Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2013)
Ресторан располагался недалеко от гостиницы. Здесь подавали рыбу — фирменное блюдо, хотя едва ли рыба эта была выловлена в лагуне; доставляли её из чистой от городских сбросов части Адриатического моря. Тимофей осторожно поглядывал на дочь Билла: из-под майки на плечах и на груди выползали какие-то нелепые татуировки.
Сам Билл был увлечён рассказом о своём будущем сообщении про венецианские месяцы князя Вяземского, дополнявшем известные дневники, опубликованные в десятом томе Полного собрания сочинений, и стихи про “город чудный, чресполосный, — суша, море по клочкам, — безлошадный, бесколёсный, город — рознь всем городам” (из одиннадцатого тома того же Собрания). Ван Бецелеру удалось разыскать занимательные новые детали: в личных бумагах друзей и родственников. Оказывается, Вяземский, большой любитель дамского общества, подарил прабабке Билла тетрадку с венецианским циклом, к тому же переведённым им самим на французский; там были разные дополнения к неопубликованному. Так, в стихотворении 1853-го года “К Венеции” перед последними двумя стояли прежде неведомые строки про жар венецианского дня:
Там небо звездное, здесь зеркальное море,
достойные тебя подножие и кров, —
златой царицей дня, царицей светлых снов
и пламенем дневного мирозданья,
преображающим и память, и сознанье, —
ты всё волшебница, “всегда ты чудо света,
и только ты одна прекрасней Каналета!”
То есть Венеция, утверждал умница-Вяземский, полнокровней любых живописующих её, жаркую и влекущую, картин.
Специальностью Уильяма считалась не русская литература — это было бы слишком просто, — а, как легко предположить, европейская и только потому русская аристократия. В иной день Тимофей и сам бы увлёкся разговором, ни с кем другим, кроме ван Бецелера, не возможным, но, увы, день сегодня выдался экстраординарный.
Тимофей даже внутренне пожалел Билла за его увлечённость. Стоило ли? На фоне декораций иссушенного города и лагуны ван Бецелер с семейством смотрелся воплощением возвращающейся жизни, странной и не вполне своей, но всё равно желанной.
Птицы продолжали низко кружить над полумёртвыми каналами, однако запах гниения потерял прежнюю остроту.
IV
“Жаль, что мы с тобой в первые дни не доехали до пляжа”, — сказал Тимофей, когда вернулся на квартиру Марины после ресторана и гостиницы, где он всё-таки разжился бритвой и всем, минимально необходимым. “Я каждое лето абонирую кабинку на Лидо. Но теперь добираться туда не лучшее время. Хотя можно попробовать, но не на „пароходике”. Сегодня — ты слышал? — отменено любое движение по лагуне”.
Солнце по-прежнему жгло: запредельно.
“Вообще я в море как рыба, — продолжала Марина, не дожидавшись ответа. — Если б не музыка, я бы стала профессиональной пловчихой. Сейчас же — хочу, чтобы мы пошли на Славянскую набережную”.
Вот высокая стена “набережной”, а вот и пешеходная дорожка у стены, где они уселись, свесив ноги, и стали смотреть на марево тяжёлых испарений над лагуной.
Странно, он так хотел воды, того, чтобы стихия плескалась и обволакивала, но именно вода уходила из видимого пространства. Всё, чем ему оставалось довольствоваться, было солёное, копошащееся зеленоватое поле с торчащими тут и там шестами, ещё недавно обозначавшими фарватер, и усевшимися на эти шесты птицами. Кое-где в отдельных зеркальных заводях отражалось яркое небо. Толпы людей бродили в высоких сапогах по обмелелой лагуне: в поисках не ушедшей в море рыбы и всего, что море скрывало тысячелетиями от глаз.
“Вероятно, — сказал себе Тимофей, — сейчас обнажится и то, что годы скрывалось внутри: страстное и глубокое, охватывающее всю область видимого и понимаемого...”
“Знаешь, — произнесла вслух Марина, — я не понимаю, что со мной происходит и вообще, но мне хотелось бы, чтобы мы ещё долго, очень долго сидели вот так”.
V
Утром следующего дня муниципалитет издал распоряжение об ограничении использования воды из артезианских скважин под городом и о закрытии островной Венеции для въезда. Все въехавшие до запрещения могли оставаться под собственную ответственность. Было ясно, что симпозиум отменяется. Тимофей первым делом позвонил Биллу.
