Лутц Зайлер - Крузо
Буква «У» щедро разукрашена завитушками, и на миг Эду представился живописец; он увидел, как тот получал заказ, как записывал название корабля и срок его «крестин». Эд совершенно отчетливо ощущал, сколько усилий потребовала эта первая буква, и его мгновенно захлестнуло чувство глубокой тщетности.
Чтобы убедиться в существовании третьего измерения, Эд медленно обошел вокруг здания. Пароход в стиле лесного домика. Щипцы позеленели от мха, из трещин в цоколе проступили селитряные корки. За первым домом обнаружился второй, чуть более современный, между ними двор, а дальше лес. Грубо говоря, комплекс состоял из трех концентрических кругов. В самой середине двор с двумя главными зданиями и еще одной терраской, заставленной, как в кофейнях, множеством кованых стульев, белых, в пятнах ржавчины. Во втором круге располагались постройки поменьше плюс два сарая и дровяной склад с колодой для колки дров. С севера двор выходил на прогалину, луговой склон, отлого поднимавшийся к лесной опушке, там виднелась тропинка, наверно ведущая к маяку, его старому другу. Посреди прогалины соорудили игровую площадку, со стенкой для лазания, качелями, песочницей и бетонным столом для пинг-понга. Секунду Эд удивлялся, что такая обычная по всей стране детская площадка добралась и в это сказочное место, высоко над прибоем. Третий, внешний круг был обозначен невысоким забором, точнее, этакой изгородью из хвороста, аккуратно вплетенного между первыми деревьями леса. Всю территорию окружала плотная стена сосен и буков.
Эд не спеша прошелся по прогалине к берегу, глянул на море. Утреннюю влагу пронизывал мягкий, сладостный поток, хмельная смесь леса и моря. Туман еще не развеялся, горизонт молочно-размытый, его можно вдохнуть, если втянешь воздух поглубже; находишься как бы и здесь, и там, вдали, подумал Эд.
На холме, повыше детской площадки, неподвижно лежал какой-то человек – то ли мертвый, то ли спящий. Приблизившись, Эд услышал его, тот тихонько разговаривал с небом. Молится, наверно, подумал Эд, но слова звучали по-змеиному, как шипение, и в конце концов он разобрал:
– Сыпь отсюда, сыпь отсюда, сыпь…
В самом деле, было всего-навсего шесть утра. Эд уселся в одной из «кормушек», решил подождать. Он озяб, проголодался, почти не спал последние ночи. Тельманка отсырела и стала тяжелее любых доспехов. Но скамейка, стол и маленький навес дарили утешение – словно он уже не одну неделю провел в отлучке и вот сейчас возвращается из дебрей. Открыл сумку, чтобы выветрить сырость. Кой-какие вещи и книги вытащил и положил сушиться.
На окнах выступа, за которым наверняка находился ресторан, висели грубые сетчатые гардины, которые начиная с семи часов несколько раз заметно шевельнулись. Эд старался сидеть прямо и вместе с тем непринужденно. С моря потянуло ветром. Дверь распахнули, закрепили крючками створки; человек, который это проделал, не обратил на Эда внимания. Рубашка его сияла белизной. На мгновение Эд увидел овальные очки в металлической оправе и кустистые черные усы. Человек подошел к доске, стер вчерашний стейк на гриле и мелом написал на темной, еще влажной полосе: суп из бычьих хвостов.
– Рембо!
Кто-то окликнул, и Эд вскочил, чтобы ответить, совершенно машинально, он ничего не мог поделать, во всяком случае в первую секунду, в голове громыхали книжные запасы: «Пьяный корабль» Артюра Рембо в вольном переложении на немецкий Пауля Цеха…
– Рембо! – еще раз донеслось из «Отшельника», и Эд сообразил, что окликали усатого кельнера.
Минул почти целый час, прежде чем в дверях появился другой мужчина, поменьше ростом, и некоторое время пристально глядел в его сторону. Лицо оставалось в тени. Что-то в его осанке выдавало, что за порог он не выйдет. Потом он неопределенным жестом приподнял руку, именно приподнял, не то приветствуя Эда, не то прогоняя прочь. Эд встал, а мужчина, хотя был еще в нескольких столиках от двери, заговорил, да так громко, будто на террасе собралось полсотни людей, которым не помешает с самого начала хорошо его слышать:
– Я Кромбах, Вернер Кромбах, директор заводского дома отдыха «У отшельника».
– А я Эдгар Бендлер, – поспешил представиться Эд, в спину заторопившегося директора, и ускорил шаг. Они пересекли ресторан; коренастый мужчина казался спортивным, лоснящийся овал небольшой ухоженной лысины захватывал затылок, волосы по бокам седые, коротко подстриженные. Краем глаза Эд заметил стойку и чугунную кассу. Они вошли в крохотную контору, директор ловко протиснулся за письменный стол, стал в позу и протянул Эду руку:
– Садитесь, пожалуйста, господин Бендлер.
Ничто в его облике не выдавало ни недоверчивости, ни презрения. Он взял у Эда удостоверение, открыл, перелистал, несколько раз проведя ладонью по высокому лбу, словно то, что он там видел, было, по сути, уже излишне, и наконец спросил, здоров ли Эд.
