Анна Козлова - Превед победителю (сборник)
Бурков проснулся, вскрикнув. Рядом покоилась Танина голова, доносилось ее безмятежное дыхание — это его он слышал, пока душил оборотня.
Буркову стало страшно.
Он мог задушить ее во сне.
9
Москва не радовала Колю. Летом — особенно. Он проснулся, будто от укуса, в пять утра и сразу выбежал на улицу.
Воздух стал плотным от тополиного пуха. Как зимой. Обледенелым. Город был ужасен. Сочетание темных туч и желтых кислотных дымов придавало небу такой вид, словно ему наставили синяков. И если небо было в синяках, то город под ним был избит, смертельно ранен, разнесен в клочки, — создавалось впечатление не просто умирающего в нем общества, но общества умирающих, кладбища размером с город.
Ряды домов были покрыты пленкой серой грязи — с закопченным тополиным снегом на крышах, с грязными пуховыми сосульками, свесившимися с карнизов, с желтушной изморозью, испятнавшей стекла под мрамор — они к тому же казались ряд за рядом стоящими надгробиями на кладбище великанов.
Колю Кульберга растила мать. Отец оставил их, когда Коле было девять, но считал своим долгом забирать сына к себе на один из летних месяцев. Это было самое страшное время в Колиной жизни.
Его отца звали Виктор, вроде бы он происходил от поволжских немцев, но родом был из Владивостока. Во Владивосток маленький Коля Кульберг и летел на самолете из Москвы, провожаемый бабушкой.
После развода отец не общался с матерью. Она была художницей — открытая, красивая женщина, всегда тянувшаяся к ярким вещам и мужчинам. Она много смеялась. Виктор Кульберг был высоким, спортивным, непреклонным человеком, у него были длинные, с большими кистями и твердыми ладонями руки.
Он был великолепным рыбаком, охотником, обладал множеством спортивных трофеев и, ко всему прочему, прекрасно стрелял. Он любил карты, любил покутить, любил хорошо выпить, но почти никогда не бывал пьян. Он ценил внешние признаки успеха. Одним словом, он был мужчиной до мозга костей. Коля восхищался некоторыми чертами отцовского характера, но было немало и таких, которые он не выносил, а иные просто выводили его из себя, он их боялся и ненавидел.
Виктор никогда не признавал своих ошибок, даже если подтверждение было у него перед глазами. В тех редких случаях, когда он понимал, что не сможет избежать их признания, он надувался, как избалованный ребенок, которому невыносимо трудно отвечать за последствия собственных прегрешений. Он никогда не читал книг и журналов, кроме тех, что предназначаются для спортивных болельщиков, тем не менее у него было свое непоколебимое мнение по любому вопросу, начиная с того, как жарить узбекский плов и заканчивая арабо-израильским конфликтом.
Он всегда упорно отстаивал свою неквалифицированную точку зрения, не замечая, что ставит сам себя в дурацкое положение. Но хуже всего было то, что любая, самая невинная провокация просто выбрасывала его из себя, и Виктору стоило невероятных усилий восстановить равновесие. Во время приступов злобы он вел себя как сумасшедший: выкрикивал какие-то бредовые обвинения, вопил, размахивал кулаками, крушил все подряд. Не единожды он участвовал в драках. И много раз бил свою жену.
Он любил гонять машину, не обращая внимания ни на кого на трассе. Во время сорокаминутной поездки из аэропорта к отцовскому дому Коля сидел выпрямившись и ни разу не шелохнулся, прижав руки к бокам. Он боялся смотреть на дорогу, но боялся и не смотреть.
В один из летних приездов отец решил, что Коля достаточно подрос для настоящей мужской рыбалки.
Стояло лето 1994 года, Коле было четырнадцать лет.
Судно называлось «Лилиана». Оно было большое, белое и поддерживалось в хорошем состоянии. Но какой-то неприятный запах — смесь бензина и дохлой рыбы — распространялся по всей палубе, хотя Коле показалось, что только он замечает его.
— Похоже, сегодня будет клевать, — сказал отец, когда они шли в глубь порта по скользким, воняющим рыбой мосткам.
— Откуда ты знаешь? — спросил Коля.
— Сказали.
— Кто?
— Те, кто знает.
— Это кто? Рыбы?
Отец недобро взглянул на Колю:
— Это Ким и Василич. Ребята обслуживают наше судно.
Компания, собравшаяся на «Лилиане», состояла из Коли Кульберга, его отца и девяти друзей отца. Все они были высокие, крепкие, хорошо сложенные мужчины, такие же, как Виктор, и звали их: Леша, Миша, Паша, Саша, Андрюша…
Как только «Лилиана» отчалила от берега и, маневрируя, вышла из порта, взяв курс в открытый океан, на палубе за капитанской рубкой был сервирован завтрак. На столе было несколько термосов с портвейном, два сорта копченой рыбы, зеленый лук, хлеб и нарезанная дольками дыня.
