Белва Плейн - Бессмертник
— Он Джозеф. Никто не называет его Джо.
— Почему?
— Не знаю. Но ему подходит имя Джозеф. В нем больше достоинства.
— Ну ладно, Джозеф так Джозеф. Так расскажи, как у вас дела?
— Нечего рассказывать.
— Как нечего?
— Ну… Мне он нравится. Но нет… — Анна подыскивала точное слово. — Понимаешь, нет огня…
Руфь всплеснула руками. Одновременно вздернулись ее брови и уголки глаз.
— Тогда зачем ты тратишь на него время?
— Он мой друг. Без друзей очень одиноко.
Руфь поглядела на нее с недоумением. «С таким же успехом можно говорить по-китайски», — подумала Анна.
— Ты знаешь, большинство здешних жителей никогда даже не бывали к северу от Четырнадцатой улицы, — сказал однажды Джозеф.
— Я, например.
— Погоди, я тебе кое-что покажу.
Сиденья из тростника скользкие, прохладные; весенний ветерок подгоняет трамвай, а он катит все быстрее и быстрее по Лексингтон-авеню. Требовательно и властно звенит звонок. Когда вагон притормаживает на перекрестках, видны фасады домов на отходящих вбок улицах — ровные строгие ряды аристократических особняков с кадками вечнозеленых растений у парадных входов. Кажется, что до улицы Хестер отсюда тысячи миль.
— Мы сойдем на Мюррей-Хилл и пройдемся пешком до Пятой, — сказал Джозеф.
Тихие улицы; тень — свет — снова тень; изредка протарахтит экипаж; лошади лоснятся, помахивают заплетенными в косицы хвостами.
— На катанье едут, в Центральный парк, — пояснил Джозеф.
Анна удивлена: откуда он так хорошо знает жизнь и обычаи этой части города?
Вот перед одним из домов останавливается автомобиль. На заднем сиденье — дама в огромной шляпе с подколотой черной вуалькой. Водитель, в форме, в кожаных сапогах, выскакивает из машины и, обежав ее, помогает даме выйти. Под мышками у нее одинаковые, рыже-палевые собачонки. Дверь дома распахивается, и на пороге возникает девушка в бело-синем платье в полоску, в белом передничке с кружевной оборкой и таком же чепце. Дама передает ей собак и входит в дом. Девушка скрывается следом.
— Ну, нравится? — спросил Джозеф.
— Очень! Здесь так хорошо, — с жаром ответила Анна. — Я и не думала…
— Это еще ерунда. Вот, погоди, выйдем на Пятую авеню. Там будет на что посмотреть.
Сверкает солнце. Молодая зелень в парке, на углу Пятьдесят девятой улицы, отливает золотом.
— Это отель «Плаза», — сказал Джозеф. — А на другой стороне — знаменитый отель «Нидерланд».
Из гостиницы под навес выходит девушка в чудесном бледно-розово-палевом, точно внутренность персика, пальто, с фиалками на воротнике. С ней молодой человек в соломенной шляпе.
— Такие шляпы называются «канотье», — поясняет Джозеф.
Пара быстро пересекает улицу и устремляется куда-то по делам. Анна и Джозеф идут следом, им все равно, куда идти. Но тут свистит полицейский, машины рвутся вперед, и Джозеф с Анной вынуждены задержаться посреди улицы, на небольшом островке, где генерал Шерман, в полторы натуральных величины, сидит верхом на лошади.
— Кому-то памятник, да? — кивнул на него Джозеф.
Анна прочитала надпись на камне.
— Это тот самый генерал-северянин, который спалил все дома в Джорджии во время Гражданской войны.
Джозеф поразился:
— Я о нем и не слышал! Про Гражданскую войну я, конечно, знаю, но откуда у тебя столько всего в голове?
— Из истории. У меня есть книга об американской истории, — сказала Анна с гордостью.
Джозеф покачал головой:
— Удивительный ты все-таки человек, Анна.
За генералом Шерманом огромный дом из кирпича и белого камня, с чугунной оградой и воротами.
— Это особняк Вандербильтов. Вернее, один из них.
— Не отель?
— Нет, частный дом. На одну семью.
Анна решила, что он шутит.
— На одну семью? Не может быть! Здесь же сто комнат!
— А живет одна семья.
— Но почему они так богаты?
— Эта семья нажила капитал на строительстве железных дорог. Дальше и вправо, и влево стоят десятки таких особняков. Нефтяные деньги, стальные, медные. А у некоторых просто очень много земли. Ты и сама живешь на их земле — большинство домов в нашей части города принадлежат живущим здесь людям. Наша квартплата идет им в карман.
Анна представила себе дом-муравейник на улице Хестер:
— Ты считаешь, это справедливо?
— Может, и нет. А может, и да. Не знаю. Если у них хватило мозгов, чтобы это заработать, может, они и заслуживают такого богатства. Но что бы я ни думал, мир устроен так, а не иначе, и пока не придумают новый, я постараюсь приноровиться к этому.
