда Эльза в семнадцать лет отправилась в Америку, причиной тому был уже не столько голод, сколько отсутствие надежды выбраться из нищеты.
Когда она вернулась, уже и о нищете речи не шло — добра у нее было хоть отбавляй. Может, это и сделало ее одинокой, ведь крестьянину позволялось быть зажиточным, но не богатым до неприличия.
Она больше не нуждалась в муже, который спас бы ее от голода или бедности. Дело было в чем-то другом, в том чувстве, которое потом часто заставляло ее говорить: «В доме должен быть мужчина». Это звучало столь же непоколебимо, как и другие ее фразы, как высеченный в камне закон, который не оставляет иного выбора, кроме как взять себе этого самого мужчину и терпеть его. Возможно, именно это чувство и погнало Эльзу в руки чужака, который, помимо статной фигуры, мужской силы и молодецкой удали, едва ли мог ей что-нибудь предложить.
Никлаус поначалу обрадовался этой затее, но потом отверг ее — слишком велика была разница в положении между одной из Обертинов и каким-то бесфамильным чужаком. Чем дольше он убеждал в этом дочь, тем меньше она его слушала.
— Я не хочу остаться одна в этом огромном хозяйстве, когда ты умрешь. Или в нашем доме в Темешваре. Хочу, чтобы у меня был муж и сын, который продолжит наш род. Ради этого я пойду на все, — заявила она.
Отец долго смотрел на нее.
— Ты привезла из Америки много денег, но ты больше не такая, как прежде, — наконец промолвил он.
— Не тебе рассказывать мне об Америке, ты там не был.
— Но ведь не за такого же идти, мы даже не знаем, правду ли он тут рассказывал, — ответил отец и сел.
Эльза погладила его по голове и прошептала:
— Если я в скором времени не рожу ребенка, то мы останемся без наследников и Обертины вымрут. Ты этого хочешь? Я — нет. Я сделаю все, чтобы до этого не дошло. Даже пойду за этого Якоба. Мать умерла, чтобы я появилась на свет. Теперь моя очередь действовать.
— Но ведь ты уже и так в Америку… — попробовал возразить Никлаус.
— Это совершенно ничего не значит по сравнению с тем, что сделала мать. — Она глубоко вздохнула и добавила сдавленным голосом: — Я позабочусь, чтобы это не было напрасно. К тому же, может быть, если я выйду замуж, наконец утихнет вся эта злоба в деревне.
