Светлана Василенко - Дурочка
– Ну, поплыли, – вздохнул Марат.
Ганна покачала головой: нет.
– Ты плавать не умеешь? – догадался Марат. – Давай я тебя научу.
Поддерживал одной рукой, вел ее вдоль берега.
– Бей ногами! Бей сильнее! Только в воде бей, не брызгайся. Попробуй на спине теперь!
Перевернулась Ганна, Марата ослепило будто: розовые нежные два соска на груди у Ганны, а в низу живота – золотой треугольник жаром горит, золотым раскаленным углем…
Глаз не может отвести.
– Ныряй! – закричал, а голоса нет. – Плыви под водой!
Ганна нырнула с открытыми глазами. Увидела маленьких серебристых рыбок под водой, поплыла за ними. Они веселой серебряной стайкой плыли, с ней играли, серебряными прохладными лицами ее лица касались. Она их поцеловать хотела. Потянулась губами. Засмеялись серебряно, как колокольчики, умчались. Ганна вынырнула. В ушах звенело.
– Ты же просто ас! – кричал Марат. – Ты метров двадцать проплыла. Я думал, утонула! Ты же талант! Я тебя всему научу! Хочешь, читать научу?
Ганна замолотила руками воду, опьянев от счастья и брызг, кивнула: хочу.
Поплыла к нему. Он к ней.
Вдруг змея проплыла между ними. Сверкающей бечевой, словно молния. Высоко, будто вытянув шею, несла она свою голову над водой. Грозно глянула.
Замерли.
– Змея, – выдохнул Марат. – На берег поплыла. Она в воде не кусается…
Ганна стояла замерев. Боялась пошевелиться.
– Чего ты? Поплыли на ту сторону, – предложил Марат. – Там мельница. Может, муки натырим.
Поплыли рядом. Испугалась Ганна, забила руками.
– Не бойся, я рядом. Я с тобой… – сказал Марат.
20
У мельницы стоял красноармеец с винтовкой. Марат и Ганна за угол забежали. Марат отогнул доску:
– Лезь!
Проползли в щель, оказались будто в другом мире: шум машин, белая пыль. Мерно работали жернова, шумно лилась вода, сыпалось зерно. Белая, как туман, мука висела в воздухе.
– Встань и стой! Пусть мука на тебя садится! – шептал Ганне на ухо Марат. Встал сам, разведя руки в стороны. Показывал Ганне. Ганна встала рядом, подняла руки.
Стояли, покрываясь мукой. Бородатый краснорожий мельник, весь в муке и солнце, их увидел. Красноармеец к нему подошел. Мельник подмигнул Ганне, увел красноармейца подальше.
Выползли на свет божий – Марат и Ганна – белые, все в муке, даже ресницы. Шли осторожно, разведя руки в стороны, чтобы мука не осыпалась.
21
Ганна облизывала спину Марата. Слизывала муку со спины. Марат ежился, хохотал:
– Это тебе вместо завтрака. Щекотно! Ганна, ты как кошка. Ой, не могу! Давай лучше я тебя!
Повернулся, начал муку с нее слизывать. Ганна смеялась, запрокинув голову: щекотно. Белые ресницы дрожали, с них мука осыпалась.
– Ганна, не смейся! Стой смирно! Не трясись, вся мука осыпется.
Он вылизывал ей спину и вдруг вылизал – родинку. Около самой шеи. Прикоснулся губами к родинке. Погладил завиток волос. Присмирела Ганна, не смеется больше. И спину напрягла, выпрямила.
– Ганна, – глухо сказал Марат. – Я люблю тебя.
Оглянулась беспомощно. Марат понял:
– Ты не дурочка! Ты не дурочка! Ты красивая! Я женюсь на тебе!
Поцеловал ее в белые губы. Обнял Ганну покрепче. Ганна, упершись руками в его грудь, Марата отталкивала. А он все сильнее ее прижимал, лез целоваться:
– Ну чего ты? Я правда женюсь. Не бойся…
Ганна лицо отворачивала.
Повернула голову к реке. Там течение простыню уносило. Замычала, забилась в руках Марата.
– Что? – отпустил ее.
Показала рукой:
– Га!
Марат посмотрел на реку:
– Ну, унесло. Догоним! – Вздохнул: – Эх ты!
Побежал вслед за рекой. Ганна – за ним.
Они бежали по берегу. Река стала шире, повернула в сторону.
На песке вдруг увидели плот. Старенький, рассохшийся. Столкнули в воду. Поплыли на плоту.
22
Ганна, подоткнув платье, полоскала простыню у берега. Марат прятал плот у старой ивы: забрасывал листьями, ветками, травой:
– Пригодится еще.
Подошел к Ганне. Повернул к себе ее лицо. По-новому смотрела она на него: любяще, глаз с его глаз не спуская.
– Ты меня любишь, Ганна?
Закрыла глаза: да.
Убрал ресничку у нее со щеки:
– Эх, уплыть бы нам с тобой отсюда, Ганна!
Смотрели на реку. За рекой солнце садилось.
