Ирада Вовненко - Влечение. Истории любви
– Да, дочка, – кивнула Анна, – прекрасно разбираюсь, успеваю поворачиваться...
Детский доктор внимательно разглядывал белоснежную, безо всякого орнамента, тарелку перед собой. Светлана сунула ему в руки бутылку вина. И подвинула шампанское. Он бездействовал.
– Открой же! – рассмеялась она. – Ты тоже сегодня какой-то тормоз...
Наконец откупорили шампанское, справились с закусками, Анна внесла на круглом узбекском блюде плов, все как положено – снизу рис, сверху мясо, головки чеснока блестели перламутрово, и запах, запах...
Обед прошел как в тумане, Анна ощущала себя обернутой ватой, залепленной парафином, воском, залитой гелем.
Разумеется, она поддерживала беседу, уместно вспоминала забавные случаи на занятиях, смешные изречения учеников: «Возьмем переменную А и обозначим ее за В...» – «И зачем, Егор, мы так поступим?» – «Ну вроде бы надо что-то сделать...»
Разумеется, она отзывчиво слушала дочь, Светлана много шутила, была прекрасна, Анна смеялась в нужных местах и даже дополняла ее истории какими-то деталями, подробностями.
Разумеется, она старалась не смотреть на свою правую ладонь и вообще предпочла бы не пользоваться ею, но как истинная правша сделать этого не могла и нехотя орудовала блестящим увесистым ножом. Она хотела остаться со своей ладонью наедине. Она хотела подумать.
Что касается Олега, детского доктора, то он тоже в основном молчал, в двух словах лишь поведав о том, что стал врачом случайно, – изгнанный из школы после девятого класса, поступил в ближайшее к дому училище, им оказалось медицинское:
– Закончил. За время учебы как-то проникся... Вот как-то так...
Разливая чай в тонкостенные чашки с мадоннами, младенцами и прочим антуражем, Анна нечаянно плеснула кипятком себе на левую руку. А может быть, плеснула намеренно, желая как-то уравнять ее со страдающей правой.
Левой руке оказалось совсем не больно, она не дернулась даже, Анна удивленно полила ее кипятком еще.
– Что вы делаете? – произнес детский доктор, встал с места и промокнул воду бумажной трехслойной салфеткой.
– Мама, ты что? – Дочь смотрела испуганно.
– Простите, я очень рассеянная сегодня, – сказала Анна четко, – действительно, устала. Наверное.
– Мы сейчас пойдем, – немедленно засобиралась Светлана, – да-да, пойдем, ты отдыхай, наверное, завтра с утра опять занятия назначила, да?
– Назначила, – Анна открыла конфетную коробку, сминая в руке прозрачный целлофан, – назначила, до экзаменов два месяца осталось, самая пора выпускникам ознакомиться с алгеброй и началом анализа, неважно. Давайте чай пить.
Глянцевый целлофан громко шуршал, сминаться отказывался, нагло и победительно занимая прежний размер, Анна немного сменила род занятия и принялась складывать обертку в маленький квадратик: пополам, еще раз пополам и еще раз пополам – так, как никто никогда эти несчастные оболочки не складывает.
Охватившему ее состоянию она уже дала название, название было «все пропало»; Анна ненавидела дни, когда оно овладевало ею. Справиться с этим мороком помогали разные вещи, за годы она испробовала многое: и напряженная работа, и доверительная беседа с приятными людьми или просто чашка кофе в одиночестве. Но иногда «все пропало» затягивалось, и для борьбы с ним приходилось «подключать мозги». Садиться в удобное кресло, ложиться в пенную ванну и методично убеждать себя, что все под контролем. И будет хорошо.
Так что схема известная, и Анна решила непременно применить ее сразу после всего, торопливо закрыла дверь за Светланой и детским доктором Олегом. Прощаясь, он благодарил за превосходный обед, чуть коснулся пальцами ее плеча, и теперь срочно требовалось рассмотреть и плечо, не покрылось ли оно ожогами, не расплавилось ли от этого огня.
Она оставила грязную посуду частично на столе, частично в раковине – Анна никогда обычно не позволяла себе такого безобразия. Абсолютно без сил опустилась в старое кресло, дедушкино любимое – оно жило с ним в комнате, вместе с кроватью, письменным столом и стеллажами книг – более ничего. Закрыла глаза. Настроилась на «подключение мозга».
