Дмитрий Тростников - Знаменитость
— Ну, какая же это антисоветчина, Алеша?! — возражал Василич. — Просто классическая лагерная песня: «По тундре, по железной дороге, где мчал товарный «Воркута-Ленинград»… Ее столько поколений пело. Ну и потом, у нас же с репертуаром — швах! Одно и то же перепеваем. В одной аранжировке, в другой, в третьей… Вот я и подобрал старые народные песни. Уверен, людям они понравятся, и новый альбом разойдется на ура. Артисту нельзя надоедать публике, иначе потом никому не будешь нужен…
Алеша перестал возражать и как-то сник. Только смотрел в окно на строящийся микрорайон с высоты девятого этажа и, словно ребенок, скреб ногтем по стеклу. Его белый костюм даже как-то осунулся на сутулых плечах.
— А мне, думаешь, не надоело? Столько лет петь «взял я фрайера на гоп»?.. Я уже ненавижу этот блат! Я ведь что угодно могу спеть: романсы, народные песни, эстраду, что хочешь!.. Я ведь артист. А никто не верит. Вот даже ты не веришь в меня…
Мне показалось, что последние слова Алеши умудрились кольнуть непрошибаемого Василича. В маленьких глазах мясистого крепыша дрогнуло мгновенное сомнение.
— Алешка! Если все можешь — спой «Яростный стройотряд»?! «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди»!.. — съязвил Ёсиф и еще пропилил смычком по скрипке, издав настолько гнусный звук, что все в комнате сморщились.
— Все тебе хохмить, Ёська! — повернулся Алеша.
— Ну, и кто же у нас тут король блатной песни?.. — заискивая, подбодрил Василич.
Певец снял белый пиджак и повесил его на спинку стула. Оставшись в жилетке, сильно ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Подошел к центральному микрофону и громко пошкрябал его ногтем. Убедившись, что техника работает, певец обернулся к Василичу и спросил:
— С чего начинаем? — он уже опять улыбался до ушей. — Чтобы я ушел из шоу-бизнеса? Не дождетесь!.. — Эти Алешины мгновенные перепады настроения были поразительны.
Дальше в комнате началась оглушительная какофония настройки инструментов. А я обратил внимание, что нигде нет Евы. Она оказалась на кухне, где в одиночестве тоже смотрела в окно на микрорайон с высоты и водила пальцем по стеклу. Неожиданно я обнаружил, что и ее глаза полны слез.
— И что, вот на этом люди деньги зарабатывают? — поинтересовался я, как будто невзначай. — На таких вот куплетах? «Раз пошли на дело, выпить захотелось»?.. И много за это платят?
— Много, — кивнула Ева. — Алеше за удачный концерт могут несколько тысяч сразу заплатить. Хоть «Жигули» покупай, только он пропивает все моментально. Василич себе наваривает в несколько раз больше. А сколько зарабатывают те, кто пленки тиражирует и по стране рассылает — я вообще не знаю, — отрывисто пробормотала она.
Это не укладывалось в голове. Неужели за два часа песен в прокуренной комнате с завешанными одеялами стенами кто-то может заплатить несколько тысяч только певцу?.. Такого способа заработать кучу быстрых и легких денег я не мог себе даже представить.
Впрочем, на кухне я оказался не только для решения вопросов коммерции. Я положил руки Еве на плечи. Они слегка вздрагивали. А потом не удержался и провел руками ниже — по бедрам. В ответ Томашевская зло дернулась, отстранилась, сунула мне в руки все ту же охапку роз и холодно велела:
— Налей воды в ванну и брось туда, чтобы не завяли!..
А сама ринулась в комнату. И я поразился, как грубо искажается ее лицо, когда Ева в ярости. Кое-как свалив дурацкие цветы в ванну и включив холодную воду, я устремился за ней.
Ева стояла, уперев руки в бока, загораживая Василичу музыкантов, и пыталась перекричать музыку. Потом она с силой дернула за шнуры, которые торчали из драгоценного магнитофона. С пронзительным звуковым глюком микрофоны обесточились. Запись прервалась. Только бас-гитара по инерции ритмично пульсировала на всю комнату. Василич подскочил со своего режиссерского места, в отчаянии всплеснув руками.
— Ты меня обещал начать записывать! — без обиняков заявила Томашевская. — А стоило Алешке появиться — меня словно и нету?..
— Евочка, звезда моя! Ну, тебя же мало просто слушать, тебя же видеть обязательно надо, — урезонивал растерянный Василич. — Ты же красавица…
— Я тоже могу спеть и «Мурку», и «Постой, паровоз», я весь репертуар знаю! — истерично выкрикивала она.