На столе у Кромбаха стояла допотопная пишмашинка марки «Торпедо», рядом серый телефон и фотография, изображавшая его у входа в большое, сверкающее медью здание – легендарный «Палас-отель», построенный шведами; где бы и когда бы в стране о нем ни заходила речь, кто-нибудь непременно бурчал: «Шведами!..» На фото директора окружало множество женщин и мужчин в костюмах официантов или в форме гостиничных служащих, один лишь Кромбах был одет почти так же, как сейчас: бледно-розовая летняя рубашка с винно-красными запонками, легкий пиджак в светло-коричневую клетку и платок на шее, возможно шелковый. Недоставало только галстука.
– Ничем не болеете?
Эд поднял глаза, Кромбах пристально и серьезно смотрел на него.
Вероятно, он понял вопрос превратно. Не догадывался, куда клонит Кромбах, и на всякий случай молчал. Решил в любом случае быть подходящим. Откуда Эд прибыл и чем до сих пор занимался – вопросы Кромбаха, заданные как бы невзначай, будто того требует некая инструкция, которая самого Кромбаха особо не интересует. В послужном списке Эда значилось, что он учился на каменщика, и он так и сказал.
– То есть квалифицированный рабочий-строитель, – поправил Кромбах. – Стало быть, штукатурные работы, кладка стен, бетон, опалубка и прочее, затем учеба в университете, германистика и история, с целью стать учителем, как я полагаю, обычное дело, а дальше тоже как обычно?
Ответить Эд не успел, Кромбах уже заговорил об острове и своем ресторане. Голос его изменился, стал тихим, как бы не от мира сего:
– Мы тут находимся на особом положении, в особых условиях, со всех точек зрения, но вы, господин Бендлер, наверняка отдаете себе в этом отчет, иначе вас бы здесь не было. Во-первых, режим течений. Постоянное обрушение и медленное изменение берега, где некогда выстроили этот ресторан, без малого восемьдесят лет назад, на камнях старинного скита, на фундаментах, оставленных нам отшельником…
Перейдя от медленного, неудержимого исчезновения острова в просторах Балтики к истории отшельника, директор словно забыл про Эда. Долго распространялся о человеке по имени не то Эттерсберг, не то Эттенбург, которого с теплотой в голосе называл исконным отшельником, о человеке в длинных одеждах, что «все время расхаживал меж гимнастическими снарядами и усадьбой, душевой и библиотекой…».
Эд рассеянно наслаждался убаюкивающей мелодией кромбаховской речи. Директору явно нравилось употреблять морские выражения; каждый из сотрудников был для него членом «команды», а себя он временами именовал «капитан».
– Вы же видели? Глыба за глыбой отрывается от острова и сползает в эту дивную бездну, поистине природный театр, когда-нибудь и «Отшельник», наш ковчег, тоже отправится в путь, однажды ночью, может, уже в один из следующих штормов, прямиком в открытое море, с пассажирами и командой, вот тогда-то очень важно… понимаете?
На самом деле контора была всего-навсего темной клетушкой, потолок которой за спиной у Кромбаха круто понижался, так что у стены помещение не превышало метра в высоту. Там располагался диван-кровать, застланный покрывалом. Слева от Эда стоял шкаф. В верхней, открытой части громоздились стопки жестянок с сигарками марки «Даннеман-Бразиль», полкой ниже выстроились два-три десятка маленьких темных бутылочек, этикетки не различить. На стене над шкафом красовался иллюминатор с видом на полосатые бежевые обои. Только теперь Эд сообразил, что в конторе нет окна. Судя по шумам, ее устроили прямо под лестницей на верхний этаж. Вне всякого сомнения, чулан, обыкновенно в таких держат инвентарь, метлы, тряпки и тому подобное. Рядом с иллюминатором рядком развешены витринки со сложными морскими узлами, похожими на посеревшие за стеклом сердца, их извивы словно вечные загадки…
– …и «Ифигении»? – спросил директор.
Эд замялся, но запасы не подвели, маленький генератор выживания сработал.
– Верно, именно эта пьеса!
Эд кивал всякий раз, как директор скользил по нему взглядом. На самом деле он с трудом следил за речью, которую Кромбах, видимо, считал этаким введением. Может статься, эти фразы произносились уже много раз. Несмотря на необычное содержание, в них сквозило что-то затертое, но и греющее, уютное, и клетушка была этому вполне под стать. Через четыре дня после прыжка (нет, он не прыгнул) Эд с удовольствием сидел в этой крошечной конторе и слушал рассуждения директора. Да, ему хотелось удрать, скрыться, побыть в уединении, но не в одиночестве. Мягко журчащей речи Кромбаха было достаточно, он чувствовал себя защищенным. Вдобавок запах, наполнявший клетушку, запах далеких времен, сильный, терпкий; казалось, он исходил от самого Кромбаха, от гладкой кожи, обтягивавшей его череп и будто только что смазанной, а может, и от бутылок в шкафу…
