Анатолий Ким - Лотос
Я была седой грузной краснолицей женщиной с хриплым бронхитным дыханием, сын давно бросил меня, и уже года два я не знала, где он и что с ним. Мой возраст приблизился к тому пределу, за которым милосердная природа отнимает у нас, женщин, некую беспощадную озабоченность, вместе с этим и значительную долю тщеславия, хищности, осторожности, аккуратности и опрятности. Одежда наша незаметно отцветает и блекнет, словно тускнеющая шерсть у старых животных, мы смиряемся и носим такую ветошь и унылое тряпье, что при виде их раньше, в молодости, содрогнулось бы от презрения и печали сердце наше. Но Матушка Милосердная Жизнь взамен этих потерь дает нам сладкий послеобеденный сон, бормотливое одиночество в теплом надежном доме, мирные разговоры с Буфет Буфетычем наедине – о полусонных воспоминаниях далеких обид, о забывчивости детей, о гудящих трубах и тараканьих свадьбах за печкою…
Незаметно проходило безмятежное время моего счастья, о котором не проведали ни дьяволы, ни ведьмы, ни злые духи, уже я вышла на пенсию и собиралась вкусить самый сладкий кусок счастливого пирога безмятежности, как однажды ночью напал на меня необъяснимый страх. Я готова была от ужаса выть по-звериному, а наутро, при ясном солнышке, страх улетучился, но на сердце оставались его следы, словно липкие пятна. Я не могла бы себе объяснить, что это такое, будь я даже намного умнее, чем пришлось мне быть при жизни, потому что никаких причин для подобного страха не было – что-то грозное, внеопытное проявилось в ночном чувстве, а такое объяснить разумно нельзя. То было ясное и точное предчувствие беды, которая грядет уже совсем скоро.
МЫ никогда не знаем этого страха. Нам, во все мирные и грозные времена творящим свою величавую музыку, неведомо, что значит такая тревога, когда издали, из диких просторов моря, доносятся друг гул невнятных угроз и темный ветер беспокойства – слабые, но ясно ощутимые волны, которым суждено вырасти до небес и стать пляшущими горами штормовых волн. И вот человек, один из нас, Бог знает зачем оказавшийся среди этого ада, уже глотает соленую водичку и, захлебываясь, закатывает под лоб глаза, готовясь к своему великому перевоплощению из живых в мертвые.
Тогда и посылаем МЫ к нему гонца с Лотосом Солнца в руке, чтобы он, пролетая над бушующими волнами, достал из косматых пенных волн закоченевшую душу. Она должна вернуться к нам, потому что МЫ, Хор Человеческий, породили из своего могучего звучания ее отдельный голос и МЫ не должны никого потерять.
Посланец с огненным Лотосом в руке появится над пловцом, потерявшим мужество, и сверху крикнет ему: пусть выгребает, преодолевая волны, вслед за ярким светом Лотоса, оставляющим на черной воде огненную змейку следа. Пусть плывет к нам – да никогда больше не узнает он страха, забудет про одиночество и навечно останется среди нас.
Но бывает и так, что посланец, отправленный нами, вдруг отложит в сторонку магический Лотос, присядет где-нибудь в углу на мешок с картошкой и надолго предается созерцанию своего прошлого. Ибо крылатый гонец, отправленный по нашей воле, будет создан по образу и подобию человека, грешного существа, подверженного всяким слабостям, в том числе и сердечной чувствительности при виде ничтожных предметов, связанных с безвозвратным прошлым своей прожитой жизни. Статная посланница, отправленная нами к дряхлому сахалинскому корейцу (который должен вскоре умереть от уремии в коридоре переполненной районной больницы), неслышно обошла весь дом, узнала еще множество предметов, связанных, как и почтенный Буфет Буфетыч, с тем кратким временем в жизни одной женщины, которое она могла бы посчитать годами наивысшего своего благоденствия… Но лет этих изобильных вышло всего два, дальше была беда, пришла болезнь.