Василич, ласково воркуя, обнял Еву за вздрагивающие плечи и увел в уголок. Где явно врал ей какие-то новые обещания. Скрипач Ёсиф тайком кивнул Алеше головой в сторону кухни. И оба потихоньку выскользнули из комнаты. Клавишник, шепотом выматерившись, подошел к магнитофону и начал разбираться со шнурами, подключая их обратно.
— Все, перекур закончен! — объявил Василич, громко хлопая в ладоши. — Ева согласилась исполнить две свои лучшие песни. Она ими будет завершать наш концерт. Чую — это будет великолепная запись, настоящая сенсация!.. Руки чешутся поработать! Алеша, ты где?! Запись пошла!
Из кухни вернулся сияющий улыбкой Алеша.
— Итак!.. — с лихой интонацией выпалил он, едва успев оказаться перед микрофоном. — Выступает артист ленинградской филармонии — Алексей Козырный! С ансамблем из четырех братьев, — Алеша окинул многозначительным взором приготовившихся музыкантов. А Ёсиф к его словам взял несколько нот на скрипке, нежно и зазывающе. — И одной пикантной сестренки! — продолжил представление Алеша, посылая Томашевской шутливый воздушный поцелуй. — Мне, как всегда неожиданно, принесли новый текст!.. И вот в таком боевом составе мы его сейчас для вас приделаем!.. И-и, начали!
Василич, не отрывая взгляд от индикаторов магнитофона, в восторге ткнул меня локтем в бок.
— Вот оно, начинается! Алешка поймал кураж! Сейчас он устроит представление! Тебе повезло, нигде больше такого не увидишь…
Запел Алеша, действительно, классно. С напором, с интонацией, с каким-то скрытым весельем. Так, что даже мне, не любителю блатного жанра, вдруг захотелось то ли подыграть ему на гитаре, то ли выбить каблуками чечетку. Но сильнее меня интересовало другое.
— И что, такие записи хорошо покупают? — потихоньку спросил я Василича, наклонившись к самому его уху, чтобы тот меня услышал через грохот музыки.
Содержатель подпольной студии в ответ только неопределенно мотнул голосовой, подкручивая тумблеры магнитофона.
— Получается — вы продюсер? Как Фрэнк Фариан у «Бони М»? — польстил я и попал в точку.
— Типа того, — благосклонно отозвался Василич. — Только Фариан за свою работу имеет миллионы и виллу на Лазурном берегу. А мы в «совке» трудовую копейку зарабатываем вечно под страхом, что посадят за предпринимательство и все нажитое конфискуют…
— А много пленок удается продать? — не унимался я. — Получается, в стране много любителей блатной песни?
— Все слушают! — словно укоряя меня за «темноту», разгорячился Василич. — Да и не могут такие песни не пользоваться спросом в стране, где каждый второй или сидел, или будет сидеть. Вообще — это самая подлинная народная песня. Которой спасались в неволе, чтобы душу сохранить… А возьми «Мурку»? Это же классическое аргентинское танго! Кровь, любовь, измена и мелодия соответствующая… Или «Очи черные»? Это же старинная кабацкая песня!.. А по телевизору у нас только Брежнев Леонид Ильич, а из народного — хор имени Пятницкого — сотня откормленных бугаев и девах в сарафанах! А души в них ни на грош. Мы просто заняли свою нишу. Нас тайком слушать будут всегда! А сколько пленок продается — даже не знаю. Я делаю оригинал — первую запись, самую ценную. А потом с нее уже другие люди запишут «первую копию» — качество будет чуть-чуть похуже. С нее — запишут еще несколько копий. А дальше — на продажу. И там уже без счета. Мне говорили, что наш лучший концерт — чуть ли не миллион копий разошлось! — прихвастнул разгоряченный Василич. — Точно, как у «Бони М»… Нам бы «золотой диск» полагался.
Музыканты, завершая, смачно ударили по струнам. А барабанщик последний раз легонько взбрыкнул палочками по медной тарелочке.
— Ну, за первую песню надо выпить! — заявил довольный Алеша.
— Никакой водки! — запротестовал продюсер.
Но теперь уже музыканты не собирались его слушать. Компания сгрудилась над тазиком с винегретом. Смирившийся Василич тоже подставил стакан.
— Ну, чтобы когда-нибудь и наши записи слушали, как Козина или Утесова Леонида Осиповича… — произносил внушительный тост клавишник.
— Не станет никто нас слушать, — рука Алеши дрогнула, и певец перелил себе водки через край. — А и ладно! Лишь бы лавэ платили за нашу халтуру, — скептически сморщился он, поднося рюмку ко рту.
Я чокнулся вместе со всеми, проглотил свою порцию теплой водки и зачерпнул винегрет. В этой компании со странными подпольными музыкантами я уже считался своим.
— Потоп! — неожиданно взвизгнула Ева из коридора. — Заливает!
