Наталья Галкина - Вилла Рено
— Нет таких птиц.
— Есть! Вид фламинго. Показывали в «Очевидце».
— Ты ничего не путаешь? Твое любимое кино не называется ли «Соглядатай»?
Катриона скрылась в кустах, где прятала свой велосипед, на котором и покатила в Репино к Дому кинематографистов. Чем дальше отъезжала она от Виллы Рено, тем покойнее ей становилось, безотчетная тревога покидала ее, волшебство развеивалось, притяжение ослабевало.
Солнце пригревало вовсю, жара, безветрие, воцаряющееся пекло; как она и рассчитывала, режиссер с собеседниками отправились выяснять отношения на пляж, где можно было искупаться, освежиться; незаметно расположившись за перевернутыми на песке лодками неподалеку от собеседников, она подслушивала и загорала, не любя, как ни странно, ни того, ни другого. Но они были захватчики, оккупанты ее каскада, а она партизанка: отступать было некуда.
Безгласный помреж расстелил на песке махровое полотенце, на которое режиссер картинно вывалил содержимое бирюзового полиэтиленового мешка — коралловых раков.
— Вот мы им сейчас лапушки заломаем, — режиссер разрабатывал рака, подавая всем пример, — раковые шейки сгрымзаем. А усы-то, усы-то, вылитый Сальвадор Дали! Я у него в гостях бывал. Вот мы сами с усами, а таких усищ и у нас нет.
Помреж откупорил пиво, пена захлобыстала, как из огнетушителя, окатив сценариста, полотенце, закуску,
— По усам текло, — отряхивался сценарист, — а в рот не попало. По-моему, их усы напоминают тараканьи. Кстати, говорят, Корней Чуковский под видом тараканища вывел Иосифа Виссарионовича, отца народов, тот тоже был усатый.
— Врут, побоялся бы, — возразил исторический консультант.
Режиссер повелел помрежу охладить пиво, опустив бутылки в воду похолоднее в конце каменной косы.
— Чуковский, — заметил исторический консультант, — надо полагать, на
этой косе сиживал, а в ее малых бухточках тоже прохладительное охлаждал, ситро, например. У него в Куоккале дача имелась.
— Вы прогрессируете, — улыбнулся романист, — охлаждаемые Корнеем
лимонады — прямая отсебятина, скоро перестанете нас обвинять в фантазерстве, искажении действительности, несообразностях и погрешностях противу документально подтверждаемой правды жизни.
— Не перестану.
— Ну, голубчик, — режиссер стащил полотняные штаны и явил миру немыслимой красоты и ширины трусы тропической расцветки, — какая же, к чертям, в искусстве правда жизни? Правда жизни — это тайна следствия, мечта следственной бригады. Искусство, повторяю я вам в двунадесятый раз, исторический вы мой, — игра. В том числе игра воображения. У меня была подружка, занимавшаяся всякой хренотенью типа мистики, эзотерические бредни, гороскопы, хиромантия, прочая икебана. Женщина при этом, как ни странно, очаровательная. Она мне поведала: индуисты утверждают: жизнь как таковая — игра бога. Даже понятие такое имеется в санскрите — «лилли». Играем, господа! Ставки сделаны! — и разлил пиво по фужерам.
— Вы мизинчик-то на край посудины поставьте, на кромочку, тогда пена через край не шибанет, от души советую.
— Страна советов, — буркнул сценарист, но совету внял, пена, невзирая на его мизинец, вскипела и выплеснулась.
— Сие актуально только для шампанского, — заметил писатель.
Заспорили они, по обыкновению., с места в карьер, Катриона потом не единожды слышала их споры, начиналось ни с того ни с сего, один и тот же разговор разными словами, постоянно одно и то же, пылко, безрезультатно.
Романист по фамилии Урусов имел склонность к фантастике, увлекался мистикой, цитировал то «Розу мира» Даниила Андреева, то Николая Рериха, упоминал одному ему ведомых героев Майринка, утверждал, что сам он держится в створе магического реализма. Катрионе напоминал он то актера, то иллюзиониста, визионера, мага, то вульгарного шарлатана. Он запускал пятерню в седеющую шевелюру, поправляя артистически длинные волосы, носил старинный тяжелый серебряный перстень с печаткою, обожал ходить с тростью, трости каждый день менялись. Урусов все время кричал, что ни сценарист, ни тем более режиссер не должны забывать: речь идет об экранизации его романа' Они не имеют права привносить в его детище черты, которые в нем и не ночевали. Но, позвольте, возражал режиссер, это вам не литература, а совсем, совсем другой жанр, иллюзион, фабрика грез, кино признано, знаете ли, самостоятельным видом искусства, даже если ворует сюжеты или мотивы у старушки литературы
— Сама природа синематографа, — кричал он на весь пляж, — иллюзорна и фантастична! Киноактеры — мерцающие призраки несуществующей страны. Маленькая неисправность в проекционном аппарате — и они исчезают, они развоплощаются, возвращаются в свое ничто!
