Мириам Дубини - Полет ласточки
Теперь все было по-другому.
Винт вращался рядом с ним с самого начала телефонного разговора. Пока медленно, без свиста. Но ветер крепчал, он скоро подаст ему знак, а небо все еще пусто. Обожжено солнцем. Залито потоком красного непреклонного света.
Без оттенков. Без каких-либо следов на горизонте.
Ему так хотелось сделать хоть что-нибудь! Ему хотелось действовать. Но он не мог. Он всегда шел по следу, он вверял себя судьбе с доверчивостью сына неба. Другие зовут это верой. Он называл это ветром, и ветер всегда отвечал ему. Но вот уже несколько дней он не слышал желанного эха. Он не знал, что делать. Все остановилось. А от ее слов все вдруг вновь стало хорошо.
— Как хорошо! — вырвалось у Ансельмо.
— Что?
Он не мог объяснить.
И снова посмотрел на небо в поисках слов. Солнце, устало катившееся за черный силуэт Корвиале, превратилось в огромную вишню.
Все хорошо: ее голос, ее смех, прорывавшийся сквозь слова, этот вечер. Когда все остановилось и она замерла в трубке. Совершенная гармония, идеальная половина его неба, которой мог позавидовать макулатурный мир.
Он вдруг нашел слова, которые искал. Всего три слова:
— Хорошо с тобой.
— Договорились, увидимся у лотка моих родителей после школы, — пропел в телефоне радостный голос Лючии. — Грета тоже придет?
— Ага, с Ансельмо.
— А-бал-деть! Дело, видно, серьезное…
— Похоже на то…
— А-бал-деть!
Лючия бы с удовольствием проговорила в таком духе всю ночь, но тут увидела, что в дом вошел отец с тремя деревянными ящиками, доверху наполненными горохом.
— Эмма, прости, давай я перезвоню тебе позже, — сказала она в трубку встревоженным голосом.
— Что-то случилось?
— Пока не знаю… потом все объясню…
— Ладно, хорошо… удачи, — попрощалась подруга.
— Удача нам не помешает… — вздохнула Лючия, увидев, с каким трагическим лицом ее мама вышла навстречу мужу.
— Ты опять? — воскликнула мама де Мартино.
Папа де Мартино сделал вид, что ничего не слышал, поставил ящики на стол и пошел мыть руки.
— Нино! — бросилась за ним жена.
— Что?!
Мама де Мартино воздела ладони к небу, будто просила дать ей сил вынести очередную выходку упрямого супруга. Потом перевела взгляд на мебель в кухне, усыпанную зелеными стручками. Это продолжалось несколько недель: папа де Мартино приносил домой ящики с горохом, который у него никто не покупал. Хозяйка дома пыталась как-то исправить ситуацию, изобретая всевозможные блюда с горохом: паста с горохом, горох вареный, горох пареный, сырой горох с овечьим сыром, гороховое пюре и даже гороховая яичница, наполнившая дом крепким запахом, который, казалось, навсегда повис в воздухе.
— Все, Нино, хватит! — решительно заявила мама. — На этой кухне не так много места. Выбирай: или я, или этот твой римский горох!
— Не понимаю, почему его не покупают. Он такой вкусный! Такой свежий!
Мама де Мартино схватила верхний ящик и направилась к балконной двери, намереваясь показать всему семейству, что она в этом доме значит больше, чем бобы. Лючия поняла, что должна немедленно вмешаться. В таких случаях было только одно средство: позвать Чезаре.
— Мама, подожди! — вступила девочка, натягивая на лицо самое ангельское из выражений. — Может, спросим у Чезаре?
Мама тут же успокоилась, вздохнула и поставила ящик на пол, согласившись на перемирие:
— Хорошо, иди позови брата.
Нино взял в руки пригоршню гороха, сел за стол и начал лущить его, приговаривая:
— Ты только посмотри, какой он свежий! Не горох — мед!
Сын сел с ним рядом, сопровождаемый взглядом мамы де Мартино, которая смотрела на него как на свою последнюю надежду. Какой он красивый, ее мальчик! Высокий, стройный. А какой умный! Он учится в университете на инженера-электронщика и столько всего знает! Он даже по-английски говорит. А все проблемы решает на компьютере. Его послушать — так в любой затруднительной ситуации достаточно ввести данные в компьютер, и он тебе скажет, что делать. Что такое эти данные — это уже другой разговор. Более сложный. Чезаре пытался объяснить ей, но ее отвлекала масса незнакомых слов, которыми сыпал сын, и она решила, что будет во всем полагаться на своего мальчика и на компьютер. Тем более что Чезаре дни напролет проводил перед монитором, уж наверное давно стал гением в электронике! Оставалось надеяться, что компьютер справится и с гороховой проблемой…
— Нет, компьютер здесь не нужен, — разрушил ее надежды Чезаре, потом спокойно взял длинными пальцами несколько стручков и принялся неловко выковыривать примостившиеся внутри горошины. — Достаточно просто прогуляться мимо прилавков конкурентов. Вы когда-нибудь замечали, насколько они не похожи на ваш лоток?
