Andrew Лебедев - Гаs
– Что, Володя? – вскинул голову Митрохин.
– Так я типа насчет похорон, – в своем обычном косноязычии осклабился Володя, – это, типа ехать на Ваганьковское, денег то давайте.
Митрохин кивнул, открыл ящик стола, достал оттуда конверт, и протянув его Володе, коротко сказал, как бы подтверждая ранее обговоренное, – лично Эдуарду в руки.
– Ну, обижаете, в первый раз что ли, – снова осклабился Володя.
Вообще, Сухинину было интересно, к кому теперь перейдет Пузачевский "пульман" и его шофер Коля? Покуда Коля был в распоряжении вдовы. То есть – Вероники. Но не может же так быть до скончания дней!
Вошла секретарша с подносом и принялась сервировать кофейный столик, и пока она не вышла, оба молчали.
– Ты Пузачевскую тачку потом куда мыслишь и под кого? – как бы невзначай поинтересовался Сухинин, отхлебывая из своей чашечки.
– А что? Ауди тебе уже маловата? – съехидничал Митрохин, – пульман тебе еще по статусу не положен.
– Да я разве о себе, я так, я за Колю переживаю, – обидчиво поджав губу, ответил Сухинин.
– Не беспокойся, Колю пристроим, – хлопнув себя по коленке, сказал Митрохин, и, подводя итог аудиенции, энергично добавил, – пора делами заниматься, давай, по коням и по кабинетам, "тайм из мани"…
***
Встречать прилетевшего из Америки Андрюху Бакланова, поручили опять же Сухинину.
Ясное дело – надо кому-то и в лавочке сидеть, да и бесконечной чередой похорон заниматься тоже кому-то надо. Чтобы в Шереметьево не опоздать, да не застрять в этом вечно-ремонтируемом тоннеле на Ленинградском в районе Сокола, Митрохин дал Сухинину пузачевский "пульман", потому как у того и номер с флагом, и мигалка фиолетовая. А в распоряжение Вероники отправили пока сухининскую Ауди.
– По резервной да по встречной гнать будешь, смотри не убей меня, – на всякий случай с опаской сказал Сухинин шоферу Коле.
– Не бойтесь, мне не впервой, разве что пару старушек по дороге задавим, – хохотнул Коля, выруливая на Профсоюзный.
Сухинин нажал кнопку, поднимая стекло, отделяющее салон от водителя, включил музыку и принялся мечтать. Принялся мечтать о том, как сладка будет его месть, когда вдруг он станет президентом России. И прежде всего, решил в сегодняшнем сеансе мечтаний, что отомстит Иринке Лядых.
Это было сразу после окончания Горного. Сухинина распределили тогда в отдел геологических изысканий института Гипротранснии. Не самое лучшее, но и не самое худшее распределение у них на курсе. Работа обычная для геологов. Весна, лето и осень – экспедиция: комары, костры, вертолеты, романтика. А зимой – сиди себе в отделе, обрабатывай данные, пиши отчеты.
Иринка Лядых пришла в отдел в том же году что и Сухинин, только она была после геодезического техникума и потому была совсем молоденькой, едва двадцать ей тогда исполнилось. Тоненькая, стройная, гибкая, но с выдающимися сиськами, и главное, с такой приветливой улыбкой и с такими огромными по-пионерски чистыми серыми глазами, что в коридоре на их пятом этаже, все шеи повыворачивали, когда она проходила в буфет или еще куда по своим девчоночьим делам.
– Надо будет ее в нашу партию заполучить, – провожая Иринку взглядом, сказал старший геолог Клещук, – все равно ведь оттрахают, так уж лучше мы с тобой, чем эти звери из партии Богданкина. Про оргии, учиняемые в партии Богданкина ходили легенды. Это наверное именно про таких, как начальник геолого-разведочной партии Богданкин, придумали анекдот, где сидят возле чума чукчи, и маленький чукча, завидев в небе вертолет, спрашивает дедушку, – что это такое? А старенький дедушка чукча отвечает, – это птица-вертолет, из нее вылезут геологи. Они много огненная вода привезли, пить будут. А потом мамку твою трахать будут. А потом и меня оттрахают, а потом и тебя трахнут…
И Богданкину и Клещуку в Своих мечтаниях Сухинин определил очень впечатляющие наказания. За те унижения, что он перенес в то комариное лето на Ямале, за ту психическую травму, выразившуюся в его разочаровании чистой огромных по-пионерски невинных серых глаз, и в искренности приветливой улыбки. Оказывается, блеск чистых серых по-пионерски нежных глаз мог совершенно спокойно уживаться в Ирочке с внезапно открывшимися в ней похотливыми повадками развратной самки. И именно Богданкину и Клещуку Сухинин предъявлял теперь счета и претензии по поводу его обманутых надежд. Обманутых надежд скромного вдохновенного девственника, очарованного стройностью тонкой фигурки и нежным блеском влажных глаз. Юную невинную душу его обманула не девушка, не бархатистая нега нетронутой первозданности, что излучала её улыбка, его душу обманула та прожорливая, всепожирающая похоть опытных, пресыщенных циников, что в один момент были горазды завербовать и перевербовать эссенцированную невинность, поставив ее на службу самой низменной чувственности…
Но долго стоял я в обиде,
Себя проклиная тайком,
Когда я их вместе увидел
На танцах в саду заводском.
