Евгений Шкловский - Точка Омега
Опять же самоуверенность, самостоятельность эта дурацкая, ну и…
Неужели не страшно? Неужели не противно?
Улыбалась в ответ: противно – нет, там есть очень интересные личности, а насчет страха – страшней, пожалуй, когда отгорожен, отделен или, вернее, кажется, что отгорожен. Если же входишь туда, в неизвестность, когда прямо перед глазами, все меняется – живые люди, разные, и не страшно вовсе, а вполне обычно…
Маша рассказывала, Томка на их первую после окончания школы встречу притащила какого-то незнакомого парня – непонятно зачем. Бог весть кто, может, и уголовник… Ребята с ним чуть не подрались, а под конец он набрался так, что Томке с Машей пришлось тащить его на себе.
Как она их выбирала?
И в тюрьме тайком передавала записки какому-то зэку, который то ли проворовался, то ли оказался в чем-то замешан. Как же, тоже интересная личность! В самых неподходящих местах откапывала себе этих интересных, даже не задумываясь о последствиях, об опасности, а если даже и задумывалась, то ни от чего это ее не удерживало. Были, впрочем, среди ее подопечных не только уголовники, но и всякие прочие – сектанты, геи… Чистейшей воды авантюризм.
Ей бы сестрой милосердия. С тем же Валеркой никудышным, амбиции непомерные, а результат – ноль. Валерка-то хоть честным человеком был, даже слишком, в отличие от иных (потому и из милиции ушел).
Будто не могла без крайностей: либо – либо. Либо рецидивист, либо борец за правду и справедливость.
Версия: хотела, прежде чем на юридический поступить, поближе жизнь узнать, среду эту… Тоже возможно, хотя ничего поначалу про юридический не говорила. Нет, учиться она, несомненно, хотела, но там ли? Однако именно так – сюда ее относило: сначала тюрьма, потом суд, затем, совсем недолго, милиция, где она, кстати, и познакомилась с Валеркой, который как раз учился на юридическом, сначала на очном, потом на заочном, а после совсем ушел – и из университета и из милиции. Сюда относило, но и здесь не получалось.
В суде тоже долго не задержалась, и не потому, что не хотела, у нее как раз хорошо получалось, с ее сметливостью и добросовестностью, ею как секретарем очень довольны были – исполнительная, вдумчивая. И старательности не занимать – умела выкладываться. С судьей, с Рязановым, хорошие отношения, он даже к ним домой заходил как-то, по делу, и Тамару, пока та на кухне чай готовила, хвалил. Без нее, сказал, ему бы гораздо труднее было, а с ней спокойно – уверен, что все будет сделано как нужно. И вообще очень важно, когда рядом единомышленник, особенно в их сфере. Сам Рязанов, уже в летах, впечатление производил серьезное. Даже в манерах чувствовалось что-то внушительное, веское – судья, одним словом.
Ей как матери, естественно, приятно, она тогда вдруг ощутила неслучайность Тамариного тяготения: не просто относило, а сама… Значит, и учиться потом смогла бы, на том же юридическом. Ей даже в суде особую рекомендацию при хорошем отношении вполне могли дать. Ей тогда сам Рязанов сказал, в отсутствии Тамары. Успокоил ее. Да и суд все-таки другое дело – не то что тюрьма, та представлялась чуть ли не последним местом на земле, про2клятым. Даже если ты не заключенный или там подследственный, а только работаешь, все равно как бы печать отверженности.
Тамара вроде тоже стала повеселей: Рязанов сказал, Рязанов попросил, мы с Рязановым… Если б это «мы» еще продлилось, не прервалось так внезапно и неожиданно! Впрочем, так ли уж неожиданно?
Мрачная стала приходить, с каждым днем все мрачней. Неприятности? Нет, не у нее, впрочем, и у нее, хотя на самом деле у Рязанова. Больше ничего нельзя было добиться. Но что Рязанов скорей всего уйдет, это она из нее вытащила. Так и случилось. И Тамара после его ухода совсем недолго проработала, тоже не захотела оставаться. Такой суд ее не устраивал. Какой такой? А такой, где не закон, а черт знает что! Все время на судью давят, звонят, предписывают, что надо и что не надо, откуда тут справедливости взяться? Вот Рязанов и не захотел. И правильно, потому что невозможно.
Она еще пыталась ей возражать: ну хорошо, ушел Рязанов, уйдет Тамара, что же будет, если все честные, порядочные люди будут уходить? Кто останется? А так и будет, как сейчас, она не собирается исправлять мир, на это у нее нет сил… К тому же она не уверена, что его нужно исправлять.
Что же нужно?
А ничего, просто жить!
Но разве Тамара просто жила? Нет, не похоже. И вообще: если несправедливость, если мир во зле, то зачем она тогда снова, бросив суд, пошла не куда-нибудь, а в милицию? Чего там-то не видела? Те же преступники, мошенники, хулиганы, на которых должна была досыта насмотреться и в тюрьме и в суде? Да и про саму милицию известно. Что там-то забыла?
