Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)
При нем Галя уменьшила громкость.
– Дядя, отправьте меня домой, пожалуйста, пожалуйста. Меня бьют уже в этом отряде, ну, пожалуйста. Все равно отправите, я не отстану от вас, пока не отправите. Жизни не дам.
На лице студента были написаны те же чувства, что испытывала Настя.
– Какая ты нудная, Галя, – сказал он, и все засмеялись. – Ноешь, ноешь. Давайте лучше песню все вместе споем пионерскую.
Дети переглянулись, и самый худой мальчик спросил: «Какую?» – но студент не расслышал и продолжал:
– Поешь, сядь у окошка, и смотри.
Зевнул и ушел.
– Как же нам от нее избавиться? – шепотом спросила Света.
– Я знаю. Надо ее отравить.
Хихикнули.
– А как?
– Сейчас объясню. Надо выждать, как уснут воспетка с этим…
Настя была права: и Варвара Семеновна, и Виталий Павлович уснули днем на верхних полках вопреки всем правилам. Тогда Настя бесшумно вытащила свой маленький чемоданчик.
– Вот! Если лекарство вылить, будет пустая бутылочка. Сходи ты, вылей в туалет.
Наполнила бутылочку шампунем. Готовила смесь. Поставила на покачивающийся пол перед собой.
– Добавим Гале в еду, когда она будет есть. Нужно будет все делать осторожно, когда она отвернется.
– Она такая тупая, что не заметит. Давай и моего.
Света шумно рылась в вещах, пока искала шампунь. Настя морщилась, но никто не проснулся. Мимо, рядом с ними, ходили и дети, и взрослые. Никто не обращал внимания.
– Это тоже капнем. Одеколон от комаров.
– И крем.
– Давай пасту из ручки… Класс, какое оно синее стало! Точно потравится.
– Нужно воды из-под крана, которую пить нельзя, догадалась Настя – Сбегай, принеси. А я еще вот таблетку аспирина… И вот еще… Грязи с пола.
– Давай таракана туда всунем? Пролезет?
– Ты всовывай. Смотри: с кассеты можно соскрести коричнивенькое – магнитную полоску. Представляешь, как ее к железному стулу прибьет!
Настя взбалтывала смесь, которая растекалась грязными цветами внутри, пенилась.
– Ацетон нужен бы для лака. У Варвары должен быть.
– Позже стащим, когда она смоется куда-нибудь.
– Сейчас! Только тихо, чтоб не проснулась. Где косметика бывает?
– Да нету у нее косметики, смотри!
– У мамы всегда была! – компетентно заметила Светочка. – Да вот, че, не видишь, вот он валяется, мутный. О! Стиральный порошок!
– Мы забыли капнуть зеленки!
– Да! И мой йод! Вот теперь ее точно не спасет ничего! Обязательно потравится!
Счастливые, девочки встали с пола, потихоньку легли на свои полки отдыхать. Они устали. Яд Настя прижимала к себе, тихо улыбаясь. Обе быстро задремали, грезя, как исправят ошибку мира, применив ставшую красной настойку. В то же время им было жалко расставаться с жидкостью. Они так и носили бы с собой бутылочку, как дитя, – столько души вложили в приготовление яда. И сон был сладок.
Трагедия случилась позже, когда проснулся студент.
– Что это у тебя? – шепотом спросил он Настю.
И та, доверчиво раскрыв глаза, рассказала всю правду: это специальная смесь, яд, чтобы отравить Галю. Ведь она видела, что Виталий Павлович, как и девочки, в душе испытывает отвращение к жирной Гале.
– Отдай мне.
Настя решила, что у студента и впрямь будет больше возможностей подлить Гале яд незаметно – ему-то даже на кухню ходить можно будет. И все-таки же она с сожалением протянула студенту свое детище. Виталий Павлович поглядел в окно, потянул вниз ручку, открывая, и вышвырнул бутылочку прямо на убежавший уже щебень. На ходу жидкость разлеталась мутно – красными каплями, несколько попали на стекло. Острый спазм свел горло.
– Ну, ты дура! – процедила тоже проснувшаяся Света.
Настя легла лицом на подушку и закусила губы. Она не плакала, больше она ни с кем не разговаривала. Света теперь презирала ее.
Перед ночным сном Варвара Семеновна, как всем, перестелила Насте измятую постель. Настя опять легла лицом в подушку, однако и не думала засыпать, а лишь ждала, когда уснут взрослые. Тогда, тихо-тихо, она сползла с полки, вытянула из угла ту сумку воспитателей, которая ей еще на вокзале понравилась: с нарядами для художественной самодеятельности.
