Тимоте де Фомбель - Между небом и землей
Женщина и ребенок были выброшены волнами на галечный пляж, вместе с грудой обломков корабля. Спрятав малыша в укромном месте, она пошла искать помощи и поднялась по тропе, огибавшей бухту с левой стороны, где и потеряла сознание.
Теперь она сидела в кресле, а Ванго прикорнул к ней.
— Это ваш ребенок? — спросил доктор, старательно выговаривая слова.
Женщина слабо усмехнулась: в ее годы иметь трехлетнего сына?!
Доктор покивал, слегка пристыженный своим вопросом. Сам он был старым холостяком, но при своей профессии мог бы получше разбираться в детородном возрасте женщин.
Стараясь переменить тему и видя, что женщина больше ничего не может вспомнить, доктор Базилио начал повторять те немногие французские слова, которые знал:
— Souvenez-vous, souvenez-vous…[12]
Наклоняясь к ней, он твердил это, как заклинание.
Чужой язык — такая странная музыка, которую можно повторять, даже не понимая смысла. Слушая эти слова, сказанные по-французски, окружающие развлекались вовсю. Они не знали, что это значит, но повторяли умильными голосами, обращаясь друг к другу: Souvenez-vous!
И каждый посетитель кабачка вкладывал в эти слова особый, тайный смысл.
— Souvenez-vous! — говорила одна из женщин своему супругу, строя ему глазки.
— Souvenez-vous!
Гомон в зале становился все громче.
— Souvenez-vous! — воскликнул Пиппо Троизи, подняв свой бокал.
Внезапно доктор сердито остановил эту игру:
— Да замолчите же!
В зале наступила такая тишина, какая бывает только в школьном классе после окрика учителя.
Доктор еще раз перевел на сицилийское наречие то, что все и без него прекрасно поняли:
— Она ничего не помнит. Не помнит, откуда прибыла, куда ехала. Только и знает, что ее зовут Мадемуазель, а мальчика — Ванго. Вот и все. Вроде бы она его няня.
Слово «Мадемуазель» он постарался произнести с французским акцентом.
— Что ж она теперь будет делать? — спросила одна из дочерей кабатчика.
Спасенная женщина произнесла в ответ несколько слов, ее взгляд был затуманен слезами.
— Она не знает. Хочет остаться здесь. Ей страшно.
— Да что ей здесь делать-то? И этот малыш… у него же где-то должны быть родители. Нет, ей нужно сесть на пароход и плыть на родину!
— А где она, ее родина? — раздраженно спросил доктор.
— Вы же сказали, что она говорит по-французски.
— Но она говорит и по-английски. А одну фразу произнесла по-гречески. Так где же ее родная страна?
И тут женщина, словно желая запутать следы, снова произнесла несколько слов.
— Ну вот, а это немецкий! — объявил доктор.
Женщина добавила еще что-то.
— А это уже русский.
Мальчик по-прежнему сжимал в руке платочек. На нем был виден темно-синий кружок, в центре которого блестела вышитая золотом буква «В».
Ванго.
Доктор ласково взял малыша за ручку, и ему удалось на несколько мгновений вытащить платок из его пальцев. Над буквой «В» можно было разобрать слово, вероятно обозначавшее фамилию мальчика, — РОМАНО.
— А фамилия-то наша, итальянская, — сказала Карла.
— Ванго Романо, — повторила ее сестра.
Чуть выше, на кайме платочка, доктор разобрал — впрочем, не поняв смысла, — загадочные французские слова, вышитые маленькими красными буковками: Combien de royaumes nous ignorent.
Доктор прочел их вслух с медлительностью школьника, изучающего алфавит:
— Сколько… держав… даже не подозревают… о нашем существовании…[13]
В кабачке стояла мертвая тишина.
Рука Ванго, точно крошечная хищная птица, вцепилась в квадратный лоскуток, и тот бесследно исчез в его кулачке.
— О Господи! — вздохнула одна из женщин.
— Да-а, сразу видно: не нашего поля ягоды, — заключил Тонино.
Тем временем в кабачок вошел еще один человек. Он сел в дальнем углу, стянул с себя кожаную, насквозь промокшую куртку и спросил мальвазию[14] и пирожных. Его длинные, слипшиеся от дождя волосы были связаны шнурком на затылке.
— Сперва заплати, — ответил хозяин, подозрительно глядя на него.
Человека этого звали Мацетта. Здесь все его знали. Он зарабатывал на жизнь лишь тем, что перевозил тяжести на своем осле, и, конечно, нечасто мог себе позволить угоститься вином с пирожными — разве на Рождество да на Пасху. Вот отчего Тонино не доверял ему.
— Прежде заплати!
Человек пристально взглянул на него и бросил на поднос новенькую серебряную монету.
Кабатчик повертел ее в пальцах, оглядел с обеих сторон.
— Никак ты продал своего осла, Мацетта?
