Черникова Елена Вячеславовна - ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА
- Спасибо, ясно, я в восхищении от вашей самокритичности, - кивнул попутчик. - Вы отдохнули? Я, признаться, весьма заинтригован темой первого. Вы так и не смогли внятно обрисовать мне ситуацию приобретения вами первого поцелуя. Насколько я помню традиции, в вашей стране очень развит, по крайней мере был развит, пиетет к первому мужчине. Может быть, вы перейдете к названному персонажу?
- Его тоже нету, - ответила Ли. - Гораздо интереснее история про его отсутствие. Его вообще не должно быть, кстати. Если, конечно, у женщины на плечах именно голова.
- На ваших плечах столь красивая голова, что я не допускаю даже мысли, будто вас не донимали просьбами о первенстве.
- В те далекие годы эта голова была не столь красива. Я хорошею с возрастом. В те далекие годы...
***
Первый мужчина
...Итак, крутилась пустая бутылочка, дети целовались до распухших губ.
Героиня нашего повествования участвовала в бутылочке на всю катушку, но это не очень-то решало проблему размораживания. Поначалу ей казалось, что прикоснись хоть кто благожелательными губами к ее губам, - и мир внезапно озарится ее присутствием. Вот не было, не было - и появилась. И все тут же заметили ее и упали в обморок от восторга. И чуть-чуть от досады: как же мы-де раньше не замечали, какая она прелестная, привлекательная, женственная, общительная, повелительная, умелая, готовая к любви более чем. И любимый Н наконец повернется к ней лицом, удивится, всплеснет руками, схватит в охапку и прижмет к сердцу, шепча уговоры немедленно лечь в постель. Н не играл ни в какие бутылочки, он сидел дома и прилежно учился. Его глаза смотрели твердо в книгу, на учителя, в светлое будущее. Это был суперкрепкий орешек. Но она любила его целиком и полностью. В нем не было недостатков, одни достоинства, причем серьезные: виртуозный ум, точный юмор, рост, вес, цвет, возраст...
Отец давно подсказал Ли эту в меру циничную формулу про рост, вес, цвет, возраст. Она плохо слушала. Она решила, что это в его взрослом, для нее недосягаемо взрослом мире - так можно шутить, оглядывая баб. Перенести это на Н она не смогла. Она не понимала, как может он не видеть ее. А ведь Н был единственный мужчина на свете, кому она действительно была готова отдаться когда он пожелает, а в мыслях ее это уже столько раз произошло со всеми подробностями, что грезы почти вышли на форму. Она позвонила ему как-то раз и пригласила прогуляться. Ах, нет, нет, она выразилась иначе: нам, мне очень нужно поговорить с тобой. Он пунктуально пришел. Она призналась ему в любви, но так скучно, занудно, болезненно, надрывно, что он стерпел это лишь в силу воспитания и обстановки: дело было на улице.
Вероятность обнять его и впустить внутрь тела отодвинулась на века. Ли свободно крутила мозги кому ни попадя, но все ее уловки расшибались о каменную стену Н. Это стало бедой. Она начала всерьез ненавидеть свою формальную девственность. Она решила расстаться с ней как можно скорее. Н все видел и чувствовал. Вместе со всей школой. Все прекрасно все видели. Но вместо спецкурса "Как быстро и без хлопот расстаться с девственностью" в девятом классе была начальная военная подготовка. Стрельба в тире. Разобрать и собрать автомат Калашникова на скорость. Нацепить противогаз и подышать.
Ли приползала домой зеленая. Делала уроки, как заведенная. Играла на пианино. Отработав обязательную программу, включала проигрыватель и слушала Второй концерт Рахманинова по десять-двадцать-сто раз. Изнывая от горя, уходила гулять с друзьями и играть в бутылочку до распухших губ. Видение: ее губы устраиваются внутри его губ, ее руки гладят его плечи, спину, ноги, ее ноги распадаются навстречу его члену и так далее, - это видение преследовало Ли непрерывно, ежедневно, обрастая подробностями вкуса, запаха, все новых невысказанных слов нежности. От этого мерзавца - в отличие от прочих мальчишек-одноклассников - никогда не пахло ни потом, ни грязью. Он был чист, причесан. Позже - выбрит. Всегда умен. Как новенький компьютер, запрограммированный на удачу во всем.
Как-то раз в школу поступили билеты на "Грозу". Можно было пойти всем классом - в последний день осенних каникул. Судьба вручила Ли билет в кресло, соседствующее с креслом Н. Предстояло два часа блаженства: сидеть рядом с ним. В театре. Можно даже поговорить немного. Счастье плыло в руки.