Через час Анна решила, что полностью пришла в себя, вновь став зрелой женщиной, преподавателем математики, отличным педагогом, матерью взрослой дочери, разумным самодостаточным человеком. Самодостаточный человек ловко убрал со стола, чистейше вымыл посуду и даже вытер полотенцем насухо, во избежание разводов, а особо ценные хрустальные бокалы человек даже ополоснул в специальной резиновой ванночке, пригодной для мытья столь хрупких предметов. Человек позвонил своей старинной подружке, а теперь еще и настоящей жене бывшего мужа, Зое и осведомился о ее делах. Зоя ответила, что ничего хорошего, а чего хорошего можно ожидать от мужчины, который в лондонской пригородной электричке решил, что его захватили в плен террористы, – двери в тамбур отказались разъехаться сами собой, а нажать на красную кнопку размером с тарелку, мужчина не додумался, пусть и проработал всю жизнь учителем английского.
Далее разумный и самодостаточный человек позволил себе допить шампанское, спокойно устроился в кровати, когда-то части бабушкиного приданого, с новой книгой Памука и с удовольствием читал около часа перед сном.
Человек отметил ровно в полночь возвращение взрослой дочери – вот и все кареты превратились в тыквы, подумал умиротворенно и наконец заснул.
Никакие сны разумного человека не беспокоили, и утром он проснулся полный энергии и сил, и уж, естественно, никак не предполагал, что через несколько часов окажется в сильных объятиях детского доктора Олега, опять выбравшего сплошь черный цвет.
Руки его окажутся очень теплыми и чуть шершавыми, губы сухими и настойчивыми, растительность на груди будет почти отсутствовать, а носки он снимет.
А глаза он не закроет, и можно будет разобрать, что они не карие, а густо-серые, цвет мокрого асфальта, когда-то популярный у владельцев отечественных автомобилей.
Анна будет что-то говорить, объяснять, большой недостаток – в минуты сильного волнения не может молчать, чуть выпуская из себя эмоции, разбрызгивая слова в разные стороны, и скажет обязательное: «Мы не должны», и повторит несколько раз «я не могу», и со стоном «прости меня», и другие вещи.
Но потом он нежно закроет широкой ладонью ее беспокойный рот, пустую воронку, и она замолчит, поцелует в линию жизни, в самую середину, и будет просто отражаться в его глазах, густо-серых, заставив себя забыть, кто отражался в них до нее.
И он скажет «никогда раньше», и он скажет «меньше всего от себя ожидал», и повторит несколько раз ее имя, уже без отчества.
Потом он уйдет и унесет с собой любимый черный цвет, оставив Анне смятение. Не черное, нет. Ослепительное просто. Без определенного цвета.
Светлана пришла вечером того дня, открыла дверь ключом, как обычно, бесконечно долго стягивала в прихожей ботинки, расправляла особым образом широкие шнурки, немедленно протирала заляпанные весенней слякотью носы влажной тряпкой.
Анна, желая убежать от своих мыслей, охотно бросилась вспоминать, как расстроился брак ее двоюродного деда с хорошей женщиной, зубным техником. Они поженились уже довольно пожилыми людьми и разошлись со скандалом всего через три месяца, или даже через два. Дедушка запальчиво рассказывал семье, розовея лысиной, что зубной техник абсолютно не состоялась как хозяйка: «Она, вообразите, чистит обувь утром, а не вечером и ставит кастрюли в раковину, когда нужно мыть их на весу!»
Светлана заглянула в комнату Анны, слабо пошевелила рукой; мать, заливаясь всеми красками стыда, спросила:
– Есть будешь? Есть остатки плова, я разогрею...
Дочь отказалась.
Внезапно до Анны дошло, что плов она готовила только вчера. Вчера, когда еще все было правильно. Вчера, когда она еще твердо стояла на ногах, вдалеке от страшной пропасти – ее еще называют иногда любовь. Туда падаешь, и никто не спрашивает твоего желания. Просто падаешь.
Анна старалась не думать. Оказалось, что этого вполне можно достичь, научиться, освоить.
Она просто плавилась от нежности, растекалась. Включая поутру компьютер, всерьез опасалась, что размягченные пальцы не отстучат пароль в почтовом ящике, с надеждой оглядывала свежий маникюр, а зеркало шутливо отражало просто сгусток тумана, какой-то сияющий газ. Скорее всего, инертный. Она говорила шепотом или очень тихо, будто бы голосовые связки обратились в стеклянные ножки от бокалов с вином и могут изрезать горло, если обращаться с ними шумно. Кожа на лице таяла от прикосновений большой кисти для пудры, ей нравилось пахнуть пудрой, а малая кисть для румян лежала без дел. Идеальной формы крыла бабочки густо-розовые мазки появлялись сами, распускаясь через тонкую французскую штукатурку. Анна улыбалась своим маленьким мыслям, таким нежным, невесомым; они плескались в ее голове желтыми кувшинками, носились по поверхности быстрыми водомерками, не нарушая целостности мира. Большие мысли Анна изгоняла, а впоследствии они перестали рождаться сами, обреченные на мгновенное истребление. Все-таки эволюция, все-таки естественный отбор.