— Я же говорил вам, коллега, в прошлый раз случилось нечто не менее эпическое. Мы остаёмся: когда ещё такой случай представится! — с каким-то странным возбуждением произнёс ван Бецелер.
Ситуация действительно менялась с каждым часом. В новостях прошло сообщение, что во всей области Венето объявлено чрезвычайное положение.
Марина, сидевшая рядом во время телефонного разговора, была обеспокоена. “Так ты не уезжаешь?” — “Я же сказал: не за тем я приехал”. — “Хорошо, тогда я покажу тебе внутренний город”.
VI
В Венеции уже сутки, и так совпавшие с выходными, никто не работал. Марина повела его по Кастелло. “Откуда такое название?” — “Здесь, говорят, стояла римская крепость”.
Народ, одетый очень просто, сидел на ступенях возле открытых нараспашку, по случаю уже совершенно сверхъестественной жары, дверей. Была видна вся внутренность их жилищ — с деревянными шкафами, огромными глиняными мисками, яркой раскраской стен. Всё это архаическое, полукрестьянское (настоящие крестьяне жили на окраинных островах, где выпасали коров по густым лугам, сейчас звеневшим лишь мёртвым сухостоем) перемежалось с пятнами современного комфорта: с ослепительно белыми раковинами, колонками, кухонными механизмами. Мужчины были молодыми и средних лет: кое у кого — по американской моде, дошедшей и до Италии, которая всегда напоминала Тимофею об уголовном шике пляжей его детства, — плечи украшали наколки; женщины, почти все хорошо сложённые и разбитные, смотрели на Марину свысока ( и чего ей здесь нужно? ), а на Тимофея с нескрываемым неодобрением ( ишь, кого привела ). Повсюду на верёвках было развешано стремительно сохнущее бельё: по случаю введения ограничений на воду венецианцы выстирали всё, что ещё можно было выстирать.
“Мне кажется, нам здесь не рады”. — “Но они так смотрят на всех”. — “Куда ты меня ведёшь? Здесь одни сплошные стены и никаких указателей”. — “Не волнуйся, со мной не потеряешься”. — “Ну, хотя бы мы ехали на велосипедах”. — “У нас даже лошади запрещены: не одно столетие”.
VII
Был полдень, солнце вошло в зенит. Наступила единственная минута, когда люди и предметы не отбрасывают теней. Марина, покружив с ним по Кастелло, вышла на абсолютно безлюдную площадь и задержалась у обшитой светло-коричневыми плитами стены. Медальоны с изображениями евангелистов были окружены горельефами из цветочных гирлянд, рогов изобилия и держащих их, совершенно не шедших к внешнему убранству христианского храма нагих младенцев (“Неужели Эротов?” — подумал Тимофей). Но ни Маринино тело, облачённое, как и прежде, в короткое, значительно выше колен светлое платье, ни условная обувь — как бы сандалии, состоявшие каждая из тонкой подошвы и почти нитяной тонкости кожаных перемычек, — не отбрасывали никакой тени на стены строения и на плиты площади. Волосы, прежде тёмные, а в сумерки почти смоляные, внезапно посветлели. На мгновение ему показалось, что это уже не Марина, что его водит по городу другая, совсем незнакомая спутница. Оливковый загар — без видимого следа от надеваемой на пляж из приличий одежды — покрывал всё тело под платьем; похоже, она и загорала нагишом. Но даже загар показался теперь не таким интенсивным.
“Почему ты меня так пристально разглядываешь?” — “Возможно, я останусь с тобой навсегда”. Марина смолчала и посмотрела ему в глаза немигающим взглядом. Тимофей обнял её затылок обеими ладонями и стал целовать; она в ответ дёрнула головой и, широко расставив обе руки и при этом совершив вращательный жест, словно желая стряхнуть с себя его пыл, сказала: “Погоди! Я ещё не всё показала...”
Он провёл тыльной стороной своей ладони по её подбородку: “Просто пытаюсь удостовериться в твоей реальности”. — “Ну, ты тоже какой-то фантастический случай, не обольщайся”.
VIII
Солнце чуть сместилось на закат. Короткие тени затрепетали между ногами идущих. Строения тоже оплотнели и стали отбрасывать минимальную прохладу, в которой легко было передохнуть от изнурявшего жара. Для этого нужно было почти вжиматься в стены улочек, похожих на улитку коридоров Кносского дворца. Марина вела его обратно, в самое сердце Кастелло. “Наши блуждания не имеют никакого смысла”. — “Ты ведь хотел увидеть другую Венецию? Погоди немного”.
