Олег Ермаков - Иван-чай-сутра
Облачное небо кажется теперь ниже.
Ну да, если Дан Апр, срединная линия родников и линия высот, а также ручьи и речки, текущие на север, были продольными и поперечными балками КСР-63, то горы подпирали небесный иконостас облаков. И вот — один столп подрубили, убрали. И небо перекосилось.
Алекс размышлял, что делать дальше. В мозгу его пульсировало одно все объясняющее слово: месторождение.
Разведанное месторождение. Кто-то разведал его.
Солнечное лобызание произойдет через миллионы, миллиарды лет, это значит, — почти что никогда. А разведанные месторождения уже осваивают. И КСР-63 может оказаться Месторождением, одной большой горой, набитой, по несчастью, песком и гравием для стен Иерихона.
Еще Егор говорил, что горы Местности насыпал ледник из песка и гравия. А это — строительный материал — для автострад, железнодорожных насыпей и бетонных стен. И дело — за остальными разведанными высотами. Может быть, прямо сейчас их потрошат ножами бульдозеров и лапами экскаваторов.
Алекс задержал дыхание, прислушиваясь. Но слышал только отдаленный голос Бабкиной, певшей о казаке и Доне.
* * *Начиналось все с карты.
Егор Плескачевский с детства был неравнодушен к картам, даже фенологическим или тектоническим, не говоря уж о картах лесов, кругосветных плаваний и походов Александра Македонского. На день рождения он выпросил «Атлас СССР», увесистый фолиант с цветными картами, над которыми и цепенел часами. Красота физической карты СССР была первозданной и несомненной. Это была дикая красота, и она захватывала: синевой северных озер, густой зеленью равнин Западной Сибири, тянь-шаньскими складками кирпичного цвета, голубым подреберьем Байкала, какой-то сновидческой хрупкостью горных хребтов Якутии и Чукотки и темно-синими вьющимися бесконечно прорезями рек. Даже не зная букв, эту книгу можно было читать. Здесь был свой язык, и он казался более древним, чем язык слов. Егор приступил к его изучению и начертил свою первую карту, это была карта комнаты, неуклюжая и свирепая, как рисунок первобытного охотника на скале. Ни о каких пропорциях не было и речи. Предметы — даже схематично изображенные прямоугольниками и квадратами — не так-то просто подчинялись. Следующим объектом картографической съемки стала улица: соседний дом, газетный киоск, два дерева, перекресток, светофор, дальше угол школы, крыши каких-то домов. Потом они появились вдвоем с Алексом у тетки Вари, работавшей на железнодорожном переезде смотрительницей и жившей в деревне у Татарского болота. Здесь открывался оперативный простор.
Егор называл себя межевщиком, вервьщиком, дозорщиком, писцом, иконником.
В стародавние времена картограф был вооружен мерными вервями; результаты измерений заносил в писцовые и дозорные книги, пока на смену описаниям не пришел чертеж; а первый чертеж сделал иконник Феофан Грек — изобразил Москву на стене княжеского дома. Отсюда все эти названия.
У Алекса вся родня была городская, каникулы он проводил в лагерях, и родовая деревня Плескачевских пришлась ему по душе. Егор называл ее базой. Здесь они отсыпались на железной широкой кровати слева от печки; ели теткины борщи, в саду пробавлялись малиной, смородиной, правда, с опаской: там стояли улья; по вечерам резались в карты с теткой, ее сыном, учившимся на тракториста; и, набравшись сил, совершали новую вылазку. Со временем у них появилось настоящее снаряжение: рюкзаки, палатка, а не кусок полиэтилена, коврики, а не старые телогрейки, пропахшие табаком и керосином; старый немецкий компас, безбожно вравший как минимум на полделения, был заменен на жидкий в пластмассовом корпусе; вместо половинки старого бинокля удалось выменять у одного радиолюбителя на «ВЭФ» бинокль с десятикратным увеличением. Теперь они могли видеть с Пирамиды коров за лугами Мануила, на том берегу Дан Апра, или клен над крышей теткиного дома из-за болота и даже дым трубы далекой ТЭЦ. Хотя они предпочитали рассматривать хищников, парящих в высях над Местностью или кратеры луны, восходящей над Вороньим лесом.
Странные места! Почти всю территорию можно окинуть одним взглядом с Пирамиды (тем более в бинокль). Но каждый раз они что-нибудь находили: насыпь в заболоченном лесном массиве, кирпичный фундамент в непролазных зарослях шиповника; новый родник, никуда не ведущую дорогу в вересковой пустоши, почерневшие трухлявые улья, целую рощу, сухую и светлую, с золотыми иволгами, овраг, весь заросший калиной, аллею старых лип с бархатно-темными стволами и дуплами, — куда она вела? Кто здесь жил?