Я не могла знать, простая душа, что грозное предчувствие, одолевавшее меня, является предвестником моей скорой болезни и последующей гибели. Но наитие подсказывало мне, что я должна немедленно обзавестись чем-то, что было бы как запасные руки или ноги, словом, найти какой-то надежный заслон для моей собственной слабости. Инстинкт был таков же, что и у раков-отшельников, озабоченных поиском надежной скорлупы, чужой раковины. Мне даже приснилось однажды, что моя старая швейная машинка "Зингер", давно сломанная и бесполезная, вдруг стала моим собственным ТЕЛОМ и я могла передвигаться по комнате, со скрипом катясь на маленьких металлических колесиках. Так пришло ко мне одно из самых ранних предчувствий того, что тело мое готовится предать меня.
Но я еще ни о чем таком не думала, когда вдруг решилась вопреки прежним своим соображениям выйти замуж третий раз. Была у меня подруга Дуня, замужем за сахалинским корейцем, она давно уговаривала меня выйти за товарища своего мужа, тоже корейца, и соблазняла тем, что у него накоплено много денег. Я вначале и слушать не хотела Дуню – зачем мне деньги, – но к тому времени, когда невнятный страх стал исподволь одолевать меня по ночам, мысль о новом замужестве уже не казалась глупой и напрасной. Я понимала, что утрачу покой своих последних лет вдовства, отрешенности, полной независимости, когда жизнь, принятая такою, какая вышла, уже не тяготила меня никакими новыми надеждами и душу не жгло больше огнем воспоминаний. Огни все угасли, когда я разменяла шестой десяток своей жизни.
И вот невдолге я вышла за Пака, уборщика при поселковой школе, перешла жить в этот домик на самом берегу моря. Знаю, что мое назначение – быть перед теми, кто сейчас меня воображает, чем-то вроде ангела-утешителя, посланного к Паку в последние дни его жизни во имя высшего милосердия. Но чувствую, что подобное объяснение моего появления было бы слишком упрощенным… Да, я всего лишь плод воображения и послана сюда с достохвальной целью принести умирающему грешнику свет Лотоса Солнца и НАШ возвышенный привет. Но чем же МЫ могли бы возместить Паку за то, что он отправился на чужбину и долгие годы мыкал горе, чтобы заработать денег для семьи, а эту семью взяли да и развеяли по воздуху дымом? (Было это во время последней войны в Корее.) А теперь, предполагается, я снова вошла в этот дом, откуда много лет назад меня вынесли ногами вперед, и сижу, пригорюнившись, в углу, и где-то неподалеку от меня одряхлевший, еле живой Пак варит на плите съедобные стебли сахалинской кислицы… Невероятно.
Но так ли велика невероятность подобного предположения? Не явлюсь ли я пусть если и не послом Лотоса Солнца, то хотя бы мысленным двойником когда-то жившего человека? Тем самым двойником, который должен быть у каждого, – двойником-удачником, двойником разумным, всезнающим и свободным, каким должен быть человек и каким редко бывает при жизни. Разве не слышите вы, благодушные любители музыки и стихов, как доносятся сюда, в этот склеп убогой жизни, пронзительные вопли голодных чаек оттуда, с приволья земной жизни? Гудит, сотрясая землю, океанский прибой, своим неумолчным рокотом намекая об ином течении времени, чем тягучие дни человека, покорно ждущего смерти. Эта музыка океана, этот гул набегающих волн, струнное гудение ветра, шорох пустых раковин и пронзительные флейты заячьих вскриков – и одинокий голос, печальный альт немолодой женщины, напевно произносящий то, чего никогда бы не смогла она сказать при жизни.