Мацетта охотно разнес бы в щепки стол. А самого Тонино повесил бы на потолочной балке, рядом с его чесноком и окороками.
Но тут он увидел мальчика в голубой пижамке.
Малыш глядел на него. Он крепко прижимался щекой к плечу своей няни и смотрел на Мацетту так, словно знал его.
Мацетта даже не заметил, как хозяин отошел от стола. Он не мог вынести взгляда Ванго и низко склонил голову. Потом медленно поднял ее и вдруг обнаружил рядом с мальчиком Мадемуазель.
Когда Мацетта увидел Мадемуазель, когда его налитые кровью глаза встретились с голубыми глазами Мадемуазель, он весь сжался.
Застыл как камень.
Как лава из жерла вулкана Стромболи, застывшая в море.
Впервые после того, как ее принесли в кабачок, Мадемуазель заплакала.
Мацетта развернулся вместе со стулом лицом к стене.
Никто, кроме Ванго, не заметил этого странного поединка взглядов. Все видели только слезы на лице Мадемуазель. Что им делать с этой женщиной и этим ребенком? Вот какой вопрос занимал сейчас присутствующих.
— Может, возьмешь их к себе, Пиппо Троизи?
В этот момент Пиппо ел жареный пирожок величиной с собственную руку, наполовину торчавший из салфетки. Услышав это предложение, он едва не подавился.
— К себе?
— Ну да, пока не придумаем что-нибудь получше…
Пиппо очень хотелось согласиться. Это ведь он сыграл здесь главную роль, он первым увидел женщину. На миг в его глазах вспыхнула гордость. Однако память тут же подсказала ему, что это невозможно: Пиппо Троизи не был хозяином у себя в доме.
— Тут вот какое дело…
Джузеппина. Ему даже не пришлось договаривать. Все знали, что дело было в его жене.
Джузеппина так ревностно опекала супруга, что он буквально задыхался от ее заботы. Она охраняла его от посторонних, как гусыня охраняет свое яйцо. И уж конечно, она никогда не впустит, в свое семейное гнездо неизвестную даму с ребенком.
Может быть, именно из-за нрава своей жены Пиппо-огородник мечтал стать моряком. Бывают такие люди на земле, от которых хочется уплыть в море, куда-нибудь подальше, а главное, надолго.
Теперь никто уже и не помнил, в какой момент Ванго и Мадемуазель очутились в доме угрюмца Мацетты.
А ведь в тот миг, когда Мацетта встал со словами: «Я могу их приютить», все прямо рты поразевали. Мадемуазель крепко прижала к себе мальчугана и отрицательно покачала головой, не в силах выговорить хоть слово.
Дом Мацетты состоял из двух белых кубических строений на внутреннем склоне кратера Поллары, крутым обрывом выходившего к морю. Между ними одиноко росло оливковое дерево. Все остальные домики селения Поллары были давным-давно заброшены.
Итак, Ванго и Мадемуазель поселились у Мацетты.
Сам хозяин перебрался в хлев своего осла, находившийся в сотне метров от дома. Вернее сказать, это была просто глубокая впадина в скале, устланная соломой и защищенная от ветра каменной стеной. Мацетта смастерил для осла красивый хомут из кожи и дерева, такой тяжелый, что осел все время клонил голову.
С этого дня и до самой смерти Мацетта ни разу не переступил порог своего бывшего дома. С этого дня Мацетта-нищеброд каким-то чудом ухитрялся содержать своих подопечных, в каждое новолуние оставляя на пороге их дома новенькую золотую монету. С этого дня буйный Мацетта стал более кротким, чем его осел, которого он прозвал Тезоро; и многие люди видели, как он рыдает по ночам на морском берегу.
И за все эти годы Мадемуазель ни разу не удостоила его ни взглядом, ни словом.
Этих двоих связывал какой-то загадочный договор. Договор, не скрепленный словами. Немой договор.
Ванго вырос на склоне этого потухшего вулкана.
Здесь он нашел всё, в чем нуждался.
Его взрастили три кормилицы — свобода, одиночество и Мадемуазель. Им троим он был обязан своим воспитанием. Он получил от них всё, чему хотел научиться.
В пять лет он уже понимал пять иностранных языков, но ни с кем не говорил на них. В семь лет взбирался по крутым скалам, даже не прибегая к помощи ног. В девять — кормил соколов, которые слетались к нему и клевали прямо с руки. Он спал голышом на камнях, пригрев на груди ящерицу. Он свистом созывал к себе ласточек. Он читал французские романы, которые Мадемуазель покупала на острове Липари. Он поднимался на самую верхушку вулкана, чтобы смочить волосы облачной влагой. Он напевал русские колыбельные жукам-скарабеям. Он наблюдал, как Мадемуазель чистит овощи, придавая им безупречную восьмигранную форму, — так огранивают бриллианты. А потом жадно съедал ее волшебную стряпню.