И сердце забилось неровно,
И с горечью вымолвил я:
– Прощай же, Ирина Петровна, -
Неспетая песня моя!
Приговором верховного трибунала при президенте федерации, Богданкин и Клещук приговариваются к смертной казни, путем замуровывания в стену…
– Приехали, – подал знак шофер Коля.
И правда, их машина уже заруливала на пандус аэропорта. Сухинин на всякий случай по-командирски велел Коле ждать на парковке, хотя это выглядело глупо. Разве Коля мог уехать, не дождавшись? Более опытный в делах встреч-провожаний, Коля сказал, что он поедет на паркинг и оттуда позвонит Сухинину на мобильный, а когда Бакланов пройдет таможню, Сухинин перезвонит Коле, чтобы тот подогнал машину поближе к выходу.
В зале Сухинин поглядел на информационное табло. Самолет из Нью-Йорка уже прилетел двадцать минут назад. Еще пол-часа у него были железно. Пока багаж, пока паспортный контроль, пока таможня…
Сухинин приготовился немного поскучать и стал искать взглядом барчик с кофе и виски.
Вдруг кто-то слегка прикоснулся к его рукаву.
– Товарищ геолог Сухинин? – услышал он задорно звучавший голосок.
Обернулся – она. Ира Лядых.
Красавица – глаз не отвести. В короткой рыжей шубке, в зеленых брючках до середины икр, в золотистых туфельках на высоченном каблуке и с такой же в цвет сумочкой-ридикюлем, усыпанном блестящими камушками.
– Ира? Как вы здесь? – с самым искренним нетеатральным изумлением округлив глаза, воскликнул Сухинин.
– А что в этом такого, – весело хмыкнув, пожала плечиками Ира Лядых, – мы с мужем вот прилетели из Нью-Йорка, а ты встречаешь кого-то?
– Кто муж? – скованный неловкостью, и машинально оглядывая пространство вокруг Ирочки, поинтересовался Сухинин.
– Аарон Розен, ты может слыхал, у него пол-Москвы и пол-Парижа клубов откуплено, – тряхнув прической, ответила Ирочка.
– Так ты теперь миссис Розен? – все еще не оправившись от смущения, спросил Сухинин.
– Ну, типа Айрин Розен, – сказала улыбчивая Ирочка и вдруг расхохоталась тем ненатуральным смехом, какой бывает у наркоманов, возбужденных предвкушением новой дозы.
– А ты как? – нахохотавшись, спросила Ира, – все по геологии шаришься? Наверное типа Алроса или Юкоса какого-нибудь? Судя по твоим часикам, да по плащу с костюмчиком, ты нехило стоИшь?
– Типа того, – скромно ответил Сухинин.
– Ну, звони, – прощебетала Ира, доверчиво притронувшись унизанными золотом пальчиками к его локтю, – а я побегу, Аарончик мой весь заждался.
Нет… В приговор верховного трибунала при президенте надо было явно вносить изменения. Надо было туда вписать еще фамилию одного иностранца. Аарона Розена.
Еврея из США.
***
Андрюха долго мял его в объятиях.
– Погоди, задушишь, черт! Натренировался там в Америке своей, накачал бицепсы!
– Ну и чего вы тут творите? – с наигранным возмущением принялся за Сухинина Андрюха Бакланов, – устроили, понимаешь, эпоху перманентных похорон, как при Брежневе, не успеваем слезы лить и могилы рыть. Сперва Пузачёв, потом Римма жонка Митрохинская, а я ведь у Митрохиных на свадьбе свидетелем был…
– Виш, у Пузачёва приступ панкреатита, а Римма вроде как от спазма аллергического, – стал объяснять Сухинин, – экологическая обстановка такая на Москве.
– Ну, Пузачёв свою фамилию тем самым оправдал, – хохотнул Андрюха, – панкреатит то он ведь чуть повыше пупка, так ведь? Над самым пузом?
– А Римма тогда как? – иронически скорчив лицо, спросил Сухинин, – Митрохина ведь с аллергией не рифмуется.
– Значит и померла она не от аллергии, значит наврали ваши патологоанатомы, – с веселой уверенностью сказал Бакланов, ногой отталкивая чью-то мешавшую его движению тележку для багажа.
– А отчего она по твоему тогда умерла? – удивился Сухинин.
– От любви, – патетически воскликнул Бакланов, проходя в проём автоматически раздвинувшихся стеклянных дверей.