Анна промолчала. А голос Джозефа вдруг зазвенел от волнения:
— Когда-нибудь, Анна, я тоже буду так жить. Ну, не во дворце, но в одном из особняков в этой части города, на тихой улице. Так оно и будет, помяни мое слово!
— Но как? Как ты этого добьешься?
— Трудом. И буду скупать землю. Земля — залог любого богатства, надо владеть землей. Иногда цена ее понижается, но ненадолго, вскоре она снова лезет вверх. Эта страна растет, развивается, здесь надо владеть землей, тогда обязательно разбогатеешь.
— Но откуда ты возьмешь деньги на землю?
— В том-то и вопрос! Я теперь коплю на дом, небольшой дом, буду сдавать квартиры. Но деньги копятся медленно, ох как медленно… — На мгновение он умолк, а потом сказал упрямо: — И все-таки у меня получится. Я буду когда-нибудь жить здесь, в лепешку расшибусь, а буду!
Его ожесточенная горячность встревожила Анну. Прежде он никогда так с нею не говорил. Он показался ей вдруг рассерженным, озлобленным и каким-то очень большим, огромным, хотя он вовсе не крупный мужчина. И голос у него чересчур громкий. Вот сейчас на шум распахнутся окна во всех домах и станут выглядывать люди! Но особняки были по-прежнему безмолвны…
Она тихонько сказала:
— Тебя слишком заботят деньги…
— Слишком? Так, по-твоему? Послушай, что я скажу тебе, Анна! Если у тебя нет денег, миру на тебя наплевать. Ты ничто. И умрешь, как мой отец, в конуре за бакалейной лавкой. Или будешь гнить всю жизнь, как Руфь и Солли. Хочешь гнить вместе с ними?
— Нет, конечно. — Она вздрогнула при одной лишь мысли об этом. И все же что-то в его рассуждениях не сходилось. — Великие писатели, художники — у них не было денег. Но мир их помнит и чтит. А ты рисуешь все таким уродливым, жестоким…
Джозеф взял ее голову обеими руками, повернул к себе. Взгляд его вдруг смягчился.
— Тебе словно пятнадцать лет, Анна, — ласково сказал он.
Она надумала это душной ночью, когда чад горелого жира недвижно висел в комнате и казался особенно нестерпимым. Шея сзади, под волосами, взмокла от пота; Анна мечтала об одном — искупаться в прохладной воде. Но где? Кругом люди… Она обтиралась губкой из мисочки с водой, а женщины входили, выходили… Некоторые были ей отвратительны, всегда неопрятные, грязные. Та, что спала с ней вместе, плакала и скулила в подушку. Пятилетний ребенок Руфи беспокойно метался на постели, у него был жар. Разве в такой комнате заснешь?
Ей вспомнилось, как горничная сходила с крыльца, по бокам которого стояли кадки с бессмертниками. На пароходе посреди Атлантики крестьянские девушки рассказывали о чистой сытой работе, которая ждет их в Америке — в таких вот аккуратных особняках. В таком доме она сможет спокойно спать, сможет расставить на полке книги, которые подарила ей мисс Торн; и даже — вдруг удастся? — накопит денег и купит у букинистов еще книг. Ведь ей не придется платить за жилье и еду. Она будет жить в приличном доме, в приличном месте, ходить по красивым улицам. Она лежала без сна и все думала, думала. И приняла решение.
— Руфь говорит: нельзя идти в служанки и я сошла с ума, — сказала она Джозефу несколько дней спустя.
— Почему? Это честный труд. Анна, делай, как нравится тебе, а не другим.
6Так, значит, выглядят изнутри эти дома. Снаружи они похожи на тихие, умиротворенные лица с глазами-окнами и опущенными веками-шторами. А внутри все полы устланы бархатными коврами, идешь — шагов не слышно. Картины в золоченых рамах. Свежесрезанные розы, кремовые и нежно-розовые, хотя на улице уже сентябрь. Лестница: один марш, другой, все выше и выше. Анна шла следом за миссис Вернер.
— Семья у нас маленькая. Дочь замужем, живет в Кливленде. Так что в доме только мы с мистером Вернером и наш сын, мистер Пол. Это его комната. — Она открыла дверь, и Анна увидела ряды полок с тесно стоящими книгами, в углу — сапоги для верховой езды, а над камином — синее знамя с надписью «За Бога, Отечество и Йель».
— Все мужчины в нашей семье по традиции учатся в Йельском университете. Сын вернется из Европы только на следующей неделе, но пыль здесь все равно надо вытирать каждый день. А ваша комната наверху. — Они поднялись еще на марш. Перила блестели здесь не так ярко, ковра на ступенях не было. — Эта комната для портнихи, она живет тут по две-три недели весной и осенью, готовит к сезону мой гардероб. Дальше комната кухарки, а за ней — ваша.