— Савельев, — послышалось мелодичное тремоло, даже и не глядя, по голосу можно было определить, что обладательница его красива, молода, избалована вниманием, уверена в себе, — неужели вы это только что придумали?
— Лялечка! — вскричал режиссер. — Кого я вижу! Вот наконец-то появилась Потоцкая! Наша прима! А то без вас и съемки не в съемки, пиво без шарма. Шато не Икем, — он чмокнул ее в округлое, чуть загорелое плечико над спущенной бретелькой сарафана, — ну, ни кина, ни хрена! — тут он облобызал ее щечку и признался: — Нет, не сам придумал, вычитал, красавица моя, это Дуглас Фербенкс на заре кинематографа сболтнул.
— Фербенкс? Знаменитый киноартист? — спросил исторический консультант по фамилии Нечипоренко.
— Да какой он артист, — поморщился режиссер, — он бестрепетный кино-делец, потрафляющий публике, гипнотизирующий ее, аки удав кролика.
— Савельев, вы говорите про себя, — сказала Ляля Потоцкая, сбрасывая босоножки и усаживаясь на песок.
Ненадолго актриса оказалась в центре внимания; она и впрямь была ослепительно хороша, мужчины при ней бессознательно подтягивались, начинали козырять, соперничать, оспаривая право пригласить ее ввечеру на прогулку, проводить до двери номера, остаться в номере до утра, да просто за локоток ее подержать, но какая-то незначительная реплика отвлекла их, они снова принялись препираться, забыв про Лялю. На сей раз Урусов сцепился со сценаристом.
— Мы не можем и не должны заниматься туманными трансцендентными мотивами, игнорируя время действия. Потому что конкретная эпоха, ее политическая ситуация, расстановка сил диктует события, распоряжается героями, правит бал не хуже сатаны,
— Вельтман, вы политизированы сверх меры, — раздраженно отвечал Урусов, — вам всюду мерещатся политические мотивы, заговоры в стиле эпохи, интриги ЧК и тени спецслужб. Я давно хотел вас спросить: каким образом в сценарии возник эпизод в поезде, связанный со смертью Орешникова?
— С убийством Орешникова, хотите вы сказать?
— Да с чего вы взяли, что там должно быть убийство? Он едет из Москвы в Петроград повидаться с младшей дочерью, которую бросил, он некогда по легкомыслию и своеволию оставил жену с двумя маленькими дочерьми, переехав с любовницей в Москву, он был человек увлекающийся, бабник, игрок; и вот до него доходят слухи, что его дочь выходит замуж за сына ученого с мировым именем, его маленькая девочка — невеста, скоро свадьба, он хочет ее видеть, едет, спешит, вспоминает ее рождение, младенчество, свое предательство, он плачет, его терзают угрызения совести, ему плохо, у него сердечный приступ, поезд мчится. Это карма, врача поблизости нет, он умирает в своем купе, последнее, что он видит, — трепещущая на ветру занавеска в открытом вагонном окне, напоминающая ему фату.
— Замечательно! — вскричала забытая Ляля и отерла слезу.
— Вы видели фильм Рязанова «Предсказание»?
— Вы меня уже спрашивали. Специально ради вас посмотрел. Киноверсия в духе времени, чекисты устраняют неугодных в поездах, то ли ручкой отравленной тыркают, то ли в чаек стрихнину добавляют, то ли укол делают особый, когда клиент под стук колес спит. Мы не обязаны цитировать сию киноверсию, опираясь на нее как на архивный документ. Кстати, пусть меня уважаемый исторический консультант извинит, мы и архивные-то данные цитировать не обязаны, мы не следователи и не судьи, мы художественное произведение создаем.
— Держите ухо востро, Урусов, — заметил Нечипоренко, ухватив за усы очередного рака, — насколько я помню, в сценарии по ходу дела еще несколько убийств происходят. Сбежавшего из Петрограда поэта — раз...
— Этот эпизод уже снят, — перебил Вельтман.
— Великого ученого — два, а потом свидетелей убирают, чтобы не проболтались. И если хотите знать, сии домыслы и вымыслы ничуть не противоречат, как вы выражаетесь, духу времени, а вполне ему соответствуют.
— Черт, куда я попал?! — воскликнул в ярости, вскакивая и потрясая кулаками, Урусов. — Бес меня попутал связаться с вашей компанией в частности и с вашим сатанинским кино вообще! Какая, к ляду, серия убийств? Меня интересует мистика, метафизика, харизматическое нечто, трансцендентное начало! Я дешевыми детективами не занимаюсь! Я буду с вами судиться! Существуют же авторские права! Я немедленно уезжаю со съемок! Я директору киностудии буду звонить!