Много лет назад я замучил эту женщину. За шесть лет до этого я женился на ней. Она была вдова, и я был вдовцом. Семью мою отняли у меня боги и ненавидящие друг друга люди. Значит, судьба моя была – иссякнуть в себе самом, без продолжения в детях своих. С того дня, как узнал я, что дети мертвы, я не хотел иных детей и прожил много лет в одиночестве, не ища встреч с женщинами. Деньги, которые я накопил за эти годы, лежали бесполезно, и вот я решил их потратить на то, чтобы устроить себе покой на старости лет. Я купил этот дом, мне понравилось, что он стоит самым последним в поселке, дальше было одно лишь море. Я мог по утрам самым первым собирать морскую капусту, выброшенную ночным штормом, и мне по душе был тонкий крик чаек – в голосе их я чувствовал злобу и тоску, а я любил всех злых и тоскливых, потому что хуже, чем им, никому не бывает, даже таким несчастливцам, как я. СТАРИК, ТЫ УМРЕШЬ СКОРО, И Я ПРИШЛА К ТЕБЕ НЕ РАДИ
МЕСТИ. ТЫ ДОЛЖЕН УЗНАТЬ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ, ЧТО ГЛАВНЫМ В ТЕБЕ, В ТВОЕМ УБОГОМ И
ЧЕРСТВОМ СУЩЕСТВЕ БЫЛА ВСЕ ЖЕ БЕЗМЕРНАЯ ДОБРОТА.
А? Что это такое и зачем мне оно? Как кричат эти глупые тоскливые птицы! Если бы, умерев и превратившись в холодный тяжелый камень, слышать крик чаек! Только бы это одно – другого ничего не надо. А доброта – зачем она мне? ВИДЕЛ ЛИ ТЫ, КРОМЕ ЧАЕК, ЕЩЕ И БАЗАР ЧЕРНЫХ ВОРОН В БЕРЕЗОВОЙ РОЩЕ?
ОНИ ЗИМНИМИ ВЕЧЕРАМИ, ХОЛОДНЫМИ И ТЯГУЧИМИ, С БЛЕДНОЙ СУКРОВИЦЕЙ В КРАЯХМГЛИСТОГО НЕБА, ОБСЯДУТ ЗАИНДЕВЕЛЫЕ КРОНЫ, БОЛЬШИМИ КОМЬЯМИ ЧЕРНЕЯ НА НИХ,
СЛОВНО ЖИРНЫЕ ПЛОДЫ СМЕРТИ. КРИКИ ИХ ВИЗГЛИВЫ, И КАРКАНЬЕ ИСТОШНОЕ РВЕТ
ПОДНЕБЕСНУЮ ТИШИНУ. ВДРУГ С ТЯЖКИМ ШУМОМ, ПОХОЖИМ НА ШТОРМОВОЙ ГУЛ МОРЯ,
СНИМАЮТСЯ ОНИ С ДЕРЕВЬЕВ И РАЗОМ ВЗМЫВАЮТ. И ВОТ УЖЕ НОСЯТСЯ ОГРОМНОЙ ТУЧЕЙ,
СЛОВНО ХЛОПЬЯ ЧЕРНОЙ САЖИ ПО СЕРОМУ ВОЗДУХУ, В ТУ СТОРОНУ И В ДРУГУЮ, НА
ЛЕТУ СВЕРТЫВАЯСЬ В ОГРОМНЫЙ ШАР, ЗАТЕМ ПОСТЕПЕННО РАСКРЫВАЯСЬ ПЛОСКИМ
ВЕЕРОМ, КРАЙ КОТОРОГО ВСПЛЕСКИВАЕТ, СЛОВНО ТРАУРНАЯ КИСЕЯ НА ВЕТРУ, И ВСКОРЕ
ВЫТЯГИВАЕТСЯ В ОСТРИЕ КЛИНА… По чьему велению мечутся вороны кругами в небе? С какой целью и в каком упоении? Ты видел, что во всплесках крыл и в устремлении черных птиц были страсть и неистовство, вдохновение и безумие? МЫ не можем сказать, каковы эти страсти, вдохновение, цель и куда летим всем сонмом живых и мертвых, единой стаей, в миллионы раз превосходящей черные граи ворон. Старик, тебе послан один из нас с золотым Лотосом в руке, чтобы сказать тебе: нет на тебе вины за смерть женщины.