Коля не мог ничего есть, потому что, как обычно, его замутило. По опыту он знал, что через час с ним все будет в порядке, но не решился притронуться к пище, пока не обретет устойчивость на воде.
В полдень мужчины закусили сосисками, запив их пивом. Коля пощипал булочку, выпил «пепси» и постарался убраться с глаз долой.
К тому времени всем стало ясно, что Ким и Василич ошиблись. Рыбы не было.
Ким был юрким, с нечестными глазами корейцем, а Василич — полупьяный пузырь в натянутой на пузе тельняшке.
Рыба не клевала. Они начали с развлечений на мелководье, всего в двухстах метрах от берега, но приготовленный таз оставался пустым, словно вся морская живность ушла в отпуск. В половине первого они двинулись дальше, на большую глубину, где рассчитывали начать играть по-крупному. Но рыбе, похоже, не было до этого никакого дела.
Сочетание бьющей через край экстазной энергии, скуки и исчезающих надежд, а также большое количество выпитого создали особую обстановку. Коля почувствовал это раньше, чем мужчины решили приступить к своим невероятно опасным, кровавым играм.
После обеда они пошли зигзагами: север — запад — юг, север — запад — юг — и вышли в океан на расстояние трех километров от берега. Они проклинали рыбу, которой не было, и жару, которая была. Они сбросили шорты и переоделись в прихваченные из дома плавки. Солнце жарило их и без того уже темно-бронзовые тела. Они бросали сальные шуточки, болтая о женщинах в таком тоне, как если бы обсуждали сравнительные достоинства японских машин, на которых во Владивостоке все тогда были помешаны. Постепенно они стали все больше налегать на выпивку, предпочитая лишний раз пропустить рюмашку водки с холодным пивом, чем безрезультатно выслеживать рыбу.
Ослепительно синий океан был спокоен. Казалось, его поверхность смазана маслом. Волны плавно перекатывались под «Лилианой». Двигатель издавал монотонный звук: «чак-чак», «чак-чак», который со всей очевидностью можно было не только слушать, но и чувствовать.
Небо было голубым, как пламя газа.
Водка и пиво. Водка и пиво.
Коля широко улыбался, отвечал, когда к нему обращались, но больше старался находиться вне поля зрения.
В пять появились акулы, и день наконец обрел какую-то остроту.
Минут за десять до этого Ким начал готовить новое угощение и, стараясь привлечь рыбу, сбрасывал в волны полные ведра вонючей, пережеванной приманки. Он и раньше проделывал это раз десять, но без всякого успеха. Однако даже под сверлящими взглядами разочарованных клиентов он всем своим видом выражал уверенность в правильности того, что делает.
Василич первым заметил со своего капитанского мостика какое-то оживление на воде. Он крикнул в микрофон: «Акулы! Акулы за кормой!»
Мужчины столпились вдоль борта. Коля отыскал местечко между отцом и Пашей. Протиснулся.
— Сто метров! — рявкнул Василич.
Коля изо всех сил пытался сконцентрироваться на колышущейся поверхности океана, но разглядеть акул не мог. Солнечные лучи рассыпались бликами по воде.
— Пятьдесят метров!
Несколько человек одновременно издали вопль радости. В следующее мгновение и Коля увидел плавник. Затем второй. Еще два. И наконец, целую дюжину. Неожиданно из одного завихрения на воде вырвалось шипение.
— Клюет! — заорал Паша.
Саша бросился в кресло, вмонтированное в палубу, позади вздрагивало удилище. Как только Ким закрепил его ремнями, Саша выпустил глубоководную оснастку из металлической коробки, в которой она помещалась.
— Смотри не стань ее обедом! — пошутил Миша.
— Ни хуя, — ответил Саша, — но и жрать я ее не собираюсь, хотя улизнуть суке не дам.
— Да, акула — дерьмовая рыба, — подтвердил отец.
Во втором ряду как будто кто-то тоже схватил наживку и потянул за удилище. Миша тут же занял второе кресло.
Это был самый волнующий момент, какой Коля мог наблюдать. Хотя он и не впервые бывал на подобном судне, каждый раз с благоговением следил, как мужчины боролись со своей добычей. Одни кричали, ругались, другие же подначивали первых. Мышцы рук были напряжены. На шеях и висках пульсировали вены. Они тяжело дышали, тянули, закручивали и раскручивали. Закручивали и раскручивали. С них ручьями тек пот, который кореец вытирал грязной тряпкой, чтобы пот не застил им глаза.