— Каждый должен заниматься своим делом, — упрямо бурчал глава семьи.
— В каком смысле не похожи? — заинтересовалась мама де Мартино.
— Чеснок у них висит из папье-маше, всегда есть свежая пластиковая пицца, а самое главное, в любое время года — яркие фрукты и овощи. Не знаете зачем? Туристов заманивают, — объяснил Чезаре.
— Пластмассовыми побрякушками и фруктами, которые нельзя есть, — не сдавался отец.
— Зато эти побрякушки помогают продавать, — настаивал сын. — Ну что тебе стоит? Повесь пару черешен да четыре персика, выложи что-нибудь из абрикосов, и увидишь — горох твой тоже купят.
Нино стал мрачнее тучи.
— Да абрикосы сейчас резиновые, а персики и вовсе железные. Я фрукты продаю, а не асфальт кладу, мне такого добра не надо, — с гордостью произнес он.
— И бобы тебе продавать не надо, да?
Нино перестал лущить горох и посмотрел на сына. Чезаре замолчал, стараясь выдержать взгляд отца.
Два дуэлянта со стручками в руках вместо пистолетов.
Дамы затаили дыхание… а потом все четверо громко рассмеялись.
— Ладно, уговорили, так и быть — выставлю пару черешен. Но чеснок из папье-маше — никогда. И не просите! — подытожил Нино.
— Хорошо, обойдемся без чеснока, — кивнул Чезаре.
Лючия и мама кивнули следом.
— А ты давай работай поживей! — прикрикнул отец, глядя на жалкую горку шелухи на столе перед сыном. — Ты ведь как-никак сын продавца овощей-фруктов.
— И то верно, — согласился Чезаре.
Один-единственный
Смешной звук разорвал тишину раннего весеннего вечера, и Ансельмо поднял глаза от изношенных тормозов своего велосипеда.
— Привет, — сказала Грета, не сходя с седла.
Она все еще держала руку на небольшой фиолетовой трубе, установленной на месте звонка. Звук исходил оттуда.
Ансельмо улыбнулся. Подошел ближе. Поцеловал ее, подняв руки вверх, чтобы не испачкать черным ее черную футболку. Грета покраснела, смущенно оглядываясь по сторонам, застигнутая врасплох этим необычным приветствием.
— Сейчас вымою руки и вернусь, — шепотом сказал Ансельмо, не сводя с нее синих глаз.
Она закивала как китайский болванчик. Ансельмо исчез, и возник Гвидо, склонившийся над велосипедом в глубине мастерской:
— Привет, Грета! Как жизнь?
— Что? — еле слышно выговорила девочка, едва держась на ногах.
Гвидо не стал настаивать, дав ей время подумать над ответом. Грета думала и нечаянно снова нажала на фиолетовую трубу, которая издала звук, вернувший ее на землю.
— Ой, простите! — пробормотала она, смутившись еще больше.
Грета думала, пройдет ли со временем это волнение, привыкнет ли она когда-нибудь к мысли, что может каждый день видеть Ансельмо, перестанет ли однажды вспыхивать и смущаться от его поцелуев на глазах у всех.
Она посмотрела на широкую спину юноши, вспомнила его объятия и поняла, что «однажды» не настанет никогда.
— Едете покататься? — спросил Гвидо.
— Да, — все так же тихо выговорила Грета.
— Прекрасная мысль! Идеальный день, чтобы крутить педали. И ветра совсем нет.
Гвидо говорил не глядя на девочку, продолжая работать над сцеплением, но у Греты было такое чувство, что он сказал эти слова не случайно. Она попробовала прояснить ситуацию:
— А мне нравится ездить на велосипеде, когда дует ветер.
— Моему сыну тоже, но лучше, чтобы он в этот момент был один.
О’кей, правильное было чувство. Слова Гвидо следовало толковать так: я знаю, что ты знаешь тайну о ветре, и прошу тебя никому ее не выдавать.
Грета не могла понять, как он догадался, но одно она поняла точно: теперь поздно делать вид, что ничего не знаешь.
— Да… — произнесла она неуверенно.
Гвидо наконец повернулся и посмотрел ей прямо в глаза:
— Это очень важно, Грета.
Грета отвела взгляд. Как будто она сделала что-то плохое и даже не заметила этого.