«Львы!» — отвечал Егор, имея в виду обычай римлян неизвестные области на картах помечать надписью: «Ubi leones» — «Там, где львы».
Весной места бывших поселений человеческих можно было почти безошибочно угадать по белым пятнам цветущих садов. Сады вставали над Местностью призраками минувшей жизни, как античные акрополи.
Что они там искали?
В деревне насмешливые языки говорили, что — никак клад. Или оружие, — времен последней войны. Двоюродный брат Егора, Сашка два раза ходил с ними; показывал одно место на болоте, где, по рассказам, утонул немецкий самолет — или танк; они щупали глубины торфа шестами — ничего не нашли; в другой раз он вывел их к окопам Вороньего леса, но, как только Сашка вырыл череп с глазницами, забитыми мокрым ржавым песком, и остатками рыжих волос на затылке, Егор заявил, что они не гробокопатели и заставил все бросить и уйти. Сашка ругался и спорил, доказывая, что никакие они не гробокопатели, окопы это не могилы; что черные следопыты рано или поздно побывают здесь и все растащат. Нет, эта война была слишком недавно для археологических розысков, решил Егор. «Хорошо. Пошли!» — ответил Сашка и привел их к странным высоким холмикам, заросшим иван-чаем, березняком, на краю поля. Тут же поодаль были холмики маленькие и плоские, с крестами и облупившимися, поржавевшими обелисками. Показывая на крупные холмики, Сашка утверждал, что это французские могилы, а может даже, литовские. Или вообще — татарские курганы. Но Алекс с Егором ему не поверили. Сашка копнул ногой пашню и тут же вытащил из земли керамический осколок. «Тут мужики даже монеты находили, когда пахали!» Но и керамический осколок их не убедил. Соседство современных могил смущало. И Сашка плюнул и больше не ходил с ними, предпочитая гонять на мопеде в соседнее крупное село к друзьям или просто лежать на диване и смотреть телевизор, «Клуб путешественников». Как выяснилось, он был прав. В описании археологических памятников области в этом месте была обозначена курганная группа. А «французскими могилами» издавна деревенские жители и называют курганы.
И Егор отметил на своей карте курганы. Раскопать их было просто. Что бы они там нашли?.. Алексу все-таки это интересно было. Но Егор говорил, что эти курганы всегда бедны, в них ничего не находят, кроме жженых камней, костей, черепков, ну еще обломок косы, ножа, стеклянную бусину. Золото Тутанхамона или инков тут не светит. Вот если бы установить местоположение Лучина, города, упоминающегося в летописи и так и не найденного ни учеными, ни энтузиастами, — другое дело. Предполагалось, что этот город стоял примерно в том же районе, к которому относится и Местность, но так далеко на северо-восток не отлетала рыщущая мысль ни одного исследователя и археологического визионера. По их предположениям Лучин находился где-то на излучине — отсюда, мол, и название, — Сожа. Он и упоминался в связи с походом князя Ростислава на ладьях вверх по Сожу. Но чтобы попасть в Дан Апр и в Глинск и далее в Новгород, флотилию надо было где-то тащить волоком в какую-либо речку, текущую в Дан Апр. Вот тут и всплывало название одной из рек Местности. А на ее излучине Егору всегда и мерещился город. Там у него возникало ощущение города. Там он лучился перед его мысленным взором, устремлялся вверх колоннами, распахивал шатры и купола. А Буркотов видел просто березы и кроны цветущих черемух. У него склад ума был более прозаическим. И все лучшие названия Местности принадлежат не ему, а Плескачевскому. Егор был поэт. И его поэмой должна была стать карта. Столь оригинальный вид творчества, наверное, можно как-то объяснить, если копнуть родословную Плескачевских.
* * *Дед Егора здесь крестьянствовал. Отвоевав в первую мировую, он служил одно время в городе кучером у купца Попова и снова вернулся на землю. В дедовом доме до сих пор и жила тетка Егора. А брат дедов был грабором.
В переводе на современный язык «грабор» — землеустроитель или ландшафтный дизайнер. Грабор ходил с артелью таких же умельцев по барским усадьбам, выкапывал пруды и нагромождал посреди них островки, устраивал водопады на ручьях, выкорчевывал старые деревья и сажал новые, разбивал клумбы, насыпал «горы». Грабора Плескачевского звали Ларькой, то есть — Илларионом.