После всего, что произошло, – то есть после предательства, она чувствовала себя освобожденной от дисциплинарного долга и делала, что хотелось. Поношенные газовые платки. Цветные перья. Блестки. Маленькие детские пачки, как у балерин. А какие украшения! От удовольствия Настя открыла рот, пузырек слюны застыл в уголке. Со дна она вытянула длинную красную юбку. Переоделась. Теперь можно идти. Куда заблагорассудится. И, оставив на полу разбросанной всю цветную роскошь, пошла. Кто бы заметил ее, такую маленькую, тихую, худенькую. Если кто просыпался или вертелся на полках, она мигом застывала и сливалась с нагромождением чемоданов.
Скрип, стук колес и деталей. Назойливое дыхание, храп издали. Она с трудом преодолевала двери между вагонами и тамбурами. Повисала на ручках, отрывала ноги от пола, и под ее весом ручки опускались – нужно было только успеть толкнуть дверь. Не заперто. Слишком длинная юбка тянула к полу. Как у спящей красавицы в замке. И Анастасия шла еще медленнее.
Вагоны почти одинаковы. В купейных спокойнее – нет детей. Внезапно, отворив очередную дверь, она повисла в пустоте, во все перекрывшем грохоте, над уезжающей черной равниной с двумя тусклыми полосами. Последний вагон. Воняло машинным маслом. Дрожа, смотрела вниз. Убегающие рельсы. Возможная смерть в горле. Ветер порывался ее сдернуть. «Эти видения… Воспоминания, фантазии…»
Теперь, в момент истины, ей отчетливо представился собственный маразм – так это называется, когда старики вроде нее начинают воображать, что они дети, играть и напяливать тряпье. «Я в здравом уме», – желала она, но отчетливо помнила, каким виделся мир только что, как по-детски кричала, и слово «маразм» не уходило, и еще сильнее дрожали скрюченные артритом пальцы худой старушки и сморщенный подбородок – она не хотела этого слова, само слово отнимало разум. Отшатнувшись от бездны, от мутных движущихся полос, Анастасия прислонилась к стенке и дышала. Она искала в себе силы закрыть выход или позвать проводника, чтобы он сделал это, иначе кто-нибудь мог не заметить и выпасть из поезда. Мысли молчали, не пытаясь оправдаться после бунта, мысли молчали уже с давних пор, а тело усыхало. Медленно, шаг за шагом, бросок за броском, Анастасия возвращалась, волоча красную юбку, сдавленная безмолвием, не расходуя силы, необходимые для дыхания, на плач, но с искривленными сухими губами.
* * *Через все вагоны вернулась в свое купе, проскользнула в приоткрытую дверь и легонько присела на край полки. Константин спал крепким сном; как лунным светом, освещенный красотой. Расслабленный, неподвижный, светлый – оригинал для греческой статуи, с которой снимут римскую копию. Живой. Сидела, ожидала. Бдение до утра. Почему до сих пор не сошли они с поезда? Почему так бесконечно долог этот путь?
– Почему ты так странно одета? – спросил на рассвете Константин, не раскрывая глаз.
– Я ничего другого не нашла в чемодане.
Окно качалось серым квадратом, мутно-рассветное после прозрачной ночи. Теперь лицо Константина казалось темным по сравнению с воздухом и, спрятанное в тени, было уже не таким прекрасным, но тревожно-притягательным, как озноб; и навязчиво желание поцеловать тонкие складки век.
– Который сейчас час? Тебе все равно придется что-то найти из одежды, мы почти приехали.
– Дай мне какую-нибудь свою рубашку наверх.
– Бери любую.
Анастасия провела по волосам пальцами вместо расчески. Эта ночь ее сильно потрепала.
Кроме них, на этой станции никто не сходил. Они спустились, осмотрелись неуверенно. Начавшийся день был хмурым и облачным. В стороны уходил серый перрон, дальше – квадратный пыльный мост через пути. Поезд вздрогнул и шумно покатился прочь, оставляя их – еще сокращающих мышцы в такт его колебаниям. Гравий. Приглушенный свист издали. Они догадались перейти по мостику, над битым товарняком, к зданию станции, где вились, словно птицы, мухи, присаживаясь то на холодные пирожки, то на обложки журналов. Выйти нужно было с другой стороны, через центральный вход. Но, оказавшись на площадке асфальта, вне запаха железной дороги, они растерялись и опять остановились. Не было ничего, кроме пустого зеленого «москвича».
«И-ва-на-ск-е», – пробурчали позади. Анастасия оглянулась и увидела бомжа с бычком в губах. «Через два часа будет автобус на Захаровское», – перевел Константин. Анастасия сморщилась:
– Я не хочу ждать два часа.
– А что делать? Ничего не остается – посидим, почитаем.
– Нет, я же говорю, я не могу столько ждать! – Она закусила губы, скользнула пальцами в карман мужской рубашки, которую надела к юбке. Там было что-то гладкое, пластмасса. Сжала в кулаке. – Я лично… мы не можем ждать столько, ничего не остается, как идти пешком.