В самое пекло ее тянуло, в самую муть. Словно хотела в чем-то удостовериться, именно с этой стороны. На это сил хватало? Вроде как что-то пыталась то ли себе, то ли еще кому доказать. Только что? Что она такая отважная, оригинальная, сильная? Что?
Из самой не вытянуть было – сколько раз просила ее, настаивала, требовала: объясни! Это же очень важно – понять. Если б поняла, то, может, смирилась. Ну хорошо, если не юридический, тогда что? Цель какая? За каким дьяволом себя так мордовать? Видно же, как нелегко ей все это дается.
Жадно втягивала в себя табачный дым, с шумом выдыхала: просто…
Отмазка. Наверняка же что-то было. От ума. Из книжек, может быть. Вот только говорить не хотела. Прятала в себе. Или же действительно не знала? Но ведь вело же ее что-то, в чем не могла, пусть даже не до конца, не отдавать себе отчета. И когда все-таки выдавила: да, юридический, будет поступать, – она хоть и не совсем поверила, но тем не менее приняла. Отлегло немного.
И все-таки краем сознания допускала, что это для нее, для матери. Чтобы сама не мучилась и ее не мучила.
Впрямь диковато: Тамара – в милицейской форме. Она и в школьной-то казалась ряженой, а в милицейской тем более. С ее огромными, бездонными глазами. Впрочем, что там форма, главное – тревога за нее, за ее жизнь, хотя та утверждала, что никаких опасных заданий ей не поручают и вообще все буднично и скучно.
Сначала дежурство на каком-то объекте, потом детская комната, потом… Потом возник этот Валерка. Тоже из принципиальных, и надо же, стоило им с Тамарой сблизиться, как он, гордый, из милиции увольняется, с юридического уходит, а за ним и Тамара.
Причина?
А потому как всё – ложь, профессора – начетчики, сами совершенно не мыслят, в милиции все повязаны, коррупция… В общем, везде плохо, везде подлецы и мерзавцы, одни мы хорошие и честные. Тогда она, впрочем, даже обрадовалась: может, кончатся наконец эти околоуголовные страсти, сколько можно? Начнется наконец нормальная жизнь, тем более что с Валеркой решили пожениться, да и он поначалу показался неглупым, серьезным парнем, вполне приличным.
Кто ж знал? И Тамара, наверно, не знала, хотя, даже если и знала, это вряд ли бы ее остановило. Не такой человек. Может, как раз наоборот, еще больше бы укрепило в решении: чем хуже, тем лучше.
Все как-то очень быстро раскрутилось: видно, была предрасположенность, а тут пошли экспедиция за экспедицией, где без спирта, ясно, не обходится, ну и… Да и до экспедиций, пока они некоторое время сидели без работы, Валерка тоже себе не отказывал. Как он пошутил, от правоохранительной системы отмывался. И Тамару за собой тянул. Ну а затем шахты заброшенные, с радиацией. Одно к одному. Подкашливала она, отперхивалась, но никто не придавал значения, у курильщиков бывает. А когда боли начались, задыхания, то сразу стало поздно.
Валерка, узнав, совсем сорвался, словно обиделся на весь свет. Максималист! Любил? Может, и любил, что с того? Не он Тамаре поддержка, даже в последние месяцы, а она – ему. В общем, заколдованный круг, из которого никто не мог выбраться. Тамара опоздала, а Валерка оказался бессилен. Слабак, что говорить.
Была ли Тамара сильной? Всегда казалось, что уступает, поддается, проигрывает, теряет, а все эти ее тюрьмы да суды, все ее завихрения – бред какой-то, случайность, каприз взбалмошной девчонки, и только ее упорство, долгое время казавшееся упрямством, сбивало с толку. Или Маша, ближайшая подруга, права: ей так надо было, сама так выбрала?
Глаза царицы Тамары. Огромные, черные. Заглянуть бы в них снова. Хоть разок.
Поражение Маклакова
Господи, как же мы все за него переживали, за Маклакова, как боялись, что на этот раз у него не выйдет, что фортуна ему изменит и вообще мало ли что: подвернется нога, рассекут бровь, да просто не его будет день, всем известно, жизнь – штука полосатая, а уж тем более в боксе. Но он побеждал, всегда, и это тоже вселяло тревогу. Мы так привыкли к его победам, что ставили только на него. Поверили даже те, кто поначалу не считал его великим боксером.
Но мы-то знали, что он великий боксер, такие рождаются раз-два в столетие. Мы росли на одной улице, вместе лазили за яблоками в колхозный сад, вместе дрались с ребятами из соседнего двора, только тогда он еще был просто Саней Маклаковым, невысоким, крепко сбитым, но ничем особенно не примечательным пареньком, получавшим такие же фингалы, как и остальные. А потом он стал заниматься боксом в секции, которую организовал вернувшийся в родной город тогда уже чемпион России Любанев, сильный, красивый, немного загадочный, и пути наши разошлись – Саня начал ездить на всякие соревнования, в спортивные лагеря. И все равно вряд ли еще кто мог предположить, что из него выйдет такой потрясающий боксер.