За неделю до спектакля у нее заболело что-то в животе, справа. Потом кольнуло слева. Потом стало колоть регулярно, и она почему-то сказала себе: аппендицит. Она мучалась и терпела шесть дней, класс пошел в театр, она высидела рядом с Н два часа, не видя ни сцены, ни себя, короче - не щадя живота своего в прямом смысле слова, - потом поплелась домой по ноябрьскому гололеду, два добрых влюбленных в нее одноклассника под руки дотащили ее, сдали бабушке и вызвали "Скорую помощь".
Это был уже не просто аппендицит. Это была без пяти минут смерть. Ее спасли. Через две недели пришлось спасать еще раз. Два приема общего наркоза по три часа каждый, сорок пять дней неподвижности на спине в палате безнадежных, а потом полная потеря пушистой косы вместе с подшерстком плюс все возможные осложнения, включая страшные множественные нарывы на лице в течение года, - такова конспективно была первая расплата юной мечтательницы за несвоевременные эротические мысли.
В школу она пришла после зимних каникул. Жуткая, безволосая, с пластырями на щеке и на лбу, похудевшая на пятнадцать килограммов, то есть донельзя. Он с нею поздоровался.
Вот каков был он, первый мужчина. И не трахались, а последствия были.
- ...Ли, вы опять жульничаете. Я ждал-ждал, а вы! - попутчик рассмеялся.
- Не понимаю, вам что - кровавая простыня нужна? Вы не родственник мужа моей бабушки? - Ли на секунду высунулась из воротника и весело посмотрела на соседа.
- Вы все время рассказываете не то. Я просил вас вспомнить роковые подробности, знаменательные для всех русских девиц как в завершающемся веке, так и
в предыдущем. Мы с вами собирались разобраться с вашей биографией, опираясь на страсти-мордасти, озирая вехи большого сексуального пути, выявляя типическое и отметая всякое иное, - пробубнил он почти сварливо.
- Я подустала. Давайте вы и ваша бордовая книжка поработайте. Обещаю страсти-мордасти. Вы каких желаете? Во фритюре? На пару? Гриль? Соусы?
- Именно. - Он полистал свою книжку. - У меня вот рыба в кляре...
***
Третий рассказ ночного попутчика
- Что с тобой?
- ...Свет за окном...
- Потушить? - он попытался открыть глаза.
- ...И деревья.
- С ума сойти. Какие?
- Деревянные.
- Тебе плохо со мной? - он открыл глаза и повернулся
к ней.
- Очень хорошо, - серьезно ответила она. - Но мне отсюда не видно стрелок, а ты говорил, что тебе...
- Это я вчера говорил, а сегодня мне кажется, что можно и вычеркнуть. Тем более - тебе плохо.
- Мне хорошо. А ты обещал - я слышала. Я и дочери всегда говорю: не обещай, если не сделаешь.
- А сколько лет твоей дочери? - спросил он, закрывая глаза.
- Три года четыре месяца и восемь дней, - ответила она.
- Удивительное совпадение. Моей восемь лет шесть месяцев и тоже восемь дней.
- Действительно, надо же, - согласилась она. - А ее
матери?
- Она старше тебя. - Он поднял руки и потянулся.
- Извини.
- Ну зачем ты? - ласково улыбнулся он. - Я мерзавец, каких полно.
- Таких мало, - ласково улыбнулась она.
- Спасибо, - сказал он, сел и стал думать о сигаретах.
Она поцеловала его в теплое молодое плечо, вышла из постели и огляделась, чтобы узнать комнату, и не узнала, поскольку утренний свет из окна неистово лился вкось, был холодно желт и необратимо ломал контуры ковриков, глубоких плюшевых кресел и даже больших двустворчатых дверей, в которые она входила еще трехлетней, в бантах, шумно шаркая под укор старой тетки - ходи тихо, будь красивой...
- Вернись, я сам, - позвал он.
- Нет, я их уже вижу. На подоконнике, - возразила она и на цыпочках пошла через всю комнату.
Он смотрел на плывущую в желтых изломах света белую наготу и холодел от разных бесформенных мыслей. Она мягко кралась, а широкий мрамор подоконника в бесстрастном ожидании леденил забытую на нем с вечера коробку.
Он прыжком догнал ее, подхватил на руки и быстро подсадил на высокий подоконник. Она даже не успела вскрикнуть от ледяного мраморного ожога. Сильными руками он почти грубо распялил ее на окне, как лягушонка, и одним точным движением ворвался в еще еле теплое, неготовое нутро.
- Что ты делаешь...
- ...сегодня вечером? - усмехнулась она, подавая ему сигареты на медной пепельнице.
- Ночью, - сказал он, включая зажигалку.