23
Вечером тетка Харыта полы помыла, пошла воду вылить. Мимо сторожки проходила. Вдруг дверь сторожки открылась: сторож Тракторину Петровну выталкивал. Та молча могучими руками за дверной косяк держалась.
Дал ей кулаком прямо в душу.
– Пошла! Надоела! – дверь закрыл.
Покатилась Тракторина Петровна с крыльца кубарем. Плюхнулась на четвереньки, платье на заду задрато. Отползла в кусты.
– О! О! О! – воем звериным завыла.
Подошла к ней тетка Харыта, окликнула:
– Арина! – Руку на плечо положила. – Аринушка!
Оглянулась та, лицо заплакано:
– Я!
– Случилось что?
– Следишь за мной? – Слезы у Тракторины Петровны сразу высохли.
– Мимо проходила, помочь тебе хотела, Арина.
– Какая я тебе Арина?! – закричала. – Тракторина я.
– Ты ж человек, – сказала тетка Харыта. – И имя у тебя должно быть человеческое, какое при крещенье дали, – сказала тетка Харыта.
– Меня Советская власть крестила, – сказала гордо Тракторина Петровна, вставая. – Назвала, как зовусь, – Тракторина! И не человек я! А – коммунист! Поняла?
– Давно поняла, что не люди.
– Прочь с моей дороги! – закричала Тракторина Петровна, пошла, оглянулась: – Договоришься – язык отрежут. Не со своим братом ты связалась, Харитина Савельевна, ох не со своим!
Тетка Харыта вылила грязную воду из ведра. Долго смотрела, пока вода не ушла в землю.
24
Ночью в палате стон стоял. Конопушка, держась за живот, плакала:
– Ой, мамочки мои, как живот болит!
– Дай спать! – закричал на нее Чарли. – Разревелась тут!
Конопушка, согнувшись до пола, побежала к двери.
Возвратилась уже с теткой Харытой.
– Где болит-то? – спрашивала тетка Харыта, мяла Конопушкин живот. – Тут болит?
– Везде болит! – стонала Конопушка.
– У нее понос! – сказал Чарли. – Бегает и бегает. Дрищет и дрищет.
– Я тебе сейчас щавеля конского заварю. Пройдет! Потерпи маленько, – говорила тетка Харыта.
– Не могу терпеть! Не могу! – Конопушка вскочила, побежала к двери.
– Ты куда?
– На двор!
– Дристунья, – сказал Чарли, укладываясь поудобнее. – Замучила всех!
25
Утром Ганну принимали в пионеры.
В степи, выстроенные в шеренгу, стояли дети. Тракторина Петровна говорила:
– Сегодня в наши дружные пионерские ряды мы принимаем нового члена, нашего нового товарища Ганну… – Тракторина Петровна замялась, – … Бесфамильную Ганну. Ганна, подойди ко мне.
Ганна пошла к ней.
– Ганна немая, вы знаете. Поэтому я прочитаю пионерскую клятву вместо нее. А ты, Ганна, слушай и произноси в уме. – Тракторина Петровна откашлялась. – Вступая в ряды пионеров, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь! Бороться за дело Коммунистической партии большевиков! Безжалостно уничтожать врагов Советской власти! Всю свою кровь, до последней капли, отдать за дело рабочих и крестьян!..
– Пропусти меня! – прошептал Чарли Булкину. – Живот схватило.
Побежал к кустам. Сел там, только галстук видно.
И другой к кустам побежал, и третий… К концу клятвы все пионеры в кустах сидели. Хотела Тракторина Петровна, чтобы кто-нибудь из пионеров Ганне галстук повязал, оглянулась: никого нет. Сама Ганне галстук на шею накинула, пока с узлом возилась, ветер галстук подхватил, в небо унес: красным змеем он, извиваясь, в небе реял.
Тракторина Петровна побежала за галстуком. Подпрыгнула. Упала.
– Тракторина Петровна! – сестры ее позвали. – Идите скорей в палату. Там Конопушка лежит на кровати и не дышит!
– Холоднющая!
26
Конопушка лежала на кровати мертвая.
Тракторина Петровна дотронулась до ее лба. Отдернула руку. Подняла глаза на тетку Харыту:
– Умерла?
– Преставилась, – коротко сказала та.
– От простого поноса?
– На холеру похоже, Петровна, – строго сказала тетка Харыта.
Мальчики вбежали:
– Там Чарли в кустах завалился!
– Умер?
– Нет, живой… Околесицу несет, бредит, что ли?
– Изолировать надо, – с тоской сказала Тракторина Петровна. – Но куда положить? Некуда… Сюда несите его, в палату. Что же делать, Харыта? В этой деревне ни врачей, ничего…
– Что ж, – сказала тетка Харыта. – Будем помирать.
– Я пойду, – заторопилась вдруг Тракторина Петровна. – В город буду звонить, в Царев. Позовете… если надо будет.
27
Чарли умирал. Непохожий на себя, бледный, строгий, лежал он на кровати с открытыми глазами. Быстро говорил:
